ПЕРВОЕ ЗАНЯТИЕ
Школа оживала. На первом этаже все чаще и чаще хлопала дверь. Слышались голоса. По лестнице дробно постукивали каблуки. В коридорах появлялись ребята. Перед объявлением выросла шумливая толпа. Костя с Никитой отошли в сторону и вполголоса заговорили о делах, связанных с розысками чертежей и первым занятием кружка, но побеседовать не удалось. Школьники, изучив объявление от буквы до буквы, пустились на поиски Кости, окружили его и наперебой требовали немедленно записать их в кружок.
- Дайте за бумагой сходить, - просил Костя.
- Записывай! На чистый листок и карандаш. Записывай!
- Всех не буду! Второй, третий и четвертый классы не подходите.
- Что-о-о! Почему четвертый? Мы большие. Я ростом выше тебя!
- В голове у тебя меньше!
- Ребята! Что он смеется! - воскликнул обиженный. - Заставим записать.
- Заставим!
Костя отговаривался всячески. Но и ребята были настойчивы. Они прижали его к стене так, что при всем желании он не мог пробиться сквозь плотное кольцо будущих комбайнеров и трактористов. Справедливость восторжествовала: все четвероклассники были записаны. Но тут появились второклассники во главе с пареньком в серой, испачканной химическими чернилами куртке, полосатых штанах, подвернутых снизу, и огромных ботинках с загнутыми вверх носками.
- Запиши! - хором требовали малыши.
- Подрастите малость.
- Запиши!..
Ох! И трудно же, оказывается, быть руководителем. Ходил Костя в рядовых пионерах - не было у него ни забот, ни тревог. А как только стал старостой кружка юных комбайнеров - ни отдыха, ни передышки. Даже сочувствия не встретишь. Просят, настаивают, требуют, грозят… Куда бы ни скрылся - всюду разыщут! У каждого есть неотложное дело. А делегации! С ума сойти можно! Ну, хорошо бы третий или четвертый классы - там народ все-таки взрослый, с ними по-человечески поговорить можно, убедить. А второклассники? Как цыплята за наседкой ходят за старостой кружка. И не молчат ведь, а ноют, ноют, ноют на разные голоса.
- Идите к Якишеву, - хитрил Костя, пытаясь правдами и неправдами освободиться от "почетного" эскорта. - Он всех запишет! Мы с ним договорились.
- Якишев?
- Он самый!
Но паренек в серой куртке, признанный вожак второклассников, был не из глупых. Нахмурясь, он подумал, затем, подражая кому-то из взрослых, пробасил:
- На объявлении ты написан.
- Я отвечаю за старшие классы, - выкручивался Костя. - Якишев - за младшие. В объявлении забыли приписку такую сделать. Не могу ведь я сразу в два кружка записывать, не справлюсь.
Доводы, приведенные старостой, показались всем убедительными. Малыши беспрекословно двинулись толпой к дверям шестого "Б". Костя праздновал победу - и зря. Заметив на его лице улыбку, мальчишка насторожился, чувствуя подвох, и, остановив свою армию коротким возгласом, решительно потребовал:
- Принимай в кружок!
- Сказал, идите к Якишеву.
- Сначала ты запиши, а потом он.
- Так нельзя.
Но малыши твердо стояли на своем. Похлопав вожака по плечу, Костя заговорил с ним, как со взрослым:
- Ты, парень, вроде не глупый. Скажи своим, что комбайн - машина сложная. (Костя из слова в слово повторил то, что говорил ему Илья Васильевич.) Много упорства и стараний надо приложить, чтобы подчинить ее себе, свободно управлять ею… Так что не поймут они в такой машине ничегошеньки.
- Мы помогать будем.
- В чем?
- На комбайнах управляться… Мы летом копны возили на сенокосе, работали.
- То копны, а то машина.
- Прими в кружок. Прими!
- Ладно, так и быть, приму, только поскорее отвяжитесь. Давайте карандаш.
Миг - и перед Костей на подоконнике лежало с десяток всевозможных карандашей: и простых, и химических, и цветных. Староста выбрал самый острый и склонился над тетрадкой. Подбежала Аленка Хворова, растолкала ребят:
- Мое звено записано? Всех до единого в списки поставь. Слышишь?
