- Нет, я слышала, - отвечала его жена. - Как вам сказать, комиссар... особых странностей не было, человек как человек... По крайней мере, поначалу, - добавила она. - Как я уже сказала, первое впечатление о господине Скуле сложилось у нас с мужем самое хорошее.
- Поначалу, - подчеркнул комиссар. - А потом?
- Потом мы стали замечать, что господин Скуле... Ну, в общем, ничего необычного не было, ведь любой человек на собеседовании с потенциальным работодателем стремится показать себя с самой лучшей стороны, не так ли? А спустя время, когда работа получена и он немного освоился в новой ситуации, нередко случается так, что... Я думаю, вы меня понимаете. Ничего странного или отталкивающего в господине Скуле нам не открылось, но порой нас задевала некоторая его... фамильярность, да, и... он словно чего-то ждал от нас.
- Чего-то ждал? Что вы имеете в виду?
- Я не смогу объяснить, комиссар, - покачала головой Хельга. - В общем, нам казалось, что он считает нас, особенно мужа, чем-то обязанным ему. Может быть, это было обманчивым впечатлением, я не хотела бы акцентировать на нём ваше внимание.
- Понимаю, - кивнул Йереми Вальхоф. - Между ним и вашем мужем Витлавом Эриксоном были напряжённые отношения?
- Не то чтобы напряжённые... Но в последнее время Витлав предлагал мне отказаться от услуг господина Скуле.
- Почему? Чем он это аргументировал?
- Он говорил, что учитель, господин Скуле, кажется ему... что он немного не в себе.
- В чём это выражалось, ваш муж не пояснял? - комиссар вцепился в Хельгу взглядом, губы его поджались, сложились в тонкую линию.
- Да я и сама была этому свидетельницей... - сказала Хельга. - Дело в том, что господин учитель несколько раз говорил, что завидует моему мужу.
- Завидует Витлаву Эриксону? В чём?
- Он говорил, что мужу повезло: у него хорошая работа, прекрасная жена, замечательная квартира, много денег, а главное... главное, говорил он, что у него прекрасное имя - Витлав Эриксон. В то время как сам господин учитель живёт в бедности, в ужасных условиях, вынужден сожительствовать с проституткой и носит...
- Простите, - перебил комиссар, - простите фру Эриксон... Он так прямо и заявлял, что вынужден сожительствовать с проституткой?
- Да, - Хельга покраснела. - Я передала дословно.
- Понятно, продолжайте.
- Вот... - замешкалась сбитая с толка Хельга. - И он говорил...
- Вы сказали "вынужден сожительствовать с проституткой и носит..." - подсказал сержант, который за столом в углу стучал по клавишам компьютера, протоколируя допрос.
- Спасибо, - повернулась к нему Хельга. - Да, он говорил, что вынужден носить такую безобразную фамилию - Скуле, Якоб Скуле. И пару раз он предлагал мужу поменяться местами.
- Поменяться местами? Он так шутил?
- Нам казалось, что он говорит это совершенно серьёзно, госодин комиссар. По крайней мере, вид у него был соответствующий. Вид был серьёзный и... и немного странный. У него так горели при этом глаза, что мне становилось не по себе. А ещё, когда мужа не бывало дома, случалось, что господин учитель, он... он позволял себе...
- Он домогался вас? - подсказал комиссар.
- Домогался?.. - вздрогнула Хельга. - Ну... что-то в этом роде, да, можно это назвать и так...
- Вы поощряли его в этих домогательствах?
- Комиссар!
- Простите. Продолжайте.
- А один раз... один раз он чуть не набросился на мужа, - Хельга передёрнула плечами при этом воспоминании. На Витлава.
- Хельга, - ласково позвал Эриксон. - Скажи наконец, что я - это я. Я не верю, что ты заодно с этой бандой. Чёрт с ним, я готов поверить, что в деле замешаны все - Линда, Циклоп, Йохан, Бегемотиха, инспектор, комиссар, да вся чёртова полиция, но...
- Господин Скуле! - перебил комиссар. - Прошу вас молчать и выбирать выражения.
