Через несколько минут де Хейвн уже торопливо поднимался по широким ступеням увенчанного массивным куполом здания Джефферсон-билдинг, в котором размещалась библиотека конгресса. Расписавшись в получении от полицейской охраны ключей от оснащенной системой сигнализации двери, он направился на второй этаж, в комнату LJ239. Здесь располагался читальный зал отдела редких книг и похожие на пчелиные соты хранилища, в которых размещались многие из бумажных сокровищ его страны. Этот Клондайк библиофила включал в себя первый печатный экземпляр Декларации независимости, которую отцы-основатели выработали в Филадельфии в стремлении добиться свободы от Англии. Интересно, что бы они сейчас сказали об этом городе?
Он открыл тяжелую массивную первую дверь читального зала и толкнул ее в проем стены. Потом выполнил сложную операцию с набором кода на замке, чтобы попасть за вторую дверь. Де Хейвн всегда самым первым приходил сюда каждое утро. Хотя он вовсе не обязан был посещать читальный зал, у него сложилась своего рода символическая связь с этими старинными книгами, которую невозможно объяснить постороннему, но которая понятна любому библиофилу.
По уик-эндам читальный зал был закрыт, и де Хейвн совершал велосипедные прогулки, выискивая редкие книги для собственной коллекции, и играл на фортепьяно. Этому искусству он учился под бдительным руководством отца, который в свое время мечтал стать пианистом-концертмейстером, но был недостаточно одаренным для этого. К сожалению, точно таким же оказался и его сын. И тем не менее даже после смерти отца де Хейвн продолжал наслаждаться игрой на фортепьяно. Несмотря на то, что в юности он нередко восставал против строгих правил поведения, навязываемых ему родителями, в целом он всегда им подчинялся.
По правде сказать, он лишь однажды поступил им наперекор, однако это было весьма серьезное преступление. Он женился на женщине почти на двадцать лет моложе, совершенно из другого круга – во всяком случае, так говорила ему мать, раз за разом внушая одно и то же, пока не вынудила его расторгнуть этот брак год спустя. Однако матерям не следует заставлять своих сыновей расставаться с женщинами, которых те действительно любят, угрожая урезать им финансовое содержание. Его же мать дошла даже до такой низости, что пригрозила продать все свои редкие книги, которые раньше обещала оставить ему в наследство. И все же ему надо было бы устоять, заявить ей, чтобы отстала ко всем чертям. Но это теперь он так думал, когда было уже слишком поздно. Эх, если бы у него хватило пороху тогда, много лет назад…
Де Хейвн тоскливо вздохнул, расстегивая пиджак и поправляя галстук. Это, вероятно, были самые счастливые двенадцать месяцев в его жизни. Он никогда раньше не встречал таких женщин, и был уверен, что не встретит уже никогда. И все же позволил ей уйти, потому что мать заставила. Потом он много лет писал этой женщине, моля о прощении, посылал ей деньги, драгоценности, всякие экзотические безделушки, собранные по время поездок по всему миру, но никогда не просил вернуться назад. Нет, никогда. Она ему ответила несколько раз, но потом его письма и посылки стали приходить назад нераспечатанными. После смерти матери он хотел отыскать ее, но в итоге решил, что уже слишком поздно. Говоря по правде, он теперь был ее недостоин.
Де Хейвн глубоко вздохнул, сунул в карман ключи и осмотрел читальный зал. Оформленное в том же роскошном георгианском стиле, что и Зал независимости, это помещение действовало успокаивающе на всякого пришедшего сюда. Де Хейвну особенно нравились лампы с медными сферическими абажурами, установленные на каждом столе. Он с любовью провел по одной из них ладонью, и ощущение горечи от потери единственной женщины, которая когда-либо дарила ему всю полноту счастья, начало понемногу исчезать.
