Парнишка улыбнулся и бросился бежать – кожаная сумка как знамя развевалась за его спиной. А Англичанин включил скорость и поехал дальше. В полумиле от своей виллы он нажал на тормоза, и джип остановился в облаке красной пыли.
Посреди узкой дороги стоял большой козел. Он был пегий с белым хохолком и рыжей бородой. Он был, как и Англичанин, в шрамах от пережитых боев. Козел ненавидел Англичанина и, когда ему заблагорассудится, перегораживал дорогу к его вилле. Англичанин много раз мечтал разрешить этот конфликт с помощью револьвера "глок", который лежал у него в отделении для перчаток. Но животное принадлежало дону Касабьянке, и, если оно пострадает, начнется месть.
Англичанин погудел. Козел дона Касабьянки вскинул голову и вызывающе уставился на него. У Англичанина было два выбора – оба малоприятных. Он мог выждать, пока козел отойдет, или мог попытаться сдвинуть его с места.
Он долго смотрел через плечо, чтобы убедиться, что никто за ним не наблюдает. Тогда он распахнул дверцу и ринулся на козла, размахивая руками и крича как сумасшедший, пока козел не отступил и не бросился в маккья. "Маккья – самое подходящее для него место, – подумал Англичанин, – место, где в свое время скрывались все воры и бандиты".
Он снова сел в свой джип и поехал к вилле, думая о том, какой это позор. Он высокопрофессиональный убийца, а не может добраться до собственного дома, не претерпев сначала унижения от гнусного козла дона Касабьянки.
* * *
На Корсике достаточно было искры, чтобы вспыхнула кровная вражда. Оскорбление. Обвинение в жульничестве на рынке. Разрыв помолвки. Беременность незамужней женщины. Однажды в городке, где жил Англичанин, сорок лет длилась вражда из-за ключей от церкви. Вслед за первоначальной вспышкой вскоре начинались беспорядки. Убивали быка. Владелец быка в ответ убивал мула или отару овец. Срубали ценную оливу. Рушили забор. Сжигали дом. Затем начинались убийства. И так оно шло и шло – иногда на протяжении поколения, а то и больше, пока стороны не утрясали свои разногласия или, устав, не прекращали борьбу.
На Корсике большинство мужчин охотно сами совершали убийства. Но всегда находились такие, кому нужно было, чтобы другие проделали кровавую работу за них: аристократы, слишком брезгливые, чтобы пачкать руки, или не желающие рисковать и быть арестованными или высланными; женщины, которые не могли убить сами или у кого не было родственника-мужчины, способного совершить это вместо них. Такие люди полагались на профессионалов: taddunaghiu. Обычно они обращались к клану Орсати.
Клан Орсати владел отличной землей со множеством олив, и их масло считалось самым сладким на всей Корсике. Но они не только занимались производством отличного оливкового масла. Никто не знает, сколько корсиканцев умерло на протяжении веков от рук убийц, нанятых Орсати, – меньше от самих Орсати, – так или иначе, число их, по местным преданиям, исчислялось тысячами. Оно могло бы быть значительно больше, если бы не соблюдаемый кланом строгий отбор. В старые времена Орсати следовали определенному правилу. Они не прибегали к убийству, пока не убеждались, что человек действительно был оскорблен и требовалась кровавая месть.
Антон Орсати принял управление семейным бизнесом в неспокойные времена. Французские власти сумели выкорчевать кровную вражду и вендетту на всем острове, кроме самых отдаленных мест. Лишь немногим корсиканцам требовались теперь услуги taddunaghiu. Но Антон Орсати был ловким бизнесменом. Он понимал, что надо либо складывать палатку и становиться только производителем превосходного оливкового масла, либо расширять базу деятельности и выискивать возможности в другом месте. Он решил следовать вторым путем и перебросил свой бизнес на другой берег. Теперь его команда убийц считалась самой надежной и профессиональной в Европе. Они странствовали по континенту, убивая для богатых людей, а иногда даже и для правительств, – преступников и жуликов-страховщиков. Большинство тех, кого они убивали, заслуживали смерти, но конкуренция и требования современной эпохи предписывали Антону Орсати забыть старое правило предков. Он принимал любое предложение о работе, которое попадало к нему на стол, независимо от того, насколько оно было мерзко, – лишь бы при этом не подвергалась опасности жизнь одного из его убийц.
Орсати всегда немного забавляло то, что самым умелым из его наймитов был не корсиканец, а англичанин из Хайгейта, что в северной части Лондона. Только Орсати знал правду о нем. Что он служил в знаменитых Специальных воздушных силах. Что он убивал в Северной Ирландии и в Ираке. Что бывшие хозяева считали его мертвым. Однажды Англичанин показал Орсати вырезку из лондонской газеты. Некролог о себе. "Очень полезная штука при такой работе", – подумал Орсати. Люди редко ищут покойника.
