- Там никого нет. Никого, и открытое окно в комнате, - чернокожий Зуфар невероятно легко, несмотря на свои внушительные габариты, сбежал вниз по лестнице.
Осмотр верхнего этажа не занял у него и минуты.
- Так где же ваш больной друг? - ястребиные глаза Муммита превратились в две узкие щели, из которых опасно сверкнуло янтарем. - Или он настолько сильно болен, что выпрыгнул в окно и побежал к доктору?
- О чем ты говоришь с ними, Муммит?! - истерично взвыл Одноглазый Али, выхватывая заткнутый сзади за пояс пистолет. - Здесь какой-то подвох! Я чую это! Чую!
Шварцман едва сдержался, чтобы не выстрелить в потерявшего душевное равновесие Кинжала. Столько яростного безумия светилось сейчас в единственном глазу араба, что он и впрямь поверил, что террорист сейчас будет стрелять. Но повинуясь короткому жесту Муммита, Али неожиданно покорно опустил пистолет. Забормотал извиняющимся голосом:
- Я чую, чую… Чую от них запах угрозы… Это враги, они хотят зла… Я чую это, чую…
- Заткнись, - грубо прервал его Муммит, и, повернувшись к Айзеку, которого выделил, как старшего в паре "палестинских студентов", неожиданно мягко попросил: - Расскажи нам, куда и почему делся твой друг. Видишь, мои люди волнуются, они подозревают предательство, скоро я не смогу их сдерживать, тогда они спросят тебя по-другому… Так где же этот больной юноша по имени Халед?
- Да здесь я, здесь, не волнуйся! - неожиданно прозвучало от двери.
Быстро глянув в ту сторону, Шварцман увидел замершего в дверном проеме с пистолетом наизготовку Мотю. Ствол смотрел Муммиту прямо в лицо.
- Прикажи своим нукерам бросить оружие, и сам подними руки, медленно, так чтобы я видел, - старший группы "мистааравим" говорил совершенно спокойным равнодушным тоном, словно даже мысли не допускал, что его команда может быть не выполнена.
И лишь хорошо знавший его Шварцман, уловил в голосе Моти легкую нервную дрожь, показывающую, чего тому стоила на самом деле эта показная уверенность.
- Делайте, как он сказал, - поспешно приказал Муммит. - А ты, Халед… Тебя ведь зовут Халед, правильно? Ты успокойся, мы все здесь немного погорячились. Но братьям во Аллахе не пристало направлять друг на друга оружие. Тем более грозить друг другу смертью. У нас хватает настоящих врагов, чтобы убивать их. Вовсе ни к чему ссориться еще и между собой.
"Да он так ничего и не понял! - обожгла Шварцмана догадка. - Он продолжает считать нас торговцами оружием! Это обязательно надо использовать!" Видимо, сходная мысль пришла в голову и Моте, потому что он на секунду замешкался, явно обдумывая сложившуюся ситуацию. Айзек тем временем уже отпрянул к стене и целился в голову также держащему его на прицеле Зуфару. По сравнению с мощным американским кольтом в руках чернокожего браунинг Айзека выглядел детской игрушкой, но на дистанции немногим более трех-четырех метров это не имело никакого значения. Сам Шварцман вскочил на ноги, прикидывая, кого из палестинцев выбрать для первого броска: Али, или Молчуна. В конце концов, в руках у Кинжала был ствол, а его товарищ оставался пока безоружным, лишь прянул к окну, похоже решив, в случае опасного развития событий, выпрыгнуть во двор выбив раму. На лице палестинца был написан хорошо читаемый испуг. "Отлично, этот уже не боец, - решил про себя Шварцман. - Значит, Али! Кинжал, тот еще орешек, он потверже будет, его наведенным стволом не испугаешь".
Тут же подтверждая, только мелькнувшую у Шварцмана мысль, Али ловко развернулся к двери, одновременно вскидывая оружие, и замер, отшатнувшись назад, словно увидел приведение.
