* * *
Минуту спустя снимки замелькали на мониторе. Камера не запечатлела всех картин, но Габриель увидел достаточно и понял, что это была замечательная коллекция. Мане, Боннар, Тулуз-Лотрек, Сезанн, Писарро, Дега, "Обнаженная" Ренуара, пейзаж с каналом Ван Гога, две уличные сценки Моне, большой женский портрет, написанный Пикассо в Голубой период. А в центре комнаты на стуле с высокой спинкой сидел старик и в последний раз перед смертью смотрел на свою коллекцию.
11
Цюрих
Четыре часа спустя Герхардт Петерсон сидел один в своем кабинете, гроте из светлого скандинавского дерева, выходящем окнами на грязный внутренний двор, мощенный почерневшим кирпичом. Экран его компьютера был пуст, утренняя почта не вскрыта, утренний кофе не тронут, входная дверь вопреки обыкновению заперта. В его пепельнице медленно превращалась в пепел сигарета. Петерсон не видел этого. Взгляд его был обращен вниз – на три фотографии, лежавшие в ряд на его кожаном бюваре. Аллон и Анна Рольфе выходят из виллы. Аллон и Анна Рольфе садятся в "мерседес". Аллон и Анна Рольфе уезжают. Наконец он шевельнулся, словно очнувшись от неприятного сна, и стал совать фотографии – по одной – в бумагорезку, с особым удовлетворением наблюдая, как они превращаются в конфетти. Затем снял телефонную трубку, набрал по памяти номер и стал ждать отклика. Через двадцать минут, отменив все встречи до конца дня, он сел в свой "мерседес" и помчался по берегу Цюрихзее к горному шале герра Гесслера.
12
Корсика
Старая синьядора жила в селении в покривившемся доме, недалеко от церкви. Она встретила Англичанина как всегда – встревоженной улыбкой, приложив руку к его щеке. На ней было толстое черное платье с вышитым воротом. Кожа ее была мучнистого цвета, седые волосы зачесаны назад и сколоты металлическими заколками. "Забавно, как следы этнической принадлежности и национального происхождения исчезают со временем", – подумал Англичанин. Если бы не корсиканский язык и католическая вера, она могла бы быть его старенькой тетей Беатрисой из Ипсвича.
– Зло вернулось, мой сын, – шепотом произнесла она, гладя его по щеке. – Я вижу это по твоим глазам. Садись. Дай мне тебе помочь.
Пожилая женщина зажгла свечу, а Англичанин сел за маленький деревянный стол. Она поставила перед ним фарфоровую тарелку с водой и мисочку с маслом.
– Три капли, – сказала она. – И посмотрим, верны ли мои страхи.
Англичанин окунул указательный палец в масло, затем поднес его к тарелке и дал трем каплям упасть в воду. По законам физики капли масла должны были собраться воедино, а они вместо этого разбились на тысячу мелких капелек, и скоро от масла не осталось и следа. Пожилая женщина тяжело вздохнула и перекрестилась. Вот оно: неопровержимое доказательство оккью – Злого Глаза, завладевшего душой Англичанина.
Она взяла Англичанина за руку и стала молиться. Через некоторое время она начала плакать – значит, оккью перешел из его тела в ее. Потом закрыла глаза и словно бы заснула. Через минуту она открыла глаза и велела ему повторить эксперимент с водой и маслом. На этот раз масло слилось в единую каплю. Зло было изгнано.
– Спасибо тебе, – сказал он, беря пожилую женщину за руку. Она немного подержала его руку, потом отбросила, словно у него была горячка. Англичанин спросил: – В чем дело?
– Ты еще какое-то время побудешь в долине или снова уедешь?
– Боюсь, придется уехать.
– По делам дона Орсати?
Англичанин кивнул. Он не имел тайн от старой синьядоры.
– А у тебя есть твой талисман?
Он расстегнул рубашку. На его шее на кожаном ремешке висел коралл, похожий по форме на руку. Женщина взяла его пальцами и погладила, словно желая убедиться, содержится ли в нем мистическая сила, которая отпугнет оккью. Казалось, она удостоверилась в этом, но была по-прежнему озабочена.
Англичанин спросил:
– Ты что-нибудь видишь?
– Я вижу мужчину.
– Как он выглядит?
– Он – как ты, только еретик. Избегай его. Ты будешь делать так, как я говорю?
– Я всегда так делаю.
Англичанин поцеловал ее руку и положил ей на ладонь рулончик франков.
– Слишком много, – сказала она.
– Ты всегда так говоришь.
