Блейк ничем не выразил своего удивления, как будто это совершенно обычное дело – встретить знакомого среди ночи в лифте больницы.
– Привет, – поздоровался Джон. У них с Блейком были весьма непростые отношения. Они то держались на расстоянии, то вдруг Блейк начинал вести себя заботливо, как старший брат.
Сейчас Блейк проявил внимание.
– К отцу. Мне только что звонили. Ты понимаешь, что это может означать.
Блейк положил руку на плечо Джо. Этот избалованный богатый, благодаря унаследованному состоянию отца, хирург, специалист по пластическим операциям, отличался непоколебимой уверенностью в себе, граничившей с надменностью и самодовольством. Это был очень высокий человек – шести футов и шести дюймов ростом, – худощавый; его темные волосы были собраны сзади в маленький хвостик и нисколько не скрывали приятного славянского типа его лица. На Блейке было пальто в елочку с поднятым воротником и резиновая обувь.
– Я заглядывал к нему около десяти. Он выглядел неплохо, только, пожалуй, слегка усталый, – сообщил Блейк.
– Ты так поздно работал? – спросил Джо.
Блейк кивнул:
– Жертва дорожного происшествия – донор органов. Все думали, что пострадавший умрет, – на лице Блейка промелькнула какая-то странная улыбка, – но он не умер. Держи пальцы скрещенными, за отца, – бросил он.
– Ты ведь придешь, правда же… если… – Голос Джо задрожал, в нем слышались слезы благодарности неожиданно проявившему участие Блейку.
– Я обязательно приду, но еще рано говорить об этом, Джо. Отец упрямый мужик, он встанет на ноги через несколько дней, вот увидишь.
– Конечно. – Джо с трудом выдавил из себя улыбку, вошел в лифт и нажал кнопку четвертого этажа.
Джо вышел из лифта, и двери за ним бесшумно захлопнулись. В давящей тишине коридора слышалось только гудение неисправной мигающей лампы дневного света. Оставляя мокрые следы на пахнущем свежей мастикой линолеуме, он прошел мимо тележек с чистым бельем и инструментами. Мимо закрытых и распахнутых дверей кабинетов, темной столовой. Мимо доски объявлений. Миновав вывеску "Палата Св. Марии", он свернул за угол.
Из открытых дверей кабинета падал свет, в его пятне обозначилась человеческая тень: там кто-то был. Тающий снег стекал за воротник. Джо поймал свое отражение в темном окне и увидел снежную корочку на волосах. Он смахнул ее рукой и потряс головой. У входа в палату его встретила медицинская сестра по имени Анна Вогель – имя значилось на приколотом к ее халату беджике. Джо показалось, что он уже когда-то видел эту девушку.
Джо сконцентрировался на приколотом булавкой белом пластиковом квадратике с черной надписью. Один уголок откололся. Анна Вогель. Он смотрел на беджик и боялся поднять глаза, чтобы не встретиться со взглядом медсестры, которая лишит его последней надежды. Джо смутно припоминал это лицо в оспинках, обрамленное волнистыми каштановыми волосами.
– Мне очень жаль, доктор Мессенджер. – Вот все, что она ему сказала. И только это расслышал Джо.
Он кинулся в палату, слезы застилали ему глаза, сознание случившегося переполняло болью.
– Папочка, папуля, папа!
Глаза и рот старика были закрыты. Джо почувствовал облегчение оттого, что сестра уже закрыла ему глаза. Он был бы не в силах сделать это сам. Лицо отца походило на спущенный футбольный мяч. Серые щеки прорезали черные, словно нарисованные углем, борозды. На неестественно розовом черепе выделялись беспорядочные пряди седых волос. Сердце Джо разрывалось при виде наглухо застегнутой полосатой пижамы: отец никогда не застегивал верхнюю пуговицу.
Неподвижность. Такая страшная неподвижность. Отец выглядел неожиданно маленьким, а ведь при жизни он считался гигантом.
Рядом на тумбочке стоял стакан с недопитой водой и лежала на три четверти прочитанная книга "Модулирование разума". Джо резанула мысль, что отцу уже не суждено дочитать эту книгу. Он разрыдался, опустился перед кроватью на колени и взял его руку. Крепко сжав ее, Джо ощутил еще сохранившееся слабое тепло. Когда-то ему, маленькому мальчику, эта рука казалась огромной и сильной. А сейчас она была словно из пластилина. Джо прижал ее к щеке. Ему вспомнилось, как еще вчера вечером, каких-то восемь часов назад, отец, сжимая изо всех сил его руку, сказал:
– Непременно сделай это, сын, хорошо?