Де Хейвн прошел через зал и достал свою пластиковую карточку-ключ. Провел ею перед управляемым компьютером электронным замком, кивнул в камеру наблюдения, прикрепленную к стене над дверью, и вошел в хранилище. Это было ежедневным ритуалом – заглянуть сюда; помогало ему "подзарядить батареи", подкрепить собственную убежденность в том, что в его жизни книги теперь были всем.
Он провел некоторое время в священных пределах Зала Джефферсона, листая том Тацита, этого древнего римлянина, которого так обожал третий президент США. Потом снова воспользовался электронным ключом, чтобы пройти в хранилище фонда Лессинга Розенвальда, где на металлических полках рядом стояли инкунабулы и древние кодексы, подаренные библиотеке Розенвальдом, некогда главой фирмы "Сиэрс-Роубак". Температура и влажность в помещении контролировались автоматически двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, и это стоило немалых денег. И хотя библиотека существовала и работала в жестких рамках скудного бюджета, постоянная температура шестьдесят градусов по Фаренгейту при шестидесяти восьми процентах влажности могла позволить сохранить редкие книги по крайней мере еще на несколько столетий.
По мнению де Хейвна, это стоило дополнительных расходов из федерального бюджета, который всегда выбрасывал больше денег на войну, нежели на мирные цели. За ничтожную часть стоимости одной ракеты он мог приобрести на легальном рынке любое издание, какое было нужно библиотеке, чтобы дополнить собрание редких книг. А вот политики считают, что только ракеты способны обеспечить нашу безопасность, хотя на самом деле ее сохраняют и поддерживают именно книги – по одной простой причине: невежество ведет к войнам, а люди, которые много читают, редко остаются невеждами. Конечно, это, вероятно, слишком упрощенная философия, но де Хейвн придерживался именно таких взглядов.
Осматривая книги на полках, де Хейвн размышлял о собственной коллекции редких изданий, спрятанной в специальное хранилище в подвале дома. Коллекция была не слишком большая, но весьма впечатляющая. Каждый человек должен что-то коллекционировать, считал де Хейвн; это помогает чувствовать себя более уверенным и энергичным и ощущать свою связь с остальным миром.
Проверив пару книг, только что вернувшихся от реставраторов, он поднялся по лестнице в хранилища, располагавшиеся над читальным залом. Именно здесь располагалась коллекция первых американских книг по медицине. А еще выше, в мезонине, было собрано огромное множество детских книг. Он подошел ближе к полкам и любовно погладил небольшой бюст человека, стоявший на столике в углу так давно, что никто и не помнил, когда он здесь появился.
А еще мгновение спустя де Хейвн упал в кресло и стал умирать. Это была отнюдь не быстрая и безболезненная смерть, если судить по конвульсиям и беззвучным вскрикам, сопровождавшим истечение жизни из его тела. Когда все кончилось – всего через тридцать секунд, – он лежал, распростершись на полу, в добрых двадцати футах от того места, где это началось. Казалось, он пристально всматривается в коллекцию книг, на обложках которых красовались девушки в легких платьях и соломенных шляпках.
Он умер, даже не подозревая о том, что его убило. Это не тело предало его: у него было отличное здоровье. Никто не наносил ему никаких ранений, его губ не касался яд; он был здесь совершенно один.
И тем не менее де Хейвн был мертв.
Примерно в двадцати пяти милях от него, в доме Роджера Сигрейвза, зазвонил телефон. Это было сообщение о погоде: солнечно, небо ясное на весь обозримый период. Сигрейвз покончил с завтраком, взял свой портфель и отправился на службу. Он любил, когда день начинался на позитивной ноте.
Глава 6
Калеб Шоу вошел в читальный зал отдела редких книг и направился к своему столу, стоявшему у стены в дальнем конце помещения. Там он положил рюкзачок и велосипедный шлем. Секунда – и он отстегнул ремешок, крепивший на лодыжке брючину, чтобы она не попадала в велосипедную цепь и не пачкалась в смазке. Потом он опустился на стул. Этим утром ему предстояло много поработать. Накануне один видный американский ученый затребовал более шестисот книг для подготовки обширного библиографического справочника, и обязанностью Калеба как специалиста-исследователя было подготовить для него эту подборку. Он уже нашел все нужное в каталоге библиотеки, теперь предстояла трудоемкая операция по отысканию этих книг на полках.