– Потому что ты всегда даешь мне слишком много.
Часть вторая
13
Рим
Через час после восхода солнца они пересекли границу Италии. Давно Габриель не был так счастлив, покидая какое-то место. Он повел машину в направлении Милана, пока Анна спала. Ей снились кошмары, она металась, ведя какие-то свои бои. Когда сон наконец окончился, она проснулась и широко раскрытыми глазами уставилась на Габриеля, словно напуганная его присутствием. Потом закрыла глаза и вскоре возобновила борьбу.
В придорожном кафе они молча поели, словно изголодавшиеся любовники, омлеты с хлебом, кофе с молоком. На протяжении последних миль перед Миланом они в последний раз договаривались о своих планах. Анна полетит в Лиссабон; Габриель оставит себе "мерседес" и поедет на нем в Рим. В аэропорту он подъехал к тротуару там, где оформляли вылет, и запарковал машину.
– Прежде чем мы продолжим, я хотел бы знать одну вещь, – сказал он.
– Вы хотите знать, почему я не сообщила цюрихской полиции о пропавших картинах.
– Совершенно верно.
– Ответ прост: я им не доверяю. Поэтому-то я и ответила на ваш звонок и показала вам место, где отсутствует коллекция. – Она взяла его за руку. – Я не доверяю швейцарской полиции, мистер Аллон, и вы не должны ей доверять. Я ответила на ваш вопрос?
– На данное время.
Она вышла из машины и исчезла в аэровокзале. Ее запах держался в машине до конца этого утра, как и простой вопрос, без конца крутившийся в его голове. Почему банда профессиональных воров потрудилась украсть коллекцию Рольфе и оставила Рафаэля висеть на стене гостиной?
* * *
В Риме пахло осенью – горьким кофе, чесноком, жаренным на оливковом масле, дымом от горящих поленьев и сухими листьями. Габриель остановился в маленькой гостинице на Корсо д'Италия, напротив виллы Боргезе. Окна его комнаты выходили в крошечный дворик с неработающим фонтаном и зонтами, свернутыми на зиму. Габриель залез в постель и сразу заснул.
Ему давно не снилась Вена, но что-то, виденное в Цюрихе, заронило искру в его подсознание, и Вена снова стала сниться ему. Сон начался, как всегда, с того, что Габриель пристегивал сына на заднем сиденье машины, не зная, что пристегивает его к бомбе, заложенной палестинцем, поклявшимся уничтожить его. Он целует жену, в последний раз желает ей спокойной ночи и отходит от нее. Тут машина взрывается. Он поворачивается и начинает бежать. Во сне у него уходит несколько минут на то, чтобы добежать до машины, хотя она стоит всего в двух-трех ярдах от него. Он обнаруживает, что бомба в клочья разорвала его сына. На переднем сиденье – обугленная женщина. Теперь вместо Леи это Анна Рольфе.
Наконец он вырвался из объятий сна. Проснулся среди мокрых простыней, посмотрел на свои часы. Он проспал двенадцать часов.
Габриель принял душ и оделся. На дворе было уже далеко не раннее утро, пышные белые облака мчались по лазурному небу, ветер гулял по Корсо д'Италия. Ночью была буря, и от порывов ветра на лужах остались крошечные белые гребешки. Габриель дошел до Виа Венето, купил газеты и стал читать их за завтраком в кафе.
По истечении часа он вышел из кафе, дошел до телефонной будки и набрал по памяти номер. Клик… ум-м… клик. Наконец послышался голос, слегка отвлеченный, похожий на эхо: "Да?"
Габриель назвался Стивенсом, одним из своих старых рабочих имен, и сказал, что хотел бы пригласить на ленч мистера Бейкера в "Иль Драппо". Пауза, снова клик, снова ум-м и словно разбился фарфор. Затем голос зазвучал снова:
– Мистер Бейкер говорит, что ленч в "Иль Драппо" его устраивает.
Затем связь прервалась.
* * *
Габриель ждал два дня. Каждое утро он рано вставал и бегал по тихим дорожкам виллы Боргезе. Затем шел на Виа Венето пить кофе у стойки, где работала хорошенькая девушка с каштановыми волосами. На второй день он заметил священника в черном одеянии, чье лицо показалось ему знакомым. Габриель напряг память, но не мог вспомнить, чье это лицо. Он попросил у девушки счет и обнаружил на обратной стороне номер ее телефона. Смущенно улыбнувшись, он, уходя, положил счет на стойку бара. А священник остался в кафе.
