- Как это нет? Должно быть! Возьми мой большой словарь. Знаешь же где, на полке!.. Юрий, пора самостоятельным человеком становиться!
- А я и становлюсь! - отвечает Юрка и идёт за большим словарём, который, по правде говоря, ему совсем не нужен: трудное это слово он и в самом деле знает, да и не знал бы, так в конце учебника оно обязательно есть.
- Ты вот тянешь время… - отец встаёт с дивана и зачем-то идёт на кухню. - А разговаривать-то когда будем?
- Успеем… Я потороплюсь сейчас.
- Вот и торопись! Яблоко хочешь?
- He-а… Если только маленькое.
Отец приносит яблоки и снова закрывается газетой.
- Пап, а Вижуй - очень большая река, да?
- Да… Ты уже сделал упражнение?
- Почти… Ух, и рыбы половим!
- Половим…
- И ты меня обязательно возьмёшь с собой, да?
- Обязательно…
- А на юг, к морю, не поедешь?
- Не поеду.
- А прошлым летом…
- Ты же знаешь, тёте Гале врачи велели!
- А в этом году не велят?
- Не знаю. Ты сделал упражнение?
- Уже кончаю.
- Ну, вот и ничего страшного… Так что ты хотел рассказать? Что-то в школе у тебя приключилось, да?
- Я ничего не хотел рассказать. Мы же с тобой хотели просто поговорить! Как поедем летом на Вижуй, порыбачим досыта, накупаемся… Пап, а рыбы насушим, а?
- Насушим, если наловим…
- Конечно, наловим!
В прихожей вдруг нежно кукует кукушка - это у отца звонок такой необычный.
- Ну вот… - отец идёт открывать. - Тётя Галя пришла.
- О, у нас гости! - удивляется тётя Галя, хотя каждую среду Юрка приезжает к отцу заниматься английским языком, а сегодня именно среда. - Здравствуй, Юра!
- Здравствуйте! - отвечает Юрка новой жене отца.
Мама говорит, что тётя Галя - хорошая женщина, и Юрка всегда здоровается с ней первым, это сейчас так уж получилось.
- Чаем сына напоил? - интересуется тётя Галя у отца.
- Ну, я пойду… - поднимается Юрка.
- Да куда ты?! - разводит руками отец. И начинает объяснять жене: - Дела у молодёжи, дела… Вот ещё десять лет назад… Нет, Галя, ты представь себе, чтобы десять лет назад шестиклассника одного отпускали на другой конец города!.. А сейчас - пожалуйста! - отец говорит так всякий раз, когда приходит тётя Галя.
- Можно я ещё на "Вулкан" взгляну?
- Господи, да о чём разговор?! - изумляется отец и ведёт Юрку в другую комнату, туда, где на стенке волны перекатываются через палубу и огнём сверкают надраенные медные буквы на борту корабля.
- Только не надо близко подходить - чем дальше, тем лучше!
Юрка и сам знает, что не надо, не маленький.
Потому что если подойти близко, то сразу станет видно - никакое это не море, а просто по толстому листу бумаги размазана кое-как то ли акварель, то ли гуашь.
И кораблик никуда не мчится в бушующих волнах, а торчит на месте посреди этой гуаши-акварели…
ЧУЖОЙ БЕРЕГ
Неожиданно из гущи деревьев на небо вылезла луна. Была она не круглой, как обычно, а почему-то вытянутой, с ясно различимыми головой и плечами. Луна брезгливо сбросила с себя налипшие листья и ветки, встряхнулась по-собачьи и, высоко подпрыгнув, поскакала по склону к вершине горушки, неуклюже переваливаясь на тонких, длинных, как у зайца, лапах. На вершине горушки луна споткнулась, шлёпнулась на плюшевые кроны, так что под ней сразу образовалась солидная вмятина, несколько мгновений тяжело отдувалась, а затем повернулась к Косте лицом, подмигнула и прошамкала широким беззубым ртом:
- А ты всё дрыхнешь, друг любезный, Шерстнёв Костя?