- Да слышу, слышу! - рассердился Костя. - Тех запиши, этих запиши!
- Не кричи, Костик. Ты староста.
- Староста! Руки-то у меня две только!
- Ну-ну… мешать не буду! - Она звонко рассмеялась, дернула за ухо зазевавшегося вожака второклассников и, прорвавшись сквозь кольцо малышей, исчезла так же внезапно, как и появилась.
- Подходи поодиночке, - скомандовал Костя. - А то пыхтят за спиной, толкаются - писать нет возможности.
Ребята, вытянувшись цепочкой вдоль стенки, стали по очереди подходить к подоконнику, где, примостившись рядом с пышной геранью и огромным фикусом, староста кружка юных комбайнеров заносил их фамилии в заветную тетрадь.
Малыши были счастливы. А вожак, пропустив свою команду, записался последним, просмотрел во избежание недоразумений список и, убедившись, что все в порядке, причмокнул губами.
- Я пойду, - сказал он, - сегодня на кружок?
- Очень ждать будем, - с иронией произнес Костя. - Очень! - И стал складывать в сумку тетради.
В это время к окну подошли Ленька, Демка и Толя. Не замечая Кости, они заговорили вполголоса.
- У Никиты чертежи комбайна пропали, - сообщил друзьям Ленька. - Из пионерской их кто-то через форточку вытянул. Смехота! Вот ловкачи! Утром на меня губошлеп напустился. Он думает, что чертежи я взял… Т-с-с-с!..
И случись такое: валенки выдали Костю. Серые, с черными заплатами на пятках, они выставились из-за кадушки с фикусом ровно на столько, чтобы привлечь к себе внимание. Ленька резко оборвал разговор, шагнул к цветку и, просунув руку сквозь листву, цепко ухватил старосту юных комбайнеров за воротник рубашки.
- Шпи-о-о-нишь? - зло проговорил он. - Подслушиваешь?
Костя задыхался.
- Пусти-и-и! Пусти-и-и!..
- Вот тебе! - Ленька размахнулся и ударил Костю по щеке. - Шпион толстогубый. Кто подослал?
- Бить? - выкрикнул Костя, но влажная теплая ладонь Толи плотно запечатала ему рот.
- Не пищи!
Ленька рывком вытащил старосту из убежища, повернул затылком к себе и, сильно поддав сзади коленкой, сказал в напутствие:
- Исчезни с глаз! Беги что есть духу!
Но Костя не побежал. Он посмотрел на колычевцев полным презрения взглядом, потрогал пунцовые от ударов щеки и проговорил:
- Ты, Ленька, меня побил?
- Мало? Еще добавлю!
- За каждый удар получишь два! Обещаю…
- Проваливай, проваливай!
- Уйду. Но запомни. - Костя подчеркнуто медленно зашагал по коридору, играя сумкой.
- Щеки у тебя будто клюквой помазаны, - пошутил Никита, встречая друга в дверях класса. - Как дела?
- Всех второклассников переписал. Всех до единого.
- Довольны, небось?
- Страсть как рады. Заявятся все до одного… Никитка, мешать они нам не будут?
- Не дадим.
Громкий звонок известил о начале уроков. Коридоры сразу опустели. В них стало тихо, и только из-за классных дверей доносился приглушенный гул голосов. Из учительской, переговариваясь между собой, вышли преподаватели: кто с картой, кто с таблицей в руках - и направились в разные стороны, каждый в свою группу. Трудовой школьный день вступил в свои права.
Уроки промелькнули незаметно. Особенно быстро пролетели они для Кости Клюева, которого на переменах все так же штурмовали желающие записаться в кружки.
После занятий ни Костя, ни Никита домой не пошли. Раздобыв лист ватмана, они уединились в пионерской комнате и принялись за работу. Костя снял со стола кумачовую скатерть, свернул ее и повесил на спинку стула. На гладкой столешнице приколол кнопками бумагу, приготовил циркуль, линейку, несколько карандашей, ручку с чертежным пером, пузырек черной туши, резинку на всякий случай.
- Никитка, - обратился Костя к товарищу, - ты карандаши подтачивай, чтобы острые-острые они были. Я чертить стану.