Днем Габриель долго проверял, нет ли за ним хвоста. Он бродил по церквям, изучая фрески и алтари, пока не заболела шея. Он чуть ли не чувствовал рядом с собой Умберто Конти. Подобно Ари Шамрону, Конти считал, что Габриель наделен особым даром, и, как и Шамрон, любил Габриеля. Иногда он заходил за Габриелем в его осевший pensione и вытаскивал его в венецианскую ночь смотреть на произведения искусства. Он говорил о картинах, как иные мужчины говорят о женщинах. "Посмотри, какое освещение, Габриель. Посмотри, какая техника, а руки – Бог мой! – какие руки".
Соседом Габриеля в Венеции был палестинец по имени Саеб, тощий интеллигент, писавший взрывные стихи и огнедышащие трактаты, в которых сравнивал израильтян с нацистами. Он сильно напоминал Габриелю человека по имени Вадаль Адель Цвайтер, возглавлявшего организацию "Черный сентябрь" в Италии, которого Габриель убил на лестнице многоквартирного дома в Риме, на пьяцца Аннабальяно.
"Я был в составе особого подразделения, мисс Рольфе".
"Какого особого подразделения?"
"Контртеррористического отряда, выслеживавшего тех, кто совершил акты насилия против Израиля".
"Палестинцев?"
"По большей части – да".
"И как вы поступали с этими террористами, когда находили их?"
Молчание.
"Скажите, мистер Аллон. Что вы с ними делали, когда находили их?"
Поздно вечером Саеб, словно призрак Цвайтера, заходил в комнату Габриеля – всегда с бутылкой дешевого красного вина и с французскими сигаретами, – садился, скрестив ноги, на пол и читал Габриелю лекцию о несправедливостях, чинимых палестинскому народу. "Евреи! Запад! Коррумпированные арабские режимы! У них у всех руки в крови палестинцев!" Габриель кивал, попивая вино Саеба и беря очередную его сигарету. Время от времени он вставлял собственное осуждение Израиля. "Это государство долго не продержится, – заявил Габриель в одном из своих наиболее памятных изречений. – Со временем оно рухнет, как и капитализм, под грузом присущих ему противоречий". Саеб был настолько тронут, что включил вариант этого высказывания в свою очередную статью.
В период обучения Габриеля Шамрон разрешил Лее раз в месяц посещать его. Они неистово предавались любви, а потом она лежала рядом с ним на односпальной кровати и просила вернуться домой в Тель-Авив. Она выступала в качестве немецкой студентки из Гамбурга по имени Ева, изучавшей социологию. Когда Саеб пришел к ним с вином и сигаретами, она восторженно говорила о группе Баадер-Майнхоф и об Организации освобождения Палестины (ОПП). Саеб назвал ее чаровницей.
– Когда-нибудь ты должна приехать в Палестину, – сказал он.
– Да, – согласилась Лея. – Когда-нибудь.
* * *
Каждый вечер Габриель ел в маленькой траттории, недалеко от своей гостиницы. На второй вечер хозяин уже встречал его как завсегдатая, который вот уже двадцать лет раз в неделю бывает у него. Посадил его за особый столик возле кухни и навалил такое количество antipasti, что Габриель начал просить пощады. За этим последовали макароны, потом набор dolci. Вместе с кофе он подал Габриелю записку.
– От кого это? – спросил Габриель.
Хозяин поднял к небесам руки в принятом у римлян жесте, означающем растерянность.
– От какого-то мужчины.
Габриель взглянул на записку: простая бумага, неизвестный почерк, без подписи.
Церковь Санта-Мария делла Паче. В час.
* * *
Ночью стало холоднее, порывистый ветер трепал деревья на вилле Боргезе. Некоторое время Габриель шел пешком – по Корсо д'Италия, вниз по Виа Венето, потом остановил такси и поехал к Чентро-Сторико.
Минут двадцать он бродил по узким улочкам и тихим площадям, пока не уверился, что за ним нет слежки. Тогда он направился на пьяцца Навона. На площади, несмотря на холод, толпился народ, кафе были переполнены, уличные художники налетали на покупателей, стараясь продать убогие картины.
Габриель медленно обходил площадь – то останавливался полюбоваться нарядным фонтаном, то задерживался, чтобы бросить несколько монет в корзинку слепца, бренчавшего на гитаре, у которой было всего четыре струны. Кто-то шел за ним – он это чувствовал.
Он направился было к церкви, потом неожиданно повернул назад. Человек, преследовавший его, стоял теперь среди группки людей, слушавших гитариста. Габриель подошел и встал рядом с ним.