Эриксон рассмеялся. "Молчать и выбирать выражения", - повторял он. И даже губы Хельги, кажется, дрогнули в едва заметной улыбке. Комиссар Вальхоф смутился.
- Итак, фру Эриксон, вы сказали, что один раз господин Якоб Скуле чуть не набросился на вашего мужа, Витлава Эриксона. Он что-нибудь говорил при этом? Угрожал?
- Нет. Он просто кричал: "Это я, я должен быть Витлавом Эриксоном". После этого муж и предложил мне отказаться от услуг этого господина.
- Вы отказались?
- Да. На следующий же день.
- В тот день, когда пропал ваш муж? - многозначительно произнёс комиссар.
- Да, - голос Хельги дрогнул.
- Как это случилось? Я имею в виду, как реагировал господин Якоб Скуле на отказ от места.
- Ну, господин Скуле принял известие об отказе от его услуг на удивление спокойно. Он улыбался, шутил, говорил, что я была одной из лучших его учениц, но что он даже рад нашему отказу, потому что у него появились новые ученики - дети, - в которых ему хотелось бы вложить всю свою душу, весь педагогический талант, а это требует времени, которого теперь станет у него больше. Что-то в этом роде он говорил. Муж сказал, что оформит расчёт в "Гезе Хусверк" и отправит извещение господину Скуле почтой, вместе с деньгами. Господин Скуле на это возразил, что не доверяет почте, особенно в денежных вопросах, и говорил, что очень и срочно нуждается в деньгах, что ему нечем даже заплатить за квартиру. Тогда супруг сказал, что занесёт ему деньги лично, сразу, как только расторгнет договор и оформит расчёт. Он ещё сказал, что господин Скуле даже выиграет от такого поворота всего этого дела, потому что получит неустойку за одностороннее расторжение контракта.
- Господин Витлав Эриксон выполнил своё обещание?
- Затрудняюсь ответить. Выполнил как минимум наполовину. Дело в том, что после того как он ушёл в "Гезе Хусверк" я его больше не видела. Я звонила в фирму - потом, когда он не вернулся домой, и я поняла, что с ним что-то случилось. Служащий фирмы сказал, что муж оформил расторжение договора и получил уведомление о расчёте, который должен предоставить господину учителю. А занёс ли муж деньги господину Скуле, я не знаю.
- Занёс, Хельга, занёс, - вмешался Эриксон. - Зачем ты лжёшь, объясни мне?
- Господин Скуле, - обратился комиссар к Эриксону, - я прошу вас молчать, пока к вам...
- Идите к чёрту, комиссар! - закричал Эриксон. - Идите к чёрту, понятно вам? Если у вас есть претензии к этому чёртову учителю музыки с мерзкой фамилией Скуле, так ему их и предъявляйте, а меня оставьте в покое! А ты, ты Хельга... Как ты могла? Я ожидал всего, но это... Что тебе нужно? Мои деньги? Мой дом? Моя жизнь? Или всё и сразу?
Хельга закрыла лицо руками, зарыдала. Комиссар кивнул сержанту; тот сноровисто извлёк из упаковки тонкий упругий ремешок и быстро надел его на голову Эриксону, перехватив нижнюю челюсть так, что тот больше не мог раскрыть рта.
Комиссар успокаивал Хельгу и поил её водой, а потом ещё долго задавал всякие дурацкие вопросы, по делу и не очень, выяснял детали и цеплялся к словам. Наконец устало откинулся на спинку стула и потёр глаза.
- У меня больше нет к вам вопросов, мадам Эриксон, - сказал он, тупо глядя в свои бумаги.
Хельга, не глядя на Эриксона, кивнула, поднялась.
- Я могу идти, комиссар?
- Да, конечно, - промычал тот, не отрываясь от бумаг.
Она ещё минуту стояла, словно хотела что-то сказать. Эриксон ждал её взгляда, ждал, что она сейчас заплачет, бросится к нему, будет просить прощения, и всё разрешится. Но нет, этого не случилось - осень, безумие, безнадёжность и смерть окончательно вступили в свои права. Услужливый сержант закрыл за Хельгой дверь, вернулся к компьютеру.
По знаку комиссара капрал снял с головы Эриксона ремешок, взял под локоть, заставляя подняться.