Он пригладил взъерошенные седые волосы и чуть ослабил брючный ремень. Калеб был довольно худощавый, хрупкой конституции, но в последнее время ощущал определенное неудобство от набора веса в области живота. Он надеялся, что езда на работу на велосипеде поможет решить эту проблему. Он не заклинивался на здоровой пище, предпочитая наслаждаться вином и деликатесами. Калеб также гордился тем, что его никогда не видели в спортивном зале, после того как он окончил среднюю школу.
Он приблизился ко входу в хранилище, приложил свою карточку к электронному замку и потянул за ручку, открывая дверь. Его не очень удивило, что он не встретил Джонатана де Хейвна, когда пришел на работу. Тот всегда приходил раньше всех остальных, да и дверь в читальный зал была уже отперта. И Калеб решил, что заведующий либо у себя в кабинете, либо в хранилище.
– Джонатан! – позвал он, но ответа не получил. Сверился со списком, который держал в руке. Подбор книг, видимо, займет весь день, если не больше. Он снял со стены каталог нужных изданий и принялся за работу, методично обследуя одно хранилище за другим в поисках нужных книг. Через полчаса он вышел из хранилища, чтобы взять следующий список, и тут в читальный зал вошла одна из сотрудниц отдела.
Они обменялись обычными приветствиями, и он ушел обратно в хранилище. Внутри было весьма прохладно, и он припомнил, что вчера оставил свой свитер на четвертом этаже. Он уже хотел было подняться наверх на лифте, но тут глянул вниз, на свой выдающийся животик, и решил идти по лестнице.
Быстро взбежав по ступеням, миновав собрание книг по медицине, он поднялся в мезонин и прошел по главному коридору к тому месту, где оставил свитер.
Когда Калеб увидел тело Джонатана де Хейвна, распростертое на полу, он охнул, поперхнулся и упал в обморок.
Высокий жилистый человек покинул невзрачный коттедж и прошел на маленькое кладбище, где служил смотрителем, поддерживая последние прибежища мертвых в надлежащем состоянии. По иронии судьбы сам он официально пребывал в могиле на Арлингтонском национальном кладбище, а большинство его бывших коллег по государственной службе были бы весьма удивлены, если бы узнали, что он жив. По правде говоря, его и самого немало удивлял сей факт. Управление, в котором он служил, приложило все усилия, чтобы его уничтожить, не имея на то иных причин, кроме нежелания человека и дальше убивать по приказу государства.
Краем глаза он следил за движениями мерзкой твари, осматриваясь при этом, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает из ближайшего многоквартирного дома. Затем одним быстрым движением он выхватил из ножен на поясе нож и обернулся. Чуть пригнувшись, человек прицелился и метнул оружие. И понаблюдал за тем, как дрожит латунная головка рукояти, когда клинок пригвоздил голову змеи к земле. За последнюю неделю эта проклятая тварь дважды пыталась его цапнуть и почти преуспела, выскочив из высокой травы. Убедившись, что змея сдохла, человек выдернул нож, вытер лезвие и забросил дохлую тварь в мусорный бак.
Он нечасто пользовался своими былыми навыками, но иной раз они оказывались очень даже кстати. К счастью, время, когда он лежал в засаде, дожидаясь, пока намеченная жертва окажется в зоне поражения, давно в прошлом, хотя его нынешняя жизнь все равно оставалась под влиянием этого прошлого – взять хотя бы его сегодняшнее имя и фамилию.