Возможно, он родился англичанином, но Орсати всегда считал, что у него беспокойная душа корсиканца. Он говорил на местном диалекте так же хорошо, как Орсати, не доверял пришельцам и ненавидел всякую власть. Вечером он сидел на городской площади со стариками, ругал мальчишек, гонявших на скейтбордах, и ворчал по поводу того, что молодежь не соблюдает старый порядок вещей. Он был человеком уважаемым – иногда слишком уважаемым, по мнению Орсати. Тем не менее он был превосходным убийцей, самым лучшим, какого когда-либо знал Орсати. Его учили самые знающие убийцы планеты, и Орсати многому научился у него. Он идеально подходил для некоторых заданий на континенте, поэтому-то Антон Орсати и приходил к нему на виллу в тот день, нагруженный бакалеей.
* * *
Орсати был выходцем из аристократической семьи, но по одежде и еде почти не отличался от paesanu, что обрабатывают его землю вдоль ведущей в долину дороги. Он ходил в белой рубашке, расстегнутой до середины его груди колесом, и в пропыленных кожаных сандалиях. Его "завтрак", который он приносил с собой, состоял из куска хлеба грубого помола, бутылки оливкового масла, ломтя ароматной корсиканской ветчины и головки острого сыра. Англичанин поставлял вино. День был теплый, поэтому они ели на террасе с видом на долину, в пятнистой тени пары высоких корсиканских сосен.
Орсати вручил Англичанину чек с эмблемой "Оливковое масло Орсати". Все убийцы Орсати официально считались сотрудниками компании. Англичанин был вице-президентом по маркетингу, что бы это ни означало.
– Твоя доля по испанскому заданию. – Орсати обмакнул кусочек хлеба в масло и сунул в рот. – Есть проблемы?
– Девчонка работала на испанскую службу безопасности.
– Какая девчонка?
– Девчонка, с которой встречался Наварра.
– Вот черт. Что же ты сделал?
– Она видела мое лицо.
Орсати обдумывал эту новость, отрезая кусок ветчины и кладя его на тарелку Англичанина. Ни тот ни другой не любили дополнительных жертв. Это обычно было плохо для дела.
– Как ты себя чувствуешь?
– Устал.
– По-прежнему плохо спишь?
– Когда я в чужой стране убиваю кого-то.
– А здесь?
– Лучше.
– Тебе следовало бы отдохнуть сегодня вечером, а не сидеть бог знает до какого времени со стариками.
– Почему?
– Потому что у меня есть для тебя новая работа.
– Я же только что закончил одну работу. Поручите эту другим.
– Дело слишком тонкое.
– У вас есть досье?
Кончив завтракать, Орсати сделал несколько неспешных кругов в бассейне, пока Англичанин читал. Дочитав до конца, Англичанин поднял глаза:
– А что натворил этот человек, чтобы заслужить смерть?
– Судя по всему, украл нечто весьма ценное.
Англичанин закрыл папку. Он был способен без сожаления убить человека, укравшего ради того, чтобы выжить. Англичанин считал вора низшим живым существом на Земле.
– Так почему именно я должен выполнять эту работу?
– Потому что подрядчики хотят, чтобы объект был мертв, а его бизнес уничтожен. Люди, обучавшие тебя в Херефорде, научили тебя пользоваться взрывчаткой. А мои люди владеют более обычным оружием.
– Откуда мне взять бомбу?
Орсати вылез из бассейна и стал усиленно протирать полотенцем густые седые волосы.
– Ты знаешь Паскаля Дебрэ?
К несчастью, Англичанин знал Паскаля Дебрэ. Это был специалист по поджогам, выполнявший заказы для преступной группировки в Марселе. С Дебрэ надо быть осторожным.
– Дебрэ ждет тебя. Он даст все, что тебе потребуется для дела.
– Когда мне ехать?
8
Коста-де-Прата, Португалия
Судя по всему, женщина, поселившаяся в перестроенном старом монастыре на крутом холме над морем, дала обет уединения и аскетизма. Долгое время никто в селении даже не знал ее имени. Сеньора Роса, сплетница-кассирша на рынке, решила, что эта женщина заслуживает презрения, и сообщала свое сомнительное суждение всякому, кто на свою беду проходил через ее кассу. Это Роса окрестила женщину Богородицей-с-Холма. И это прозвище прилепилось к ней даже после того, как стало известно ее настоящее имя.