- И ничего подобного! - возмутился Костя.
Но противная луна, не обратив на Костины слова никакого внимания, уже протянула тонкую то ли руку, то ли лапу и начала трясти спинку кровати, приговаривая:
- На зарядку, на зарядку, на зарядку, на зарядку становись!
- Да встал я уже, встал! - заныл Костя и попытался лягнуть луну пяткой.
И сразу же очутился на холодном полу. Рот Косте зажала крепкая ладошка, а луна вдруг зашептала в самое ухо Лёхиным голосом:
- Ты чего разорался?! Спят же все, перебудишь! "Не засну, ни за что не засну"! А сам дрыхнет!
- Я не спал, - забубнил Костя сквозь ладошку. - Не спал я!
- Проснулся наконец, - с облегчением выдохнул Лёха. И скомандовал: - Бери треники в охапку, внизу оденешься!
Сам Лёха был уже одет, передвигался по палате бесшумно, какими-то длинными рывками, как тень. В углу мирно посапывал Василий Суворов из Нижнего Тагила. Костя сгрёб свою одежду; натыкаясь на кровати, подошёл к окну.
- Да тише ты, слон! - зашипел на него Лёха.
Костя глянул на небо. Луна висела на месте, круглая, жёлтая, большая, обыкновенная.
Лёха забрался на подоконник и, шагнув вперёд, сразу исчез в темноте. Ёжась от прохлады, Костя последовал за ним.
Время от времени Лёха опускался на корточки, ощупывал землю руками и твёрдым голосом сообщал:
- Верно идём! Тропинка!
Костя сначала тоже нагибался и шарил по земле, но под пальцами всюду оказывалась только трава да изредка попадались тонкие ветки каких-то кустов с тупыми колючками. И Костя перестал нагибаться - он просто верил, что Лёха каким-то непостижимым способом ухитряется обнаруживать в этакой темнотище едва заметную даже днём лесную тропинку.
- Вперёд! - снова скомандовал Лёха.
- Чёрно-то как! - задышал Костя ему в затылок. - И мокро. Я уже весь вымок, с ног до головы!
- Как у негра в животе, - подтвердил Лёха.
- Только там тепло.
- Не знаю, не бывал, - буркнул Костя. - Слушай, а почему мокро? Дождей давно не было, а мокро! Листья мокрые, чуть задел - и готово!
- Может, роса, - без особого интереса предположил Лёха. И вдруг заорал: - Горушка начинается, чуешь?! Тропинка вверх пошла!
Костя ничего такого не "чуял", но, оглянувшись, различил вдалеке крошечную светящуюся точку. Это, догадался он, горела над входом в столовую единственная в лагере ночная лампочка. Значит, они и в самом деле поднимаются выше: ещё несколько минут назад там стояла сплошная кромешная тьма.
- Темно! Мокро! Страшно! - повеселевшим голосом завыл впереди Лёха. - И за каждым кустом по чёртику сидит! Эх, и любят эти черти полосатые мальчиками полакомиться!
- Ох, как страшно, - оживился и Костя. - Да тебя черти съедят, неделю животами будут маяться!
Хорошо всё-таки, что за спиной маленьким цветком горела лампочка.
- Слышишь, море шумит? - остановился Лёха.
Мокрые, они стояли на самой вершине лысоватой горушки, прижавшись друг к другу, и стучали зубами от холода.
- Ну, где она, где она, твоя Турция? - в который уже раз спрашивал Костя, всматриваясь в тёмное ночное море.
- Да подожди ты, рано ещё, - напряжённо уставившись в едва заметную линию горизонта, отвечал Лёха. - Говорю ж тебе, море не сплющилось, наверное…
- А если оно вообще сегодня не сплющится? - затревожился Костя. - Зря тащились, да?
- Чего это не сплющится?! Как это?! - от волнения Лёха даже зубами клацать перестал.
- Это только днём ничего не видно, море бугром стоит, горизонтом другой берег закрывает! А ночью прилив! Каждую ночь так! Надо только забраться на гору повыше да заглянуть за горизонт!