Он не пользовался своим настоящим именем, Джон Карр, уже более тридцати лет. Последние два десятка лет он был Оливером Стоуном. Он сменил имя, чтобы пресечь любые попытки агентства выследить его, и таким образом бросил вызов государству, которое, по убеждению Джона Карра, более чем нечестно вело себя по отношению к своим гражданам. Много лет его палатка стояла в парке Лафайет, прямо напротив Белого дома, где он стал одним из "вечно протестующих". Неподалеку от его палатки стоял транспарант с надписью "Я хочу знать правду!". Добиваясь этой цели, он возглавил маленькую неформальную организацию – "Верблюжий клуб", которая поставила своей задачей заставить американское правительство отчитываться перед народом. И еще он был известен тем, что время от времени выдавал очередную теорию заговора.
Другие члены его клуба – Милтон Фарб, Робин Родос и Калеб Шоу – не занимали никаких постов во властных структурах и не имели никакого влияния, однако всегда держали глаза и уши открытыми. Удивительно, сколь многого можно добиться, если ты наблюдателен и действуешь с учетом своих наблюдений, причем смело и изобретательно.
Он посмотрел на небо, обещавшее скорый дождь. Ветер, вызванный приближающимся погодным фронтом, растрепал его коротко подстриженные, почти белые волосы, которые когда-то были до самых плеч, взъерошил густую бороду, раньше закрывавшую ему грудь. Теперь он допускал максимум двухдневную щетину. И от длинных волос, и от бороды пришлось избавиться, чтобы остаться в живых во время последнего авантюрного предприятия, затеянного "Верблюжьим клубом".
Стоун сгреб в кучу собранную траву и опавшую листву, а затем потратил некоторое время на укрепление подпорками старого могильного камня над местом последнего успокоения некоего выдающегося афро-американского проповедника, положившего жизнь в борьбе за свободу. Странно, думал Стоун, что в самой свободной стране на свете кому-то приходится бороться за свободу. Оглядывая кладбище "Гора Сион", где когда-то располагалась станция "подземной железной дороги", тайной тропы, по которой бывшие рабы из рабовладельческих штатов бежали к свободе, на Север, он мысленно восхищался теми замечательными людьми, которые были здесь похоронены.
Работая, он слушал программу новостей по портативному радиоприемнику, который поставил на землю рядом. Диктор вещал о гибели четырех американцев из групп связи Государственного департамента в Ираке, Индии и Пакистане. Все они погибли в различных происшествиях.
Группы связи Госдепа? Стоун прекрасно знал, что это такое. Стало быть, там были разоблачены и убиты сотрудники американской разведки. Официальная словесная шелуха скроет этот факт от широкой публики – так было всегда. А Стоун гордился своим умением всегда быть в курсе последних событий в сфере геополитики. В качестве частичной оплаты нанимавшая его церковь снабжала Стоуна тремя ежедневными газетами. Да, он умел отделять зерна от плевел.
Звонок мобильного телефона прервал его размышления. Он ответил, выслушал короткое сообщение и не задал ни единого вопроса. И бросился бежать. Его друг и член "Верблюжьего клуба" оказался в больнице, а еще один, служащий библиотеки конгресса, – мертв. В спешке выбежав из ворот кладбища, Стоун не запер их за собой.
Мертвые, несомненно, его поймут – прежде надо позаботиться о живых.
Глава 7
Калеб Шоу лежал на больничной койке и медленно покачивал головой. Вокруг него собрались остальные члены "Верблюжьего клуба". Робину Родосу было около шестидесяти; рост более шести футов, телосложение – как у нападающего в американском футболе. Вьющиеся черные волосы касались плеч, а грустные, задумчивые глаза и неопрятная борода делали его похожим на сумасшедшего, что иногда было весьма близко к истинному положению дел. Милтон Фарб был ростом пять футов одиннадцать дюймов, с поредевшими длинными волосами и розовым лицом без морщин, отчего выглядел гораздо моложе своих сорока девяти лет.