Она каждое утро появлялась в селении, делая закупки, – спускалась с холма на своем ярко-красном мотороллере с такой скоростью, что светлый хвостик ее волос развевался как знамя за ее спиной. В дождливую погоду она надевала анорак с капюшоном цвета грибов. Много было догадок о том, из какой страны она родом. Она плохо, с сильным акцентом говорила по-португальски. Карлос, ухаживавший за землями возле виллы и за небольшим виноградником, считал, что по акценту она немка, а душа у нее черная, как у венской еврейки. Мария, религиозная женщина, убиравшая у нее в доме, решила, что она голландка. Хосе с рыбного рынка считал ее датчанкой. Вопрос, по обыкновению, решил Мануэль, хозяин кафе на площади и неофициальный мэр селения.
– Наша Богородица не немка, и не австриячка, и не голландка, и не датчанка. – Он потер два первых пальца о большой, что во всем мире означает "деньги". – Наша Богородица-с-Холма – швейцарка.
Дни ее протекали в предсказуемом ритме. После утреннего визита в селение ее видели плавающей в синем бассейне кругами в черной резиновой шапочке, под которую она затыкала волосы. Потом она гуляла – обычно среди острых зазубрин обнажившегося на гребне холма гранита или по пыльной дороге, ведущей к мавританским развалинам. Ближе к вечеру она играла на скрипке – удивительно хорошо, согласно мнению тех, кто ее слышал, – в голой комнате на втором этаже виллы. Однажды Мария заглянула туда и обнаружила Богородицу в лихорадочном состоянии: она раскачивалась и сгибалась, волосы у нее были влажные, глаза крепко закрыты.
– Богородица играет так, точно в нее вселились демоны, – сказала Мария Карлосу. – И никаких нот. Она играет по памяти.
Только один раз, во время праздника Святого Антония, приняла она участие в общественной жизни деревни. Вскоре после наступления темноты, когда мужчины разжигали огонь под гримм и открывали бутылки вина, она спустилась с холма в белом платье без рукавов и в сандалиях. Впервые она была не одна. Их было всего четырнадцать: итальянская оперная певица, французская модель, английский киноактер, немецкий художник – с женами, подругами, любовницами и любовниками. Оперная певица и киноактер устроили состязание: кто съест больше жареных сардин, традиционного меню праздника. Оперная певица легко переплюнула актера, который пытался утешиться, принявшись неуклюже ухаживать за моделью. Жена актера по глупости закатила ему пощечину посреди площади. Селяне-португальцы, никогда не видевшие, чтобы женщина давала затрещину мужчине, бурно зааплодировали, и танцы возобновились. А потом все согласились, что благодаря цыганскому оркестру с виллы на холме этот праздник остался в памяти самым веселым.
Одна только Богородица, казалось, не радовалась. Карлосу она представлялась этаким островом меланхолии среди моря дикой распущенности. Она поклевывала еду и пила вино словно из чувства долга. Когда красавец немецкий художник подсел к ней и стал оказывать ей знаки внимания, Богородица была с ним вежлива, но явно безразлична. Художник наконец отступил и отправился на поиски другой добычи.
В полночь, когда праздник достиг лихорадочного накала, Богородица, не прощаясь, ускользнула и отправилась одна к себе на виллу. Минут через двадцать Карлос увидел, как ненадолго загорелся свет в комнате на втором этаже. Это была та комната, где Богородица играла на скрипке.
* * *
Поскольку этим летом делать было особенно нечего, селяне принялись наконец выяснять имя и занятия таинственной женщины, живущей на холме. Карлос и Мария, два человека, наиболее близких к ней, подверглись тщательным расспросам, но мало чем могли помочь. Раз в месяц они получали чек, который присылала им заказной почтой лондонская компания под названием "Администрация европейских артистов". Из-за разницы в языке и социальном положении их общение с женщиной сводилось к приветствиям при встрече. Правда, они смогли сообщить одну информацию неодобрительного характера: Богородица склонна неожиданно, без всяких объяснений исчезать. Росе, работающей на рынке, это сказало многое. Она решила, что Богородица – шпионка, а "Администрация европейских артистов" – не более чем крыша. Чем еще объяснить такую скрытную натуру? Неожиданные исчезновения и еще более неожиданные возвращения? Но опять-таки Мануэль внес ясность в этот вопрос. Однажды вечером, когда в его кафе шли жаркие дебаты, он сунул руку под бар и извлек компакт-диск с записью нескольких скрипичных сонат Брамса. На футляре была фотография Богородицы.
– Ее зовут Анна Рольфе, – торжествующе произнес Мануэль. – Наша Богородица-с-Холма – очень знаменитая женщина.