Джо вспомнил свое обещание, снял телефонную трубку и набрал номер. Одновременно он просунул руку под пижаму и начал делать массаж сердца. Он зажал трубку между ухом и плечом и продолжил массаж обеими руками.
Несмотря на снег, бригада приехала очень быстро. Меньше чем через двадцать минут после зафиксированной смерти Вилли Мессенджер был доставлен в операционную. По крайней мере, Джо чувствовал удовлетворение от сознания, что когда-нибудь отец будет ему благодарен.
2
Сентябрь 1987 года. Лос-Анджелес
Трехэтажный дом под номером III на бульваре Ла-Синега на южной окраине Беверли-Хиллз. Здание ничем не примечательно, кроме адреса. Зажатый между заправочной станцией с одной стороны и рядом замызганных лавок и контор с другой, этот безликий дом сам походил на учреждение типа налогового управления.
Рассмотреть что-либо с улицы сквозь окна фасада было совершенно невозможно. Двор позади здания скрывали высокие стены с массивными воротами.
Те, кто знал, что это за здание, проходя мимо, ускоряли шаг. Другие задерживались, с любопытством разглядывали электронную систему безопасности на входной двери, недоумевая, почему отсутствует табличка с названием компании. Окутанный тайной дом вызывал темные слухи. Наиболее религиозные соседи, избегая проходить слишком близко от дома, предпочитали противоположную сторону улицы.
В четверть первого ночи мало кто мог видеть, как к воротам подъехал грузовик "форд". Водитель позвонил и назвался: Уоррен Отак. Ворота разъехались, впустили ярко-оранжевый трехтонный фургон с надписью "Аренда грузовиков" и вновь сомкнулись.
Отак проехал через двор, развернулся и задом подал к погрузочной платформе. Тишину душной ночи нарушил скрежет поднявшейся металлической двери в стене дома. В дверном проеме показались четверо мужчин: трое в костюмах и один в униформе охранника. В помещении в специальном гнезде на подставке покоилась сигарообразная алюминиевая труба девяти футов длиной и четырех в диаметре. Мужчины осторожно перемещали ее, аккуратно подвешенную на ремнях, на транспортную тележку. К цилиндру был пристегнут серый газовый баллон с надписью "Жидкий азот". В металлических боках трубы отражались красные задние огни автомобиля. Непонятный предмет напоминал Уоррену Отаку очертания космического корабля.
Один из мужчин в костюме обратил внимание Отака и его помощника Эрни Бекса на два прикрепленных к трубе термометра. Температура на них указывалась в градусах Цельсия и стояла на отметке "– 140".
– Максимально. Возможное отклонение – плюс-минус пять градусов, – сказал мужчина.
Он показал Уоррену и Эрни, как регулировать температуру, добавляя или перекрывая газ. Затем вручил два комплекта защитных костюмов с обувью, перчатками и на случай аварии – кислородными масками.
Трубку погрузили за полтора часа: сначала пол грузовика покрыли слоем пены, а затем опустили подвешенную трубку и закрепили ее ремнями. Водителей еще раз предупредили относительно чувствительности груза. Любой резкий толчок мог привести к взрыву, поэтому скорость движения ограничивалась десятью милями в час. Такими темпами груз можно было доставить по назначению как раз до начала интенсивного движения.
– Нет проблем, – неестественно бодро заверил Отак.
Он включил дальний свет, выехал со двора и, проследовав вдоль домов по Ла-Синега, повернул на восток.
Через час их остановила патрульная машина. Странно, что этого не случилось раньше.
– У вас что-то случилось? – спросил один из полицейских, осветив лицо Отака фонарем.
Водитель прищурился, разглядывая копа. На крыше патрульного автомобиля вспыхивал двойной красный фонарь.
– Нет, – ответил Отак, с трудом сдерживая привычную неприязнь к полиции. – Все в порядке.
– Вы ехали со скоростью четырнадцать миль в час…
– Да просто я боюсь превысить скорость, не хочу заиметь дырку в моем чистом талоне.