– Вы чисты, – произнес мужчина. – Заходите внутрь.
* * *
В церкви было пусто, в воздухе сильно пахло горящим воском и ладаном. Габриель прошел через неф и остановился перед алтарем. За его спиной открылась дверь, и церковь наполнили звуки шумной площади. Габриель обернулся, но это была всего лишь пожилая женщина, пришедшая помолиться.
Минуту спустя дверь снова открылась. На этот раз это был мужчина в кожаной куртке, с живыми черными глазами – Рами, личный охранник Старика. Он преклонил колени возле скамьи и перекрестился.
Габриель, подавив улыбку, отвернулся и стал смотреть на алтарь. Дверь снова отворилась, снова шум площади ворвался в тишину, но на этот раз Габриель не стал оборачиваться, так как сразу узнал специфическую, размеренную походку Ари Шамрона.
Минуту спустя Шамрон стоял рядом с ним и смотрел на алтарь.
– Чье это, Габриель? – нетерпеливо бросил он.
Шамрон не обладал способностью оценивать искусство. Он видел красоту лишь в отлично задуманной операции или в уничтожении противника.
– Эти фрески, кстати, написаны Рафаэлем. Он редко создавал фрески – только для пап или их ближайшего окружения. Эта часовня принадлежала влиятельному банкиру Агостино Чиджи, и когда Рафаэль представил ему счет за фрески, Чиджи был настолько возмущен, что пошел к Микеланджело, чтобы узнать его мнение.
– И как реагировал Микеланджело?
– Он сказал Чиджи, что запросил бы больше.
– Я принял бы сторону банкира. Давай прогуляемся. А то я начинаю нервничать в католических церквях. – И он удостоил собеседника сухой улыбкой. – Остатки моего польского детства.
* * *
Они стали обходить площадь, и бдительный Рами шел за ними тенью, словно виноватая совесть Шамрона, сунув руки в карманы, обегая окружающих глазами. Шамрон молча выслушал рассказ Габриеля о пропавшей коллекции.
– Она сообщила в полицию?
– Нет.
– Почему?
Габриель передал ответ Анны, когда он задал ей тот же вопрос.
– А почему старик держал в секрете свои картины?
– Такое бывает. Возможно, характер коллекции не позволял ему показывать ее публике.
– Вы подразумеваете, что он воровал картины?
– Нет, не воровал, просто иногда все бывает немного сложнее. Вполне возможно, что коллекция Рольфе не имела бумаг, подтверждающих чистоту ее происхождения. Ведь это, в конце-то концов, происходило в Швейцарии.
– Ну и что?
– В банковских сейфах и погребах Швейцарии полно накопившейся добычи, включая произведения искусства. Возможно, те картины даже и не принадлежали Рольфе. Мы можем предположить только одно: те, кто забрал их, сделали это по какой-то особой причине. Они же оставили Рафаэля, который стоит несколько миллионов долларов.
– А можно их вернуть?
– Думаю, возможно. Все зависит от того, проданы они или нет.
– Такого рода произведения могут быть быстро проданы на черном рынке?
– Тогда это породило бы шумиху. Но ведь это могло быть и заказное воровство.
– То есть?
– Кто-то заплатил за работу.
– А убийство Рольфе включалось в гонорар?
– Хороший вопрос.
Вдруг стало заметно, что Шамрон устал. Он присел на край фонтана.
– Я не так легко путешествую, как прежде, – сказал он. – Расскажи мне про Анну Рольфе.
– Будь у нас выбор, мы бы никогда с ней не связались. Она непредсказуема, капризна и курит больше, чем вы. Но на скрипке играет, как никто, – такой игры я не слыхал.
– Ты умеешь обращаться с такими людьми. Верни ее в норму. – Шамрон закашлялся – так сильно, что сотрясалось все тело. Через некоторое время он сказал: – Имеет она представление, почему ее отец вступил в контакт с нами?
– Она говорит, что нет. Они не были очень близки.
Это, казалось, болью отозвалось в Шамроне. Его дочь переехала в Новую Зеландию. Он звонил ей раз в месяц, но она никогда не звонила в ответ. Больше всего он боялся, что она не приедет домой на его похороны или не прочитает по нему каддиш. Он долго раскуривал следующую сигарету.
– Есть у тебя какая-нибудь зацепка, чтобы идти дальше?
– Да, одна есть.
– Так что стоит продолжать?
– По-моему, да.
– Что тебе требуется?
– Ассигнования, чтобы провести операцию по наблюдению.
– Где?
– В Париже.
– А объект?