- Смотри!.. - ахнул вдруг Костя. - Лёха, смотри!
- Что?! - не понял Лёха. - Что там?!
- Да вон же! Над самым горизонтом!.. Появилась!.. Полосочка чёрная! Да смотри же ты!
Лёха повернул голову туда, куда показывал Костя; смотрел до боли в глазах, но никакой полосочки не разглядел.
- Какая она? - спросил наконец Лёха.
- Узенькая такая, - ответил Костя. - Неясная…
- Турция, точно Турция… - вздохнул Лёха.
- Что я тебе говорил. Чужой берег…
- Лёш, а почему она тёмная?
- Ясно чего, - ответил Леха, - там же спят теперь все… как и у нас.
- А может, не все? - с замирающим сердцем предположил Костя. - Может, стоят тоже два каких-нибудь парня на горе… на турецкой горе… и на нас смотрят, а?
- Ну да, - согласился Лёха. - И парни тоже турецкие… И тоже думают, отчего это у нас так темно?
- Не-а, - рассмеялся Костя. - У нас тут одна лампочка всё-таки горит, возле столовой!
Незаметно стало светать. Тёмной полоски над горизонтом не видел уже и Костя.
- Всё, Лёш, обратно море поднимается, - вздохнул он.
- Пошли давай назад, в лагерь, - первым шагнул к тропинке Лёха.
- Эх, влетит нам! - весело, вприпрыжку бросился за ним Костя. - К подъёму не поспеем, а, Лёш?
- Не поспеем, - не оборачиваясь, подтвердил Лёха.
- Ну и ладно, пусть влетит! - беспечно махнул рукой Костя. - Зато где ещё вот так просто Турцию увидишь?
ПОД МОСТОМ
Собака умирала.
Мальчишка не знал об этом - никогда ещё не приходилось ему сталкиваться с хрупкой этой гранью между жизнью и смертью. Несколько раз видел он мёртвых людей, посторонних и нестрашных. Они, в неуютных своих гробах, не имели ничего общего с живыми - вот и всё.
- Тузика убили! Тузика убили! - закричал мальчишка и побежал прочь от моста. - Тузика убили!
Он кричал неизвестно кому, потому что спускался к реке один, и под мост залез один, и собаку нашёл один. И всё равно кричал, потому что об этом нельзя было не кричать.
- Ты чего орёшь? - услышал он сверху знакомый голос. Это был Лысый.
- Тузика убили! Тузика убили, Лысый!
- У-у-у, гады! - Лысый нехорошо ругнулся.
- Кто?!
- Не знаю…
- Стой там, я сейчас!.. - и Лысый помчался по мостику на берег.
- У-у-у, гады!..
Лысый - это не прозвище, а фамилия. Лёня Лысый - бывает и такое. И ни одно прозвище к парню не пристало, как он ни старался.
- Где?! - Лысый уже тяжело дышал рядом.
- Там… - мальчишка мотнул подбородком. - Прямо под мостом… Лежит…
- Пошли!
Невдалеке валялись удочка мальчишки и видавший виды бидончик с помятыми алюминиевыми боками.
- Рыбачить пришёл, да?
- Ага…
Лысый сплюнул. Он умел это делать: плевки летели далеко и всегда туда, куда Лысый целил.
- Я только спустился под мост, а там… Тузик…
- Узнаю кто - убью! - угрюмо пообещал Лысый и сжал кулаки. Класса до пятого такие обещания старших воспринимаются серьёзно, и мальчишка ему поверил.
- Вот он…
В густой траве возле металлической опоры моста что-то желтело.
- Тузик, ы-ы-ы… - простонал Лысый. Жёлтая кочка в траве слабо шевельнулась Лысый подошёл ближе; мальчишка нерешительно топтался сзади.
- Хе, Тузик! - совсем другим голосом заговорил вдруг Лысый. - Да тут на четыре Тузика!
- Как четыре? - не понял мальчишка. - Почему четыре?
- Ты чего орал, а? - Лысый снова сплюнул. - "Тузика убили, Тузика убили!" Тоже мне!..