Отак явно врал. Однако полицейский, видимо, не обладал чувством юмора. Он направил луч фонаря в лицо Бексу, но тот сидел молча.
– Покажите ваши водительские документы, – снова обратился он к Отаку.
Водитель извлек из кармана пиджака бумажник. Полицейский внимательно изучил права, сличая фотографию с оригиналом, затем вернул их.
– Что у вас сзади? – спросил он.
Отак уловил краем глаза усмешку Бекса и, увидев нарастающую подозрительность полицейского, в свою очередь широко улыбнулся.
– Вы сегодня пили, мистер Отак? – спросил коп, приблизив свое лицо к Отаку и напряженно принюхиваясь.
– Я не пью, – ответил водитель.
– Принимали наркотики? – не унимался полицейский.
– Наркотики тоже не принимаю. – Отак снова улыбнулся. Но на этот раз довольно кисло. Наркотики! Улыбка совсем сползла с его лица, едва он осознал смысл вопроса. Его охватила паника, и он никак не мог с ней справиться. Как они могли так поступить с ним! Отак понял, что полицейский заметил его замешательство. Служебные взаимоотношения Отака, как он считал, всегда строились на честном слове, на доверии. Возможно, все эти разговоры о деликатном грузе – сплошное надувательство. Или он просто стал жертвой обмана. Мысли Отака путались в поисках доказательств его невиновности. Он почувствовал, что руки его задрожали…
– Не откроете ли фургон, джентльмены? – последовало требование.
Второй коп, сидевший в машине, наблюдал за происходящим и переговаривался с кем-то по радио. Охваченный страхом, Отак вылез из своего "форда". Он пытался убедить себя в том, что у него нет повода нервничать. Ведь ни один дурак не нанял бы его вести автомобиль, груженный наркотиками, по ночной трассе в Лос-Анджелесе со скоростью десять миль в час.
Отак отомкнул замок и распахнул двери фургона. Полицейский посветил внутрь фонариком. Алюминиевая труба вспыхнула отраженным светом. Несколько мгновений коп внимательно осматривал ее.
– Что у вас там? – задал он вопрос.
Отак взглянул на полицейского. Волнение сдавило ему горло, а нервная улыбка исказила лицо. Чуть глуповато, с затаенной надеждой он пошутил:
– Мертвое тело.
3
Суббота, 9 февраля 1993 года. Суссекс
Видеокамера внимательно следила за Джо Мессенджером. Он завтракал, механически отправляя в рот кашу ложка за ложкой и листая "Таймс".
С характерным для него безразличным видом Джо одновременно обдумывал свой учебный план в Университете Исаака Ньютона, где он вот уже четвертый год состоял профессором по компьютерным наукам. Углубившись в свои мысли, он чуть было не пропустил маленькую заметку в конце рубрики зарубежных новостей "Компания по замораживанию трупов находится в затруднении".
Джо читал "Таймс" каждое утро за завтраком – газета олицетворяла британский дух, подобно мармеладу "Даеди" и молоку в бутылках. "Таймс" выходит более двухсот лет – это восхищало Джо, как и все, способное превысить срок человеческой жизни. Например, маленькая рыбка кой-карп, плавающая у него в аквариуме на посудном шкафу за стеной. Карп живет более двухсот лет.
Англия всегда нравилась Джо. Кое-что, конечно, его не устраивало, в частности недостаточное уважение к науке и научным исследованиям. Если в Америке наука священна, то в Англии ученые живут на крошечную зарплату и мечутся в поисках финансирования. Это притом, что именно здесь работают многие величайшие умы мира, во всяком случае наиболее изобретательные. Джо, однако, повезло. В свое время его соблазнили обещанием неограниченного финансирования работы, и до сих пор условия безоговорочно выполнялись. Единственная сложность в его жизни была связана с женой, Карен. И Джо не видел выхода из положения.
Карен была несчастна и всегда расстроенна. Ее некогда горячая поддержка мужа сошла на нет. Главным камнем преткновения послужили всевидящие видеокамеры в каждой комнате, на каждой стене. Джо давно уже просто не замечал их, хотя сначала, конечно, он тоже испытывал некоторую неловкость от их присутствия. Спустя две недели после переезда Карен потребовала убрать видеокамеры из спальни и ванной комнаты. Джо вроде бы подчинился. Но потом в ее отсутствие вернул их на место, тщательно замаскировав.