- Проснуться, - пробормотал инженер. - Мне просто нужно проснуться. Это всё сон. Разбудите меня, капрал, дайте хорошего подзатыльника.
Комиссар Вальхоф задумчиво посмотрел на него, потёр подбородок, закурил новую сигарету.
- Да, это бывает, господин учитель, - сказал он. - Бывало и у меня такое пару раз. Но только, господин Скуле... вы же чокнутый, а от безумия не проснёшься, и от жизни тоже. Ну, разве что, на том свете... Так что сбежать отсюда у вас не получится. Впрочем, если только - в полное и окончательное безумие.
- Вам Габриэль Клоппеншульц кем приходится? - усмехнулся Эриксон.
Комиссар посмотрел на него усталым взглядом, покачал головой, кивнул капралу: "Ведите".
Эпилог
Ладно, в душ она сходит вечером, дома. "Не надо было дрыхнуть, коняга ты такая, - выругала себя Линда. - Надо было пойти и смыть с себя всё".
Она сбросила футболку и лифчик, кое-как обмыла под умывальником в туалете шею и грудь, потёрла подмышки и обкатала шариком дезодоранта. Подняв юбку, присев и сосредоточенно сопя, долго елозила между ног гигиенической салфеткой. Иссохшее, всё в трещинах, мыло отказывалось мылиться, так что руки она мыла минут пять, попутно рассматривала в зеркало лицо, напяливая на него дурацкие выражения, и фыркала над особо смешными гримасами.
Чашку с горячим кофе поставила на подоконник. Ей нравилось, когда чашка стоит на подоконнике и исходит паром в солнечных лучах, отражаясь в стекле. Иногда, любуясь этим зрелищем, она садилась и писала своё хайку про исходящую паром на подоконнике чашку кофе и бренность человеческой жизни. Хайку писалось уже лет восемь, и каждый раз выходило другим, но из раза в раз оно не устраивало Линду и бывало безжалостно изорвано или сожжено над огнём зажигалки, перед новой сигаретой. Ничего, ничего, однажды наступит тот день, когда она по-настоящему прочувствует эти извивающиеся в солнечном свете змейки пара и напишет заветные три строчки, в пять, семь и ещё пять слогов. Может быть, ей тогда будет уже лет девяносто, она станет умудрённой жизнью подслеповатой матроной с трясущейся, как у Рачихи, головой, или занудной и склочной обитательницей дома престарелых, от которой будет пахнуть недержанием мочи и валериановыми каплями. И в свой последний день она сядет у окна и на спине лежащего на подоконнике солнечного зайца напишет те самые три строчки, после чего тихо и предсказуемо умрёт в своей постели...
Фух, какие глупости!
Линда упала на кровать, забросила руки за голову. На всякий случай понюхала подмышку, удовлетворённо кивнула. Увидела на тумбочке флейту. Бедняга Якоб так и забыл её, растяпа. Вернулся ненадолго в свой сон, чтобы закрыть дверь, да так и сгинул в нём.
Она осторожно - почти благоговейно - взяла инструмент, подула в мундштук, прислушалась к томной дрожащей ноте. Принялась вертеть флейту в руках, поглаживая, изучая, впитывая пальцами её энергию.
Внизу на теле инструмента была сильная потёртость, будто кто-то скоблил её сначала ножом, а потом металлической губкой для мытья посуды. Судя по всему, пытались стереть позолоченную надпись, расположенную вдоль тела флейты и вырезанную в дереве замысловатой вязью, мелкими-мелкими буквами. Лак был стёрт напрочь, но позолоту местами не удалось удалить, так что некоторые буквы читались довольно отчётливо. Поразмыслив, Линда взяла из сумочки губную помаду, уселась по-турецки на кровать и принялась сосредоточенно обводить гравировку, пытаясь восстановить надпись. Она заполняла канавки вязи, стирала излишки помады салфеткой и сосредоточенно сопела, высунув кончик языка. Минут за пятнадцать ей вполне удалось придать буквам контрастности и она, поднеся флейту к окну и вращая её то так, то этак, прочитала: "Мо.му мило.. Якоб. с любо..ю, Хел.га. И пус.ь му.ыка н.ш.й люб.. зв.ч.. вечно".