Тузик, маленькая бездомная дворняжка странного жёлтого цвета, был всеобщим любимцем. Ночевал он где-то за сараем в детском саду - где точно, никто не знал. Но каждое утро неизменно появлялся на улице и рыскал с ребятами всюду, куда заносила тех нелёгкая мальчишеская судьба.
- Тут вон какая собачина здоровая! - Лысый нагнулся к собаке, и мальчишка услышал негромкое, совершенно не страшное рычание.
- Ишь ты, ещё скалится!
Да, это был не Тузик. Большая собака, похожая на овчарку. С рыжевато-жёлтой шерстью.
Лысый всё ещё разглядывал собаку, но та больше не рычала. Мальчишка увидел, что верхняя губа у неё приподнята и зубы, сильные, острые зубы (особенно выделялись коричневатые клыки), грозно оскалены. Но рычания не было слышно - видимо, рычать собака уже не могла.
- Вишь, как скалится! На всех людей теперь скалится, раз уж подкололи!
- Как подкололи?! Кто? - не понял мальчишка.
- Как… Просто, вилами… Видишь, четыре дырки в брюхе. А на меня-то чего скалиться, я ж тебя не колол!
- Кто её так? - мальчишка просто не мог поверить, что есть на свете люди, которые способны вилами ткнуть жёлтую собаку в бок.
- А я откуда знаю! Может, она бешеная. А кто… Сейчас же здесь косят. Для козы или для кроликов… Понял?!
- А что она им сделала?!
- Слушай, сказал же тебе, откуда я знаю? Может, бросилась на кого, вот и всё! Ну, я пошёл…
- Она же живая…
- Помрёт… - неуверенно сказал Лысый. - Это же не Тузик! Вот за Тузика я бы!..
- Помрёт?
- …Горло бы любому перегрыз! А эта - видишь, на всех скалится! - Лысый цыкнул зубом, повернулся и ушёл.
Мальчишка и собака остались под мостом вдвоём. Губы у собаки опали, она больше не скалила свои страшные клыки. Если бы не четыре почти бескровные раны в боку, можно было подумать, что она дремлет. Солнце поднималось всё выше, и скоро тень от опоры отступила в сторону. Собака задышала тяжелее, даже попыталась встать и переползти в другое место. Мальчишка бросился ей помогать, но она тут же бессильно упала, подмяв под себя переднюю лапу.
Тогда мальчишка сделал ещё шаг вперёд. Своим худеньким телом он заслонил собаку от палящего солнца. Та, кажется, даже не заметила этого - бока её всё так же тяжко поднимались и опадали. А мальчишка стоял над ней, стараясь не шевелиться, боясь потревожить неосторожным движением.
"Она не могла броситься на человека! - вдруг со всей отчётливостью понял он. - Никак не могла! Ведь тогда человек с вилами ударил бы её в грудь, а не в бок! Она просто не ожидала удара!"
Собака с трудом приподняла голову и посмотрела на мальчишку. Поняла ли она, зачем он здесь стоит? Скорей всего, нет - ведь она была всего-навсего собака…
"И вот теперь она ненавидит всех людей! А как же ещё может она относиться к людям, если один из них проткнул ей вилами живот?! И правильно, она и должна их всех ненавидеть!.."
Собака высунула язык, словно хотела что-то сказать.
Мальчишка опустился на корточки, протянул руку…
И умирающая собака из последних сил ткнулась ему в ладонь горячим сухим носом.
КОЛДОВСТВО
Даже при самом минимуме вооружения "Кореец" полностью контролировал акваторию озера Мурина. Потому что никакие другие суда, неприятельские или дружеские, здесь никогда не появлялись.