Карен с тоской смотрела на висящий над столом электронный глаз, фиксирующий ее мужа, жующего кашу, трехлетнего сына Джека, листавшего комиксы, ее саму, снимающую крышку с баночки фруктового йогурта…
– Не дожидайся, пока яйцо совсем остынет, – напомнила она сыну.
Мальчик послушно отодвинул книжку и ложечкой отковырнул белок крутого яйца. Положив его в рот, он затеял игру: убрал один из четырех кусочков тоста, разрезанного матерью, а оставшиеся сложил треугольником. Карен влюбленно смотрела на сына.
– Папа… – Ребенок нерешительно обратился к отцу, боясь его побеспокоить. Джо мельком взглянул на мальчика. Осмелев, Джек указал на три кусочка хлеба: – Папа, это треугольник?
Карен почувствовала теплую волну, исходившую от улыбки Джо, обращенной к сыну.
– Да, мой хороший, – сказал он. – А теперь сделай квадрат.
Джек добавил четвертый кусочек и составил квадрат.
– Точно, – одобрил Джо. – Так, а теперь давай…
– Нет, – прервала их Карен. – Он должен сначала доесть свой завтрак. – Она поймала вспышку раздражения на лице мужа и почувствовала себя виноватой.
Она знала, с каким упорством Джо взращивал интерес Джека к науке, и радовалась этому. Однако порой это его стремление граничило с одержимостью; Джо легко увлекался любым делом. Все или ничего.
Как с камерами.
Он утверждал, что через некоторое время она привыкнет к присутствию видеокамер. Но этого не произошло. Временами женщина ловила себя на том, что пытается куда-нибудь спрятаться от вездесущего ока. Но камера со слабым гудением поворачивалась, поднималась, опускалась, фокусируя свой электронный глаз на Карен. Она напоминала, что никуда от нее не деться. Боже мой! Они ловили каждый миг ее жизни, их жизни. Каждая мелочь, движение или звук поступали в АРХИВ – в человекоподобный компьютер, который кодировал информацию в гексадецимальные разряды и запоминал ее.
Компьютер был проклятием жизни Карен, она желала ему смерти. Это странное желание означало, что в глубине души женщина невольно признавала его живым существом. Невозможно! Это выдумки Джо. Карен убеждала себя, что компьютер не может существовать сам по себе. Не может обладать эмоциями, влюбляться, наблюдать за двумя взрослыми человеческими существами и осмысливать все. А вдруг может?
Карен встретила Джо в университете в Торонто. Она была первокурсницей и сотрудничала в университетском журнале. Ей поручили взять интервью у этого сумасшедшего ученого, который в то время работал над созданием искусственного человеческого мозга. К своему изумлению, она обнаружила не какого-то одержимого очкарика, а довольно красноречивого светловолосого красавца, больше похожего на авантюриста, чем на ученого. Уже через несколько минут беседы с Джо она поняла, что его идеи – это нечто гораздо большее, чем буйная фантазия. Ему было по силам осуществить их. В свои двадцать семь лет он обладал твердыми принципами с оттенком жесткости, которую она находила одновременно пугающей и притягательной.
Через два месяца они были помолвлены, несмотря на решительные возражения против подобного брака со стороны ее ортодоксально настроенных родителей. Слабым утешением для них служил лишь факт, что будущий зять имеет докторскую ученую степень. Утешало их также и то, что Джо, убежденный атеист, с уважением и пониманием относился к их еврейским обычаям и присоединялся к празднованию субботы.
Первые несколько лет после женитьбы они прожили, без сомнения, счастливо. Карьера тридцатилетнего Джо стремительно взлетела, когда он получил приз Макартура за работу по нейронным сетям. Карен тоже была заражена его энтузиазмом.
Джо считал, что смерть можно победить путем загрузки информации из собственного мозга в компьютер. Скоро она не только поверила в осуществимость задуманного, но и яростно отстаивала эту идею перед его коллегами.
Но теперь все это позади.
Появление Барти изменило Карен. Он родился на второй год после их женитьбы. Джо безумно любил его. В трехлетнем возрасте Барти погиб