Она была также женщиной, с которой вечно что-то случается. Однажды к вечеру она потеряла управление своим мотороллером, и Карлос нашел ее на обочине с парой сломанных ребер. Месяц спустя она поскользнулась у бассейна и разбила себе голову. А ровно через две недели после этого потеряла равновесие наверху лестницы и скатилась вниз, застряв в мусорном баке Марии.
Карлос пришел к выводу, что по какой-то причине Богородица просто не способна оберегать себя. Она не беспечна – просто невнимательна и, казалось, не умеет учиться на своих ошибках.
– Для репутации селения будет очень плохо, если что-то случится с такой знаменитой женщиной, – заключил с самым серьезным видом Мануэль. – Ее надо оберегать от самой себя.
И Карлос потихоньку начал старательно следить за ней. По утрам, когда она плавала кругами в бассейне, он находил работу поблизости, чтобы иметь возможность наблюдать за ней. Он регулярно втайне обследовал ее мотороллер, чтобы удостовериться, что тот хорошо работает. В домишках, разбросанных по гребню холма, он создал целую сеть наблюдателей, так что когда Богородица выезжала после полудня из дома, она находилась под постоянным наблюдением.
Его усердие было вознаграждено. Именно Карлос обнаружил, что Богородица бродила по гребню холма в тот день, когда с моря подул сильный ветер. Карлос нашел ее среди камней обвала без сознания – рука ее была придавлена стофунтовой глыбой – и принес в селение. Если бы не Карлос, сказали врачи в Лиссабоне, Анна Рольфе наверняка лишилась бы своей знаменитой левой руки.
* * *
Ее выздоровление было долгим и мучительным – для всех. Левая рука несколько недель находилась в тяжелой стеклопластиковой шине. Поскольку Богородица не могла больше ездить на своем мотороллере, Карлосу было вменено в обязанность служить ей шофером. Каждое утро они садились в ее белый "лендровер" и с грохотом спускались с холма в селение. Богородица во время этих поездок молчала и смотрела в окошко, держа на коленях перевязанную руку. Однажды Карлос попытался поднять ей настроение, поставив Моцарта. Она вытащила диск и швырнула его в деревья, мимо которых они проезжали. Карлос никогда больше не пытался ставить для нее музыку.
Руку ей бинтовали все меньше и меньше, пока наконец не сняли совсем бинты. Опухоль опала, и рука приняла нормальную форму. Остались лишь шрамы. Богородица всячески старалась скрыть их. Она носила блузки с длинными рукавами и кружевными манжетами. В селении, делая покупки, она прятала руку под правый локоть.
Настроение ее еще более омрачилось, когда она попыталась поиграть на скрипке. В течение пяти дней она к вечеру поднималась на второй этаж виллы в свою репетиционную комнату. Каждый день она пыталась проделать что-то самое элементарное – сыграть гамму в две октавы или арпеджио, но даже это было слишком трудно для ее покалеченной руки. И очень скоро раздавались мучительные вопли и крики на немецком языке. На пятый день Карлос увидел из виноградника, как Богородица подняла над головой свою бесценную скрипку Гварнери и собралась швырнуть ее на пол. Потом опустила ее и, прижав к груди, заплакала. В тот вечер Карлос рассказал в кафе Мануэлю то, что видел. Мануэль потянулся к телефону и попросил оператора дать номер телефона компании "Администрация европейских артистов" в Лондоне.
Сорок восемь часов спустя прибыла маленькая делегация. Она состояла из англичанки по имени Фиона, американца по имени Грегори и угрюмого немца по имени герр Ланг. Каждое утро Грегори заставлял Богородицу делать по нескольку часов упражнения, чтобы вернуть силу и подвижность руке. Днем герр Ланг стоял над ней в ее репетиционной и учил, как снова играть. Умение медленно возвращалось, но даже Карлос, смотритель виноградника, мог сказать, что она не тот музыкант, каким была до несчастного случая.
К октябрю делегация отбыла, и Богородица снова осталась одна. Ее дни потекли в том же ритме, что и до несчастного случая, хотя теперь она осторожнее ездила на своем красном мотороллере и никогда не отправлялась на гребень холма, предварительно не сверившись с прогнозом погоды.
Затем в День всех святых она исчезла. Карлос заметил, что, садясь в "лендровер" и отправляясь в Лиссабон, она взяла с собой лишь черный кожаный мешок-вешалку с одеждой и не взяла скрипку. На другой день он пошел в кафе и рассказал об этом Мануэлю. Мануэль показал ему статью в "Интернэшнл геральд трибюн". Смотритель виноградника не умел читать по-английски, и Мануэль ему перевел.
– Смерть отца – страшная штука, – сказал Карлос. – А убийство… много хуже.
– Да уж конечно, – сказал Мануэль, складывая газету. – Но слышал бы ты, что случилось с матерью этой бедной женщины.