Робин был ветераном вьетнамской войны и имел за нее множество наград. Раньше он служил в военной разведке, а теперь, после того как выпивка, разные пилюли и яростное презрение по отношению к этой войне, которое он не стеснялся выказывать, пустили под откос его военную карьеру, работал грузчиком на железнодорожной станции. Он сумел завязать со спиртным с помощью Оливера Стоуна, который однажды набрел на него на Арлингтонском кладбище, обнаружив бесцеремонно развалившимся под кленом и в стельку пьяным.
Милтон рос ребенком-вундеркиндом и обладал поистине исключительными интеллектуальными способностями. Его родители работали в передвижном парке аттракционов, где умственные способности их ребенка нещадно эксплуатировались в атмосфере убогих представлений и шоу. Несмотря на это, он сумел поступить в колледж, а затем устроиться на работу в Национальный институт здравоохранения. Но при этом продолжал страдать маниакально-депрессивными психозами, и в итоге его мир однажды рухнул и развалился. Он превратился в бездомного бродягу и впал в такое умственное расстройство, что суд направил его на принудительное лечение в психушку.
Тут на помощь ему пришел Оливер Стоун. Он работал санитаром в том психиатрическом заведении, куда поместили Милтона. Поняв, что перед ним человек с выдающимися способностями, которые включали в себя совершенную фотографическую память, Стоун умудрился засунуть накачанного седативами Милтона на съемки телеигры, где тот переиграл всех профессионалов и даже заработал небольшое состояние. Годы непрерывного лечения и хорошие лекарства позволили ему вести вполне нормальную жизнь. Теперь у него был весьма доходный бизнес – он разрабатывал веб-сайты для корпораций.
Стоун вытянулся во весь свой немаленький рост – шесть футов два дюйма! – прислонился к стене и скрестил на груди руки, глядя сверху вниз на своего друга.
Имея две докторские степени: в области политических наук и по литературе восемнадцатого века, – Калеб Шоу уже десять лет работал в читальном зале отдела редких книг библиотеки конгресса. Неженатый и бездетный, он имел одну лишь страсть в жизни, если не считать друзей, – библиотеку.
У Калеба тоже были в свое время трудные периоды. Он потерял старшего брата во Вьетнаме, а его родители пятнадцать лет назад трагически погибли в авиакатастрофе. Стоун повстречал Калеба, когда тот был полностью погружен в свои несчастья и, кажется, утратил само желание жить. Стоун подружился с ним, познакомил с владельцем книжного магазина, который отчаянно нуждался в квалифицированной помощи, и Калеб постепенно выбрался из депрессии благодаря любви к книгам. "Я, кажется, коллекционирую разные безнадежные случаи", – думал Стоун. Хотя и сам когда-то был таким же. И в самом деле, Стоун многим был обязан своим друзьям, как и они ему, если не больше. Если бы не Калеб, Робин и Милтон – Стоун был в этом совершенно уверен, – он бы тоже ни за что не выжил. После многолетней деятельности в сфере одного лишь разрушения и уничтожения Стоун последние тридцать лет искал какой-нибудь способ искупить грехи прошлого. По его собственным прикидкам, ему еще многое предстояло в этом плане сделать.
Размышления Стоуна были прерваны приходом Алекса Форда, ветерана секретной службы, который сыграл решающую роль в организации "Верблюжьего клуба" и за свои героические заслуги был принят в него в качестве почетного члена.
Форд просидел с ними полчаса, пока, к большому своему облегчению, не узнал, что с Калебом скоро все будет в порядке.
– Не волнуйся и не напрягайся, Калеб, – сказал он. – Если что понадобится, сразу звони.
– Как дела в ВО? – спросил Стоун, имея в виду вашингтонское отделение службы, к которой принадлежал Форд.
– Несколько напряженно. Криминал что-то перевозбудился.
– Ну, я надеюсь, ты уже отошел после нашего маленького приключения?
– Для меня потенциальный глобальный апокалипсис вовсе не "маленькое приключение". И не думаю, что когда-нибудь полностью "отойду".
После ухода Алекса Форда Калеб повернулся лицом к оставшимся.