- Хм... - она пожала плечами и несколько минут задумчиво смотрела на инструмент. - Хельга... "Музыка нашей любви"... Вот мерзавец!
Она бросила флейту на кровать, села у окна и принялась за кофе, поглядывая на залитую нежарким сентябрьским солнцем Сёренсгаде, на пару машин, прижавшихся к тротуару и на редких прохожих, прислушиваясь к трамвайным звонкам в стороне площади Густава Стрее и к звукам пианино, доносящимся из дома напротив - возможно, там тоже учитель музыки давал своей ученице урок.
Покончив с кофе, поставила чашку в мойку, оделась и посмотрела на часы. Постояла в раздумье над флейтой. В конце концов, решила - сунула её в чехол и положила в сумочку. Ну, не оставлять же, правда, здесь - мало ли что: может быть, Якоба ещё признают невиновным и выпустят.
Остановившись в прихожей, окинула гостиную взглядом, в который подпустила немного грустинки.
- Прощай, квартира, - сказала она, улыбнувшись люстре под потолком. - Не поминай лихом.
Когда спускалась, услышала разговор внизу, у квартиры Якоба. Стукнула дверь. Один голос она различила ясно - это была Бегемотиха Винардсон, а второй - тоже женский - был ей незнаком.
Спустившись до второго этажа, увидела в холле миловидную хорошо одетую даму, которой что-то быстро рассказывала коньсержка. Дама молча слушала. По лицу, по припухшим векам и губам, было видно, что она недавно плакала. Линда не стала торопиться - спустилась по лестнице медленно и со скучающим видом отошла к привратницкой. Дама даже не взглянула на неё. Они с Бегемотихой шептались ещё добрых десять минут, потом дама сунула что-то коньсержке в руку и, бросив на Линду скользкий взгляд, вышла.
- Кто это? - Линда кивнула на дверь, когда та закрылась за ушедшей незнакомкой. - Чего ей надо было в комнате Якоба? Новая жиличка, что ли?
- Да какая жиличка, - Бегемотиха зашла в привратницкую повесила ключ от квартиры Скуле в шкафчик, со вздохом уселась за стол, где давно остыла недопитая чашка чаю. - Это его бывшая, Якоба.
- Жена? А разве он был женат?
- Не жена. Жили вместе. Да только когда Якоб совсем плохеть стал, она его бросила. Говорили, нашла себе состоятельного, вышла замуж.
- А зовут - Хельга?
- Хельга, - кивнула фру Винардсон. - А ты почём знаешь? Сучка она. Сучкой была, сучкой и осталась. Но любила его, ничего не скажу, любила как кошка. Он же мужик хоть и того, на голову не того, и не самец ни разу, но красив же. Прям поролон, как говорила моя матушка, поминая Аполлона. Может, она его и сейчас ещё любит, кто знает. Плакала в комнате, ревела, аж стены сквасились. Да всё рыскала по комнате, флейту искала. Не нашла, расстроилась, даже наорала на меня. Сучка. Я уж не стала говорить ей, что флейта-то вместе со жмуриком отправилась, чтобы ему на том свете не скучалось, было чтоб чем заняться.
- Угу, - Линда посмотрела на часы, кивнула, сделала растроганной Бегемотихе ручкой "пока", по её требованию пообещала, что будет заходить иногда и, улыбаясь своим мыслям, вышла на улицу.
Якобовой бывшей уже и след простыл - укатила. Вместо двух машин у тротуара стояла теперь одна. Ну и ладно.
Линда посмотрела на облачко, одиноко застывшее в иссиня-прозрачном небе, поглубже спрятала в сумочку флейту, тряхнула шевелюрой и направилась к площади Густава Стрее; и каблучки её бодро застучали по асфальту, заставляя сентябрь плестись следом в надежде, что эта симпатичная жизнерадостная брюнетка в короткой юбчонке хоть раз оглянётся на него.
Но она не оглянулась.
22.03-30.03.2015
Made with Writer's Toolkit 0.1.2: t2h (txt to HTML) 0.1.12