- Ты?! Шайтан! Откуда ты взялся?! Я же убил тебя! Убирайся обратно в ад! Исчезни!
Пистолет плясал в дрожащей руке Кинжала, выделывая замысловатые коленца, указательный палец судорожно вздрагивал, силясь попасть на спусковой крючок.
- Эш! Эш (огонь - ивр.)! - уже не скрываясь, в полный голос выкрикнул Мотя, нажимая на спуск.
Разом пошла кровавая кутерьма и неразбериха. Все задвигались одновременно, загремели выстрелы, ударили по ушам крики раненых. Отступавший к окну палестинец, получив пулю в живот, охнул, сползая на пол. Зуфар и Айзек выстрелили друг в друга почти одновременно, но если стрелявший уже в падении боец "Дувдеван" счастливо умудрился избежать вражеской пули, то чуть замешкавшийся негр получил прямо в лоб. Его бритый череп раскололся, словно перезрелый арбуз, перемешанные с алой артериальной кровью мозги с хлестким шлепком брызнули на беленую стену. Несколько секунд чернокожий гигант еще продолжал стоять, хотя головы у него уже не было вовсе, а потом с грохотом завалился на пол. Все это произошло в течение каких-то неизмеримо малых долей секунды. Террористы еще только начинали двигаться, пытаться оказать сопротивление, а двое из них уже были надежно выведены из строя.
Кинжал, наконец, все-таки смог нажать на спуск, гулко ухнул выстрел, пуля со сладострастным чмоканьем впилась в деревянную притолоку точно над головой Моти. Хищно оскалившийся араб перевел прицел ниже, но тут Шварцман в простом футбольном подкате, пролетев несколько метров с дальнего конца комнаты, достал его под колени. Второй раз Али выстрелил уже в падении, пуля безобидно ушла в потолок, яростно взвизгнув злым рикошетом. Пальнуть третий раз Шварцман ему уже не дал, как клещами вцепившись обеими руками в запястье руки сжимавшей оружие. Подмяв под себя худое, жилистое тело боевика, оседлав его, он, несмотря на сопротивление, методично выкручивал ему кисть, до тех пор, пока пистолет не вывалился из нее, глухо звякнув сталью об пол. Мотя, с разбегу перепрыгнув через них, метнулся к Муммиту, обхватив его будто в страстном объятии, прижав руки террориста к бокам, не давая выхватить оружие, он завалился вместе с ним на пол. Подскочивший сбоку Айзек, расчетливо пнул вожака боевиков в висок. Голова террориста безвольно мотнулась из стороны в сторону и замерла, мышцы расслабились, глаза закатились под веки. Муммит потерял сознание. Тем временем Али Кинжал, отчаянно вывший от ярости, выгибавшийся всем телом, пытаясь сбросить с себя Шварцмана, улучив момент, резко, как атакующая змея, выбросил вперед голову и вцепился зубами в плечо оседлавшему его бойцу. Укус был настоящий, вовсе без дураков. Вскрикнув от боли, обезумев от вида собственной крови текущей по щеке палестинца, Шварцман несколько раз ударил его локтем в лицо, целя в ту его часть, что была закрыта кожаной повязкой. Подействовало, Али разжав зубы, отвалился назад. Не давая ему опомниться Шварцман, перехватив его левой рукой за волосы, несколько раз сильно шарахнул Кинжала затылком об пол. Охваченный приступом нерациональной, не рассуждающей злобы он все бил и бил уже потерявшего сознание врага. Остановиться его заставил рывок за плечо и громко сказанная на иврите фраза:
- Стой! Хватит, ты так его насмерть забьешь!
Сбросив чужую руку, он резко развернулся, готовый сцепиться с новым противником, но натолкнувшись на спокойный и деловитый взгляд Айзека, вроде бы опомнился. Горло сводило злой судорогой, и Шварцман, уже отвалившись от своей жертвы, еще долго не мог вздохнуть полной грудью, кашляя и перхая разбитыми губами. Прокушенное плечо дергало резкой болью, надорванный рукав рубашки свисал до самого локтя.
