– Тем не менее, если вы узнали, что Джон Доу является параноидальным шизофреником, у вас есть все основания полагать, что и Джим Фитц тоже является таковым?
– Нет, мы этим не занимаемся.
– Но вы ведь можете знать Джона Доу.
– В каком смысле?
– Ну, он может быть, к примеру, вашим привратником или кем-то еще.
– Да перестаньте!
– Но это возможно?
– Об этом и пойдет речь в вашей статье?
– Может быть.
– Ну, чисто теоретически это возможно, но шансы столь малы, что ни один разумный человек не станет принимать их всерьез.
– Это спорный вопрос.
Эта репортерша твердо вознамерилась раздуть из мухи слона, подумала Джинни. И забеспокоилась. У нее и без того полно проблем и нет ни сил, ни времени отбиваться от этих чертовых газетчиков.
– Насколько все это имеет отношение к действительности? – спросила она. – Вы что, нашли реального человека, который считает, что я беспардонно вторглась в его частную жизнь?
– Меня интересует потенциальная возможность.
Тут Джинни спохватилась.
– Скажите, а кто посоветовал вам позвонить именно мне?
– А почему вы спрашиваете?
– Да по той же причине, по какой вы задаете мне все эти вопросы. Хочу знать правду.
– Я не могу этого сказать.
– Интересно получается! – воскликнула Джинни. – Я вот уже минут пятнадцать распинаюсь перед вами, рассказываю о своих исследованиях и методике. Мне нечего скрывать, а вот о вас этого не скажешь. Наверное, вам просто стыдно, так мне кажется. Стыдно признаться, каким путем вы раздобыли сведения о моем проекте.
– Ничего мне не стыдно! – буркнула журналистка.
Джинни завелась. С чего эта дамочка вообразила, что с ней можно так разговаривать?…
– Ну, наверное, тогда есть что скрывать кому-то еще. Иначе почему бы не сказать мне, кто он такой? Или она?…
– Я не раскрываю своих источников.
– Значит, им есть чего бояться, верно? – Джинни понимала, что взяла неверный тон. С журналистами лучше не ссориться. Но эту, похоже, ничем не проймешь. – Я ведь уже объяснила, что в моих методах нет ничего противозаконного и ничьи интересы они не задевают. Тогда зачем таиться вашему информатору?
– У людей могут быть самые разные причины…
– Может, этот информатор хочет мне отомстить? – Говоря это, Джинни призадумалась. Действительно, кому это может быть выгодно, кто затаил на нее злобу?
– Без комментариев.
– Ах, стало быть, без комментариев? – саркастически воскликнула она. – Что ж, буду иметь в виду.
– Доктор Феррами, хочу поблагодарить вас за помощь и…
– На здоровье! – рявкнула Джинни и бросила трубку.
Она долго и задумчиво смотрела на телефон. Что, черт побери, это означает?…
Среда
21
Беррингтон Джонс спал плохо.
Ночь он провел с Пиппой Харпенден. Пиппа работала секретаршей на кафедре физики, и за ней волочились многие ученые, в том числе и несколько женатых мужчин, но встречалась она только с Беррингтоном. Он нарядился, повез ее в уютный ресторанчик и заказал дорогое вино. Он купался в завистливых взглядах других мужчин своего возраста, обедавших с некрасивыми старыми женами. Затем привез Пиппу к себе домой, зажег свечи, надел шелковую пижаму и медленно и с наслаждением занимался с ней любовью, пока она не обмякла в его объятиях со сладострастным стоном.
Но в четыре утра он проснулся, мучимый мыслями о том, что его план может не сработать. Вчера днем состоялся его разговор с Хэнком Стоуном, и тот вроде бы клюнул, но сегодня, возможно, уже забыл об их договоренности. Возможно, издателей "Нью-Йорк таймс" вовсе и не заинтересует его история. Они проведут предварительное расследование и сочтут, что в том, чем занимается Джинни, нет ничего противозаконного. Или же будут слишком долго раскачиваться и приступят к делу только на следующей неделе, когда будет уже поздно.
Он так ворочался и вздыхал, что Пиппа сонно спросила:
– Тебе плохо, Берри?
Он погладил ее длинные светлые волосы, и она тут же начала тихонько сладострастно постанывать. Секс с красивой женщиной мог, конечно, служить утешением, но Беррингтон чувствовал, что сейчас это не поможет. Можно было бы поговорить с Пиппой о своих проблемах – она была умна, всегда его понимала и сочувствовала, – но делиться этой тайной с кем бы то ни было он не мог.
Через некоторое время он встал и отправился на пробежку. Но когда вернулся домой, Пиппы уже не было – она ушла, оставив прощальную благодарственную записку, завернутую в прозрачный черный нейлоновый чулок.
К восьми явилась служанка и приготовила ему на завтрак омлет. Марианна была худенькой нервной девушкой с французской Мартиники. Она плохо говорила по-английски, и все время боялась, что ее отправят домой, а потому отличалась примерным послушанием и услужливостью. Она была довольно хорошенькой, и иногда Беррингтон подумывал о том, что если он прикажет ей заниматься с ним любовью, она и это будет делать с той же покорностью и усердием. Но разумеется, этого не было и никогда не будет: спать со служанкой не в его стиле. Это дурной тон.
Он принял душ, побрился и оделся – весьма официально, выбрав темно-серый костюм в еле заметную полоску, белую рубашку и черный галстук в мелкий красный горошек. Вдел в манжеты золотые запонки с монограммами, аккуратно сложил белый льняной платок и вставил его в нагрудный кармашек. Наряд довершили дорогие черные туфли, начищенные Марианной до зеркального блеска…
Беррингтон приехал в кампус, зашел к себе в кабинет и включил компьютер. Подобно большинству знаменитых ученых, преподавательской работой он почти не занимался. Здесь, в Джонс-Фоллз, он читал одну лекцию в год. Его роль сводилась к управлению и организации исследовательской работы, и ученые с кафедры психологии считали престижным указывать его в качестве соавтора написанных ими статей. Но в то утро он никак не мог сосредоточиться, просто сидел за столом и смотрел из окна, как четверо молодых людей играют на корте в теннис. Он ждал важного телефонного звонка.
Ему не пришлось долго ждать.
Ровно в девять тридцать позвонил президент университета Морис Оубелл.
– У нас проблема, – сказал он.
Беррингтон напрягся.
– В чем дело, Морис?
– Мне только что позвонили из "Нью-Йорк таймс". Какая-то сучка. Сказала, что одна из сотрудниц нашей кафедры, доктор Феррами, беспардонно вторгается в частную жизнь граждан.
Слава тебе, Господи, подумал Беррингтон, Хэнк Стоун не подвел! Он изобразил озабоченность.
– Всегда опасался чего-нибудь в этом роде, – бросил он в трубку. – Сейчас подойду. – Он повесил трубку и какое-то время сидел неподвижно, обдумывая ситуацию. Победу праздновать рано. Это только начало. Теперь ему предстоит убедить Мориса и Джинни действовать так, как выгодно ему.
Морис явно обеспокоен. Для начала неплохо. И Беррингтон должен сделать все, чтобы президент продолжал пребывать в этом состоянии. Надо убедить Мориса в том, что, если Джинни немедленно не прекратит использовать свою поисковую программу, дело кончится катастрофой. Принять такое решение может только Морис, стало быть, надо подвести его к этому.
Он прежде всего должен исключить какой бы то ни было компромисс. Сама Джинни по природе своей не склонна к компромиссам, он это знал. И когда под ударом окажется все ее будущее, она будет способна на все. А потому следует подпитывать ее ярость и поддерживать в боевом настроении.
И еще ему следует по мере сил изображать из себя добряка и защитника Джинни. Если Морис заметит его старания скомпрометировать Джинни, то сразу же заподозрит неладное. Так что он, Беррингтон, должен выступить в роли ее защитника.
Он вышел из Дурдома, миновал театр Бэрримора и факультет изящных искусств и направился к Хиллсайд-Холлу. Некогда этот особняк принадлежал основателю университета, теперь же он превратился в административное здание. Кабинет президента занимал просторную гостиную старого дома. Беррингтон приветливо кивнул секретарше доктора Оубелла и сказал:
– Он меня ждет.
– Добро пожаловать, профессор, – ответила она.
Морис сидел у огромного окна, выходившего на лужайку. Низенький человечек с бочкообразной грудью, он вернулся из Вьетнама в инвалидной коляске, нижняя часть туловища у него была парализована. Беррингтон считал, что ладить с ним просто, поскольку у них было много общего: оба когда-то служили в армии, оба страстно любили музыку Малера.
На лице Мориса он часто видел озабоченное выражение. Для работы университета каждый год требовалось собрать от частных и корпоративных спонсоров не менее десяти миллионов долларов. А потому президент, как никто другой, страшился газетных скандалов и сплетен.
Развернувшись в инвалидной коляске, он подъехал к столу.
– Они работают над какой-то большой статьей о научной этике, так она сказала, Берри. И я не хочу, чтобы Джонс-Фоллз упоминался в заголовке этой самой статьи. Иначе добрая половина наших спонсоров попросту от нас отвернется. Так что надо срочно что-то предпринять.
– А кто это "она"?
Морис заглянул в блокнот.
– Найоми Фрилэндер. Редактор отдела этики и морали. Слыхал когда-нибудь, чтоб в газетах были отделы этики и морали? Лично я – нет.
– А я ничуть не удивлен, что в "Нью-Йорк таймс" таковой имеется.
– Однако методы у них, как у чертова гестапо! Говорят, они уже готовы надавить на кого надо с помощью этой статьи. А не далее как вчера кто-то намекнул им, что доктор Феррами замечена в непорядочном поведении.
– Интересно знать, кто бы это мог быть? – заметил Беррингтон.
– Да кругом полным-полно предателей!
– Наверное, ты прав…
Морис вздохнул:
– Скажи мне, что это неправда, Берри. Скажи, что она этого не делала.
Беррингтон небрежно закинул ногу на ногу, стараясь изобразить полное спокойствие, хотя и был напряжен до предела. Сейчас ему предстоит пройти по тонкому, натянутому как струна канату.
– Как-то не верится, что Джинни сделала что-то не так, – сказал он. – Да, она сканирует базы медицинских данных и находит людей, не знающих, что у них есть близнецы. Надо сказать, она разработала весьма остроумный…
– Так она знакомится с медицинскими карточками людей, не имея на то их разрешения?
Беррингтон нарочно замялся:
– Ну… в каком-то смысле да.
– Тогда это следует прекратить. И немедленно!
– Все дело в том, что ей действительно нужна информация для проведения этого исследования.
– Возможно, мы сумеем как-то компенсировать ей это.
А вот он, Беррингтон, не подумал, что Джинни можно подкупить. Он сомневался, что это сработает, но попробовать можно.
– Хорошая идея.
– Когда истекает срок ее пребывания в должности?
– Она начала лишь в этом семестре, как ассистент профессора. Срок закончится лет через шесть, не раньше. Но мы можем повысить ей зарплату. Я знаю, деньги ей нужны, она мне сама говорила.
– Сколько у нее сейчас?
– Тридцать тысяч в год.
– И сколько же, как думаешь, мы можем накинуть?
– Ну, тысяч восемь – десять.
– Где же ты возьмешь эти деньги?
Беррингтон улыбнулся:
– Уверен, что смогу уговорить "Дженетико".
– Тогда так и поступим. Позвони ей, Берри, прямо сейчас. И если она в кампусе, пусть зайдет. Надо решить эту проблему прежде, чем поднимется шум.
Беррингтон снял трубку и набрал рабочий номер Джинни. Она тут же сняла трубку:
– Джинни Феррами.
– Это Беррингтон.
– Доброе утро, – довольно сухо откликнулась она.
Неужели почувствовала, что тогда, в понедельник вечером, он хотел соблазнить ее? И подумала, что он не отказался от этой затеи?… Или до нее уже дошли слухи о проблеме с "Нью-Йорк таймс"?
– Можешь подойти прямо сейчас?
– Куда? К вам в офис?
– Нет, я у доктора Оубелла, в Хиллсайд-Холле.
Она вздохнула:
– Это как-то связано со звонком той женщины, Найоми Фрилэндер?
– Да.
– Но это же полная чушь, и вы это знаете.
– Знаю. Но надо решить, как будем выпутываться.
– Сейчас приду.
Беррингтон повесил трубку.
– Сейчас подойдет, – сказал он Морису. – Похоже, она уже знает о статье.
Итак, наступил самый критический момент. Если Джинни будет умело защищаться, Морис может и передумать. И ему, Беррингтону, надо постараться, не выказывая никакой враждебности к Джинни, убедить Мориса не сдаваться. Девушка она упрямая, вспыльчивая, не слишком склонная к компромиссам, особенно если твердо уверена в своей правоте. Возможно, она даже сумеет сделать Мориса своим врагом и без помощи Беррингтона. Но кто знает, что на нее найдет, вдруг она будет сама любезность и покорность? Тогда придется подключиться ему.
– Может, пока ждем, сочиним приблизительный ответ для прессы? – предложил он Морису.
– Неплохая идея.
Беррингтон достал блокнот и начал писать. Нужно придумать нечто такое, с чем Джинни никак не сможет согласиться, что-то, что заденет ее гордость и заставит вспылить. И он написал, что администрация университета Джонс-Фоллз признает, что допустила ошибку. И приносит извинения тем людям, в чью частную жизнь она вторглась, сама того, разумеется, не желая. И еще обещает, что данная программа будет свернута немедленно, сегодня же. Он отдал листок с текстом секретарше Мориса и попросил распечатать на компьютере.
Джинни примчалась, кипя от негодования. На ней была просторная футболка изумрудно-зеленого цвета, облегающие черные джинсы и высокие ботинки на шнуровке, которые почему-то считались у нынешней молодежи последним писком моды. В ноздре серебряное колечко, густые черные волосы собраны в тяжелый узел на затылке. По мнению Беррингтона, выглядела она потрясающе соблазнительно, но подобный наряд никак не мог понравиться президенту университета. Тот считал, что серьезным ученым не пристало разгуливать в таком виде, тем более на территории университета.
Морис пригласил ее сесть и рассказал о звонке из газеты. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Просто привык иметь дело со зрелыми учеными мужами, подумал Беррингтон, а молодые женщины в узких джинсах были чуждым для него элементом.
– Она и мне тоже звонила! – возмущенно воскликнула Джинни. – Просто смешно!
– Однако вы имели доступ к медицинским данным, – заметил Морис.
– Да не смотрела я на эти данные, ими занимался компьютер. Ни один человек не мог ознакомиться с ними. Мы просто получали список парных фамилий и адресов.
– И все же…
– А что касается полученных таким образом потенциальных испытуемых, то мы прежде всего спрашивали у них разрешения. И не говорили, что у них имеются близнецы, до тех пор, пока они не соглашались участвовать в наших исследованиях. Так о каком вторжении в частную жизнь может идти речь?
Беррингтон притворился, что полностью с ней согласен.
– Я же говорил тебе, Морис, – заметил он. – Эти типы все переврали.
– Просто они смотрят на проблему иначе. А мне следует думать о репутации университета.
– Можете мне поверить, эти исследования лишь поспособствуют росту и укреплению его репутации! – горячо воскликнула Джинни. И Беррингтон уловил в ее голосе страстное стремление к знаниям, которое движет всеми истинными учеными. – Наш проект чрезвычайно важен для общества. Ведь я пока что единственный человек, изучающий роль генетики в формировании криминальной личности. И когда мы опубликуем результаты, это станет настоящей сенсацией.
– Она права, – вставил Беррингтон. И не покривил при этом душой. Результаты ее исследований действительно могут стать сенсацией. Чертовски жаль рушить все это. Но другого выбора у него просто нет.
Морис покачал головой:
– Мой священный долг – защищать университет от любого скандала.
Джинни, не задумываясь, выпалила в ответ:
– Но вашим священным долгом является также защита свободы научной мысли!
А вот этого ей говорить не следовало, подумал Беррингтон. Да, в старину, несомненно, главы университетов отчаянно отстаивали право на знания, но те дни давно остались в прошлом. Теперь все зависело от спонсоров, и ни от кого больше. Она не могла нанести Морису большего оскорбления, упомянув о свободе науки.
И Морис, разумеется, оскорбился.
– Мне не нужны нравоучения от вас, юная леди. Я и без того хорошо знаю свои обязанности! – холодно и злобно парировал он.
К восторгу Беррингтона, Джинни не поняла этого намека.
– Разве? – воскликнула она, обращаясь к Морису. – Но это же вполне обычный конфликт. По одну сторону баррикады газета, клюнувшая на сомнительные сведения, по другую – ученый в поисках истины. И если президент университета собирается дрогнуть и отступить под этим давлением, на что тогда надеяться?
Беррингтон был в восторге. До чего же хороша она была в этот момент! Щеки раскраснелись, глаза сверкают, и не знает, бедняжка, что роет себе могилу. Теперь Морис будет цепляться к каждому ее слову.
Только тут Джинни вдруг поняла, что зашла слишком далеко.
– Нет, конечно, никто из нас не хочет опозорить университет, – уже тише и мягче произнесла она. – И я вполне разделяю вашу озабоченность, доктор Оубелл.
К неудовольствию Беррингтона, Морис моментально смягчился.
– Как я понимаю, вы попали в затруднительное положение, – сказал он. – И университет готов предоставить вам компенсацию. В форме повышения зарплаты, ну, скажем, на десять тысяч долларов в год.
Джинни искренне удивилась.
– Это поможет вам перевести мать в более приличное заведение, – тут же вставил Беррингтон.
Джинни колебалась всего несколько секунд.
– Глубоко признательна вам за заботу, – сказала она, – но проблему это не решает. Я должна найти еще несколько пар близнецов, подлежащих изучению. Иначе просто нечего будет изучать.
"Я был прав, подкупить ее нельзя", – подумал Беррингтон.
– Но я уверен, что есть какой-то другой способ поиска испытуемых для ваших исследований, – заметил Морис.
– Нет. Мне нужны идентичные близнецы, которые росли и воспитывались раздельно и из которых по крайней мере один стал преступником. Найти таких очень сложно. Моя компьютерная программа способна отыскать людей, которые даже не знают о том, что у них есть близнецы. И другого метода просто не существует.
– Я этого не знал, – сказал Морис.
Беррингтон с неудовольствием отметил, что тон его смягчился, стал почти дружеским. Тут вошла секретарша и протянула Морису листок бумаги. Это был пресс-релиз, составленный Беррингтоном. Морис показал его Джинни со словами:
– Мы должны сегодня же выступить с заявлением подобного рода, чтобы погасить скандал в самом зародыше.
Джинни пробежала глазами текст, и гнев ее вспыхнул с новой силой.
– Но это полная чушь! – воскликнула она. – Никаких ошибок мы не допускали. Не вторгались в частную жизнь! Ни одной жалобы не поступило!