Он взял карандаш и стал уверенно наносить на бумагу легкие штрихи, поминутно заглядывая в учебник, изучая линии. Работа продвигалась медленно: шутка ли, точно воспроизвести схему, сделанную не кем-нибудь, а инженером, специалистом своего дела. Как и предвидел Костя, случались ошибки. Тогда в ход шла резинка.
Долго ли, коротко ли, но первая часть схемы была закончена. Клюев с удовольствием украсил ее надписью "Молотилка комбайна "Коммунар" в разрезе", облегченно расслабил руки и откинулся на спинку стула.
- Отдохнуть малость надо, - заключил он. - Как вышло?
- Будто настоящий художник рисовал, - сказал Никита, рассматривая готовый чертеж. - Точь-в-точь по книге. Отличия никакого нет. Илья Васильевич и не подумает, что это - не тот самый чертеж, который он дал. Мастер ты, Костик!
В закрытую на крючок дверь кто-то сильно и настойчиво постучал.
- Тихо, - прошептал Никита, прикладывая палец к губам. - Узнают, что мы здесь, работать не дадут. Никак записываться в кружок пришли.
- Слышу, слышу, Никитка! Открывайте.
- Аленка, - узнал Костя. - Зачем она пожаловала? С сестрой, может, поругалась, жалобиться будет.
- Открыть ей можно: не помешает. - Никита направился к двери. - Аленка за тебя горой, - заметил он мимоходом. - А ты…
Никита откинул крючок. В комнату быстро вошла Аленка. Бегло взглянув на Костину работу, положила на стол бумажный сверток:
- Говорила я, Никитка, что лучше Кости художника не сыскать? Не верил! Не хмурься, не хмурься! Я вам поесть принесла. Хлеб с маслом и яички. Вкрутую сварены… А чертежи Ленька утащил. Он.
- Откуда знаешь про чертежи? - спросил Никита. - Кто рассказал?
- Демка Рябинин! Он ребятам заявил, что занятий в кружке сегодня не будет. Чертежи, говорит, пропали.
- А ты что?
- Высмеяла его.
- Рады они, что у нас горе, - с досадой проговорил Никита. - Но по-ихнему не выйдет. А вора все равно на чистую воду выведем. Отыщем.
- Я к Леньке домой схожу, вроде по делу, и посмотрю: есть ли у него чертежи, - предложила Аленка.
- Догадается он. И потом, Ленька не дурак. Если взял чертежи, то так спрятал, что скоро не найдешь. Мы новые чертежи приготовим, выйдем из положения. Так, Костик?
- Первая часть - вот она! И вторая будет. Занятия пройдут по расписанию. Не будь я старостой!
И занятия состоялись.
Когда Илья Васильевич Глухих в белой шелковой рубашке с голубыми васильками по вороту и в синем шерстяном костюме, на лацкане которого сверкала Золотая Звезда, появился в дверях большого зала, сорок будущих комбайнеров дружно поднялись со скамеек (второклассники тоже присутствовали, но в счет не шли), приветствуя своего учителя.
- Здравствуйте, ребята! - поздоровался Илья Васильевич. - Садитесь.
- Рано садиться! - выпалил Костя. - Встать! Илья Васильевич, я рапортовать должен!
- Прошу извинить! Не знал я ваших порядков. Рапортуй!
Костя вскинул руку над головой и четко доложил о том, что кружок юных комбайнеров собрался в полном составе и готов приступить к занятиям.
Илья Васильевич положил на стол перед собой толстую тетрадь в клеенчатом переплете, прошелся возле доски с чертежами, откашлялся.
Рассказ свой он начал как-то уж очень просто.
Можно было подумать, что сами ребята ведут интересную непринужденную беседу о стародавних временах.
- Кто нам скажет, - спросил Глухих, - чем раньше землю пахали, как хлеб сеяли, как его убирали? Охотники есть?
Слово попросил Гоша Свиридов. Порвав дружбу с Колычевым, он сразу же записался в кружок юных комбайнеров, но держался пока обособленно. Костя несколько раз пытался вызвать его на откровенный разговор, но Гоша или отмалчивался, или уходил.