Мурино - это не море Лаптевых, не Амазонка и не озеро Онтарио. Потому что нет в море Лаптевых таких коварных плавучих зелёных островков, сплетённых покрепче и позапутанней, чем яркая циновка у Витьки в сенцах. Наскочишь на такой островочек - и хоть плачь! Даже на самом мощном крейсере - винты запутаются, что делать будешь?! Витька-то с Петькой из таких передряг выкарабкивались: перебирались оба на корму, нос поднимался высоко, и вот тут-то надо легонько отталкиваться прямо от "циновки" веслом…
В общем, опасностями "лужу", как иногда называют озеро в селе Горбуново, природа не обидела. Да и с водопадом здесь всё в порядке…
Водопад уютно журчал невдалеке; если на минутку замереть без движения и прислушаться, то его можно услышать даже с середины озера. Правда, довольно долго Витька с Петькой вели жаркие научные споры: водопад это или нет?
Петька считал, что водопад. Витька, сторонник фактов и добросовестного изучения природы, не без основания полагал, что водопад - это когда вода падает, а если она просто с шумом катится вниз по бугру, пусть даже бурля и переворачивая камни, то это вовсе не водопад, а… ну, водокат, что ли…
Но победил Петька! Вернее, его научная гипотеза победила. И было найдено блестящее фактическое доказательство!
Дотошный Витька долго ползал на карачках, прижимая голову к земле, но разглядел ведь, разглядел обнаруженный Петькой научный факт! Натыкаясь на огромный каменный выступ, поток воды как на трамплине взмывал вверх - пусть всего на несколько сантиметров, но вверх! - и затем безжалостно придавливался земным притяжением к каменистому ложу. Это был водопад! Витька даже сумел просунуть руку и ощупать камни под летящими струями - они были совершенно сухими!
Витька с Петькой проводили и другие важные научные эксперименты, и, кто знает, возможно, наука будущего этого не забудет. А что, разве не интересно знать, что вся вода в Мурине - проточная?! Конечно, все и так знают: река Леба в Мурино впадает, Леба и "выпадает"… вытекает то есть! А может, она только посередине и течёт? Как Гольфстрим, например! Витька с Петькой не стали гадать, а поставили эксперимент: разбросали по всему озеру - имея "Корейца", сделать это было нетрудно, - крупные меченые гусиные перья. И все перья, правда, с разной скоростью - с середины быстрее, от берегов медленнее - оказались в водопаде! После такого открытия капитан Витька с особой осторожностью проводил юркий и послушный "Кореец" вблизи водопада: послушный-то он послушный, да мало ли что? Особенно после того, как "Кореец" лишился одного весла, лишился обидно и по-глупому: вёсла сушились на солнышке, а дядя Володя подъехал на тракторе, не заметил и… И всё обещает сделать новое.
Честно говоря, про судно "Кореец" лучше бы писать "она", а не "он". Потому что "Кореец" - канонерская лодка. А названа в честь той канонерской лодки, которая давным-давно вела неравный бой с японцами на пару с другим славным кораблём, который звали "гордый Варяг", как поётся в песне.
А поскольку никаких военных действий на озере Мурино никогда не происходило, то грозная канонерская лодка с одновесельным движителем до поры до времени служила целям вполне мирным. Готовые в любой момент вступить в неравный бой с противником, Витька и Петька рыбачили.
Июнь стоял холодный и хмурый. Тучи неуклюже толкались в низком тесном небе, и с каждым днём их, казалось, становится всё больше и больше.
"Кореец", даже если несколько дней подряд лежал на берегу кверху плоским брюхом, не успевал просохнуть. Канонерка отяжелела, глубже обычного оседала в воде и стала не такой поворотливой.
Но гордый корабль с закутанным во всё тёплое экипажем продолжал нести службу. Потому что любое море, если не бороздят его острые носы кораблей, это не море, а просто большая лужа…
Петька опаздывал. Такого с ним раньше никогда не случалось. Витька в одиночку перевернул "Корейца", столкнул его на воду и пришвартовал к шатким мосткам. Уложил аккуратно удочки, банки с насадкой, черпак… А Петьки всё не было.
Бежать за Петькой - долго; живёт он на дальнем конце Горбунова, так полдня пробегать можно. Жил бы он, как Витька, на берегу, пусть даже противоположном, - тогда просто: вышел в плавание один, а по пути подобрал друга.