- Придется делать уколы от бешенства, Шура! Этот тип явно был бешенным, - веселился, нервно подергивая уголком рта Айзек.
Мотя одним резким движением сдернул с лица лежащего без сознания Муммита куфью, обнажая бритый наголо, обтянутый сморщенной, как старинный пергамент кожей череп, крючковатый, загнутый к низу, будто клюв хищной птицы нос и худые впалые щеки. Всмотрелся внимательно и удивленно качнул головой.
- Айзек, иди сюда, глянь, может у меня глюки…
Подошедший Кацман внимательно всмотрелся в лицо террориста, даже губами беззвучно зашевелил от старательности.
- Абу Фаджар? - глянул вопросительно на старшего.
- Раз ты тоже узнал, выходит он… - улыбаясь, развел руками Мотя.
- Но ведь это же удача! Причем такая, какой давно не было. Не кто-нибудь, а сам Абу Фаджар, да еще Али Кинажал в придачу! Сколько на этой парочке крови наших ребят! Но вот, похоже, отбегались, ублюдки!
- Похоже на то, - радостно потирая руки, согласился Мотя.
Весь этот диалог бойцы "мистааравим" вели на иврите, как им казалось, в наполненной тяжелым сладковатым запахом крови и кислой пороховой вонью комнате, скрываться им было уже не от кого. Охваченные эйфорией удачной, хорошо сделанной работы, позволившей "выхватить" "изъять из обращения" сразу двух известных террористов, они совсем позабыли о хозяине дома. Вместе с первыми выстрелами старый Мустафа, благоразумно бросился на пол, заползая под низкую скамеечку с мягкими подушками, стоящую в дальнем углу. Там он и провел все время потребовавшееся "мистааравим" на нейтрализацию палестинцев, внимательно наблюдая за схваткой. Теперь он тоже не спешил вылезать, переводя удивленные, но постепенно наполнявшиеся пониманием глаза, с одного из своих постояльцев на другого. То, что палестинские студенты вдруг заговорили на ненавистном языке поганых евреев сначала его только лишь удивило. Но когда он уловил смысл произнесенных фраз, в душе старого араба колыхнулась слепая, не рассуждающая, требующая немедленного удовлетворения ярость. Эти трое обманули его, втерлись к нему в доверие и использовали как приманку для борцов за освобождение Палестины. Они поступили вероломно, предав принявшего их как родных сыновей человека. И за это они должны были понести немедленное и жестокое наказание.
Взгляд старого Мустафы упал на отлетевший в сторону и лежащий совсем рядом огромный пистолет Зуфара. Черный вороненый ствол даже на вид был чрезвычайно опасным и таким же притягательным. Каждый палестинец с детства неравнодушен к оружию и найти здесь мужчину не умеющего стрелять гораздо труднее, чем не умеющего, к примеру, читать и писать. Неграмотные еще попадались, а вот те, кто не умел обращаться с оружием, нет. Медленно, как завороженный, Мустафа потянулся к оружию. Вот его пальцы коснулись холодной на ощупь стали, вот крепко стиснули рукоять. Оба лжестудента не обращали на него внимания, занятые разговором над телом поверженного Муммита.
- Будьте вы прокляты, неверные собаки! - воскликнул Мустафа, вытягивая руку с оружием.
Непривычно большой и тяжелый пистолет оттягивал немощную старческую кисть книзу, мушка плясала, никак не желая совмещаться с целью, и Мустафа вынужден был подхватить пистолетную рукоять второй рукой. Оба еврея стремительно разворачивались к нему, на лицах ужас и растерянность. Они тоже потянулись за своим оружием, но уже явно не успевали. Не успевали… Указательный палец правой руки Мустафы ласково потянул спуск, вот сейчас должен грохнуть выстрел, вот сейчас… ну же…Ну! Тяжелый удар в затылок бросил его лицом в пол, Мустафа еще успел подумать, что надо как-то прикрыть руками лицо, чтобы не сломать нос. Подумать то успел, но ставшие вдруг бессильно ватными руки не послушались. Подставить их, чтобы смягчить падение, он так и не успел. Впрочем, это уже не имело значения, когда старик ударился об пол, он был уже мертв.
Шварцман выстрелил, не задумываясь, так как на тренировках учили стрелять по внезапно появляющемуся врагу, не целясь, на голой интуиции. Когда в руках Мустафы вдруг появился, направленный на его друзей ствол, выбора у бойца "мистааравим" уже не было. Он не колебался ни мгновения. Как человек, Александр Шварцман в тот момент просто не существовал, вместо него жила и действовала боевая машина, воспитанная в "Дувдеван". Надпиленная пуля разнесла затылок старика в клочья, капли крови и мозга липкими теплыми шлепками ударили по рукам и лицу Шварцмана. Выстрел был произведен почти в упор. Ноздри щекотал пряный запах кофе из опрокинутой на пол чашки. Пряный запах кофе по-берберски…
Шварцман неспешно отхлебнул маленький глоточек и, аккуратно поставив игрушечную фарфоровую чашечку обратно на блюдце, вновь повернулся к окну. За прозрачным стеклом все так же кипела стремительная полная беспорядочной суеты жизнь большого города. Завывая клаксонами неслись машины, торопились по своим делам пешеходы, никто из них не шел медленно и размеренно, все практически бежали, выдерживая неизменный скоростной ритм повседневности, извечный бег по кругу, когда невозможно остановиться даже на мгновение, никак не выпасть из увлекающего тебя вперед и вперед потока.
Терпкий сигарный дым приятно защекотал гортань. Утонув в ароматном облаке дорогущего кубинского табака, Шварцман блаженствовал, лениво поглядывая на пульсирующую за стеклом жизнь. Так умудренная жизнью неспешная глубоководная рыба с вялым интересом посматривает, еле шевеля плавниками на собравшихся за прозрачной стеной посетителей аква-музея. Ей нет до них в сущности никакого дела, она даже толком не видит их, замечая лишь переливы непривычных ярких красок за толстым стеклом, но она все равно смотрит на эту игру цветов, получая от нее истинное удовольствие неприсутствия, неучастия в этом общем, несущемся по вечному кругу потоке. "И так будет еще целых шесть дней… - блаженно зажмурившись, подумал про себя Шварцман. - Шесть дней томительно сладкого безделья, возможности безнаказанно посылать всю Вселенную в целом и каждого ее представителя в отдельности так далеко и надолго, как они того заслуживают. Возможности жить для себя, сообразуясь лишь со своими желаниями и интересами. Благо работа позволяет во время этих редких передышек абсолютно не стесняться в средствах". Он еще раз глубоко затянулся сигарой.
Открыть глаза его заставил чужой взгляд, который он почувствовал даже сквозь расслабленное состояние утренней неги. Взгляд был колкий, осуждающий, почти враждебный. Прямо за витриной стоял прямой как палка ортодоксальный еврей. Настоящий истинно верующий, здесь их называют хареди. Традиционная одежда, неизменная черная кипа на голове, борода и, конечно же, обязательные пейсы, прямо образец для карикатуры. В руках книга в строгом переплете, наверняка что-нибудь на религиозную тематику. Глаза скрывались за стеклами круглых очков, но смотрели с явным брезгливым осуждением. Еще бы! Он на миг представил себе, как должен был выглядеть сейчас в глазах ортодокса. Праздный бездельник, прожигающий жизнь по дорогим ресторанам, уже с утра предающийся своим обычным порокам, чем не пример сосредоточения мирового зла. Он болезненно скривился и исподтишка показал прилипшему к витрине прохожему здоровенный кулак. Тот, поняв, что замечен, возмущенно фыркнув, поспешил удалиться, гневно тряся мохнатыми пейсами. Однако настроение было уже безвозвратно испорчено.
С традиционным еврейским обществом у Шварцмана не заладилось изначально. Сам он хоть и происходил из стопроцентно еврейской семьи, где не только мать, по которой здесь принято считать национальную принадлежность, но и отец, были самыми что ни на есть настоящими евреями, отношения с иудаизмом имел весьма поверхностные. Как-то так получилось, что его родившиеся и выросшие в российской глубинке родители сами не были истинно верующими, и своего ребенка своевременно не приучили к исполнению принятых у иудеев обрядов. Да и синагоги в их местности отродясь не водилось. К тому же время стояло на дворе насквозь социалистическое с полнейшим отрицанием любых и всяческих богов, хоть Иисуса, хоть Аллаха, хоть Кришны со всеми Буддами вместе взятыми. Так и вырос еврейский мальчик Саша Шварцман, не пройдя даже обязательной для каждого иудея процедуры гиура. Больше того, он в тогда нисколько и не задумывался над тем, что он еврей, а значит, чем-то отличается от сверстников, с которыми вместе гонял по двору футбольный мяч. О том, что он принадлежит к избранному Богом народу, Сашка узнал много позже, и, надо сказать это сразу ему не слишком понравилось. Видал он уже к тому времени одних "богоизбранных".
Впервые с неравенством по праву рождению, с агрессивной проповедью расового превосходства лейтенант Шварцман столкнулся при восстановлении конституционного порядка в Чеченской республике. Причем напыщенная идеология полуграмотных чеченцев наивно пытавшихся провозгласить свой этнос эталоном чистоты некоей евро-кавказской расы, в первое время немало его позабавила. Он с удовольствием читал трофейные брошюрки, напечатанные за незнанием собственной письменности на русском языке, превозносившие историческое величие чеченцев, оперирующие такими поверхностными аргументами, что многие из них звучали, как анекдоты. Чего только стоило возведение исторического корня чеченцев к Ною и его ковчегу, на основании лексического анализа самоназвания "нохчи". Лихой исследователь не дюже сумняшеся заявлял, что корень "нох" в этом слове есть на самом деле имя собственное, созвучное Ною, или Нуху, если на мусульманский манер. Ну а "чи", означает "народ", "люди". Итого: нохчи - люди Ноя, первый народ, высадившийся на землю после потопа, корень всех остальных наций и рас, праотец всего нынешнего человечества. Естественно то, что сам Ной был стопроцентным чеченцем после всего этого не вызывало ни малейшего сомнения. Старшие товарищи Шварцмана, уже пообтершиеся на этой странной войне и оттого озлобленные и молчаливые офицеры, не разделяли его веселья. А вскоре и сам он понял, что поводов для смеха действительно маловато. Понял, после того, как они, перебив охрану, взяли по наводке информатора из местных, лагерь, где держали пленных солдат, будущих рабов.
- Понял теперь, чем страшен этот их национализм, - угрюмо спросил его, едва удерживающего внутри содержимое желудка, командир группы, капитан Севастьянов. - Тем он страшен, что они действительно верят в свое превосходство. Считают, что им все позволено. Что мы и не люди вовсе в полном смысле этого слова, а так, рабочий скот. Что-то вроде баранов. Потому они вполне вправе творить все это…
Капитан обвел широким жестом панораму загона окруженного колючей проволокой. А посмотреть там действительно было на что. Изуродованные трупы лежали вповалку друг на друге, следы издевательств были настолько чудовищны, что Шварцмана не оставляло впечатление, что он находится на бойне.
- Видишь, а тебе смешно. Тут не смеяться надо, брат. Жечь надо это, каленым железом вытравливать, пока корни в душах не пустило. Ведь очень легко поверить, когда тебе говорят, что ты самый лучший, уже по праву рождения, а остальные всего лишь рабы, самой природой предназначенные тебе в слуги. А поверивших уже не переубедить, только убить можно. Понял ли?
Шварцман потрясенно кивнул, понял, командир, понял… Этот урок он запомнит на всю жизнь. И попав в конце девяностых в вожделенный Израиль, с первых шагов по обетованной земле, с ужасом увидит, выпирающие наружу то там, то здесь метастазы болезни под названием "богоизбранность", всплеск которой он наблюдал когда-то в Чечне…