Одернув белую рубашку, перехваченную в поясе ремешком, Гоша вышел к доске.
- Слушаем тебя, - одобрительно сказал Илья Васильевич.
- Раньше сохой пахали, - начал Гоша. - Сеяли из лукошка. Зерно в него насыпали, бродили по пахоте и разбрасывали. Хлеб убирали вручную, серпами.
Комбайнер дополнил Гошино повествование и перешел к рассказу о современных машинах, заменяющих тяжелый изнурительный труд людей.
Нет, не знали по-настоящему ребята, что такое комбайн. Много раз встречали они в поле эту неуклюжую на вид машину, но ничего особенного в ней не находили. А теперь…
Удивительная вещь - знания. Живешь на свете, живешь и не знаешь, что вокруг тебя так много чудесных машин, вещей, явлений. И вдруг какой-нибудь человек в простой задушевной беседе раскроет перед тобой неведомый мир, заставит взглянуть на окружающее по-иному, искать в каждом предмете воплощенную в нем живую человеческую мысль. Табуретка - не хитрое сооружение. А ведь и в ней заключена человеческая мысль. Ведь думал же кто-то над тем, чтобы превратить простую древесную чурку в удобный предмет для сидения. Проникнув в мир знаний, ты поймешь, что нет пределов для пытливой людской мечты, для постоянных творческих дерзаний.
БОРОТЬСЯ И ПОБЕЖДАТЬ
Позор! - Это слово, сказанное в глаза, бьет сильнее ременного бича, кинжалом вонзается в сердце, жжет совесть, как раскаленное железо.
Человек, покрывший себя позором, совершил не ошибку, не обычный проступок, а гораздо большее, худшее.
И вот именно этим словом закончил выступление на совете дружины директор школы Герасим Сергеевич Воронов.
Опустив голову, стоял Никита у стола, покрытого кумачом. И как ни крепился пионер, крупные слезы одна за другой скатывались по его щекам, оставляя светлые бороздки. Но не от жалости к себе плакал он. Не боялся он и наказания. Нет! Совсем другое мучило Никиту, горячим комком подступало к горлу, выжимало слезы. Разве должен человек отвечать за проступок, которого не совершал?
А произошло вот что.
При утверждении плана пионерской работы на совете отряда Аленка Хворова предложила провести в ближайшее воскресенье экскурсию в колхозную теплицу, выстроенную в прошлом году при помощи шефов - рабочих металлургического завода.
- Посмотрим, как среди зимы огурцы, редиску и лук выращивают, - сказала она. - Там, ребята, паровое отопление: трубы такие ребристые. Рассказывают, что в теплице и зимой, будто летом, хоть загорай!
Никита, который вообще не любил откладывать дела в долгий ящик, в тот же день вместе с Костей отправился к председателю колхоза за разрешением и, конечно, получил его. Но, прежде чем вести отряд в теплицу, он решил побывать в ней, осмотреть устройство, поговорить с экскурсоводом. В пятницу, сразу после уроков, Никита пришел в теплицу. Лето, самое настоящее лето с июльским ароматом царило здесь, под высокой застекленной крышей, сквозь которую проглядывало солнце. Огурцы нежились на мягкой влажной земле. Помидоры дразнили взгляд румяными плодами: так бы и впился зубами в сочную сладковатую мякоть. "Есть на что посмотреть нашим юннатам", - решил Никита и в хорошем настроении зашагал домой, мурлыча под нос:
Дорогая земля без конца и без края,
Принимай капитанов степных кораблей…
А в субботу вечером к Никите прибежал Костя Клюев сильно взволнованный и сообщил, что Илья Васильевич зашел в школу и просит его, Никиту, немедленно быть в кабинете директора.
- Наверно, о кружке беседовать будет, - говорил Костя, еле поспевая за быстро идущим по дороге товарищем. - Там, Никитка, и Герасим Сергеевич. Расскажи им, Никитка, что чертежи кто-то украл. Расскажи, они помогут разыскать этого… как его - неизвестного!
Кроме Ильи Васильевича и директора в кабинете находился заведующий тепличным хозяйством колхоза Ферапонт Ипатьевич Сурин, костлявый, жилистый старик с окладистой бородой и удивительно черными мохнатыми бровями. Он сидел на диване у окна, зажав в коленях самодельную дубовую трость с металлическим блестящим наконечником. Никита поздоровался. Илья Васильевич приветливо улыбнулся. Директор кивнул головой и жестом показал на стул. По всему было видно, что Герасим Сергеевич расстроен. Всегда добродушное лицо его на этот раз было суровым. Глаза смотрели строго.
- Вот что, Якишев, - сказал директор. Он поднялся из-за стола и зашагал из угла в угол. - Ты должен рассказать правду, где был вчера, что делал. Происшествие серьезное.
Никита почувствовал смутное беспокойство: "Что случилось? Почему Герасим Сергеевич задает такие вопросы?"
- Мы ждем.
- Был в теплице вчера после занятий, - ответил Никита. - Договорился с Ферапонтом Ипатьевичем в воскресенье наш отряд привести на экскурсию… Из теплицы пошел домой. Колол дрова дома, учил уроки… Катался вечером на лыжах с Клюевым.
- Все!
- И спать потом лег…
- Так, так… У нас нет оснований не верить тебе, Якишев, но… Да ты сам послушай, что говорит Ферапонт Ипатьевич. - Директор закурил, несколько раз подряд затянулся густым сизым дымом и, от волнения стряхнув пепел с папиросы прямо в цветок, опять заходил по кабинету. Уголки губ у него нервно дергались.
- История, надо сказать, некрасивая, - не торопясь начал Ферапонт Ипатьевич. Говорил он медленно, словно взвешивая каждое слово. - Ко всему еще и путаная. Трудно в ней разобраться. Сегодня днем прибегает ко мне домой дед Ксенофонт. Он у нас третий день за сторожа в теплице остается: Сидор-то Пахомович приболел малость. Мы деда с птицефермы пока и взяли. Поднял Ксенофонт переполох, весь дом на ноги поставил. Смотрю, на старике лица нет. Руки трясутся, борода ходуном ходит. "Ограбили, кричит, всю колхозную теплицу дочиста! Сажайте, кричит, меня, старого козла, в тюрьму за толстые стены каменные!" - "Что, спрашиваю, случилось?" Выложил мне всю историю, как на духу. Дремота его, видишь ли, одолевать стала, подбросил он дровишек в топку, подключил автомат к регулятору температуры, чтобы воздух в теплице нормальным был, и завалился на лавку. Сколько проспал - не помнит. Только когда проснулся, глянул, дверь в теплицу отворена. Дед туда. А навстречу человек, паренек вроде. Сбил старика с ног и был таков… Теплицу, конечно, не начисто ограбили, но штук двадцать огуречных плетешков с корнями вырвали, умертвили растения. Дед говорит, что в теплицу вроде бы сын Матвея Якишева залез. Тот, что справки наводить приходил, ты, значит… Он на месте погрома вещественность обнаружил…
Герасим Сергеевич подошел к столу, взял тетрадь, лежавшую на нем, и показал Никите.
- Твоя?
- Моя! - воскликнул пораженный Никита. - По математике!..
- Видишь, что получается?
Илья Васильевич внимательно слушал разговор директора с учеником, не вмешивался в него и лишь иногда бросал на Никиту, отвечающего невпопад, проникновенные взгляды, словно хотел удостовериться в истинности каких-то пока еще не высказанных предположений.
И как иногда случается с человеком в трудный момент, Никита стал думать совсем о другом. "Так вот на кого похож Илья Васильевич! На Горького. Ведь в книжке "Песня о Соколе" портрет молодого Горького есть! Как я раньше не сообразил?"
Директор говорил, а перед Никитой возникали картины бурного моря, скалистых берегов. Вот - Уж, вот - Сокол… И как будто бы голос Ильи Васильевича произносит призывные, гордые слова: "Безумство храбрых - вот мудрость жизни! О, смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Но будет время - и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут…"
- История… - вздохнул Ферапонт Ипатьевич.
- Признаю тетрадь, - очнувшись от нахлынувших на него чувств, ответил Никита. - А лазить в теплицу - не лазил! Перепутал, значит, обознался дед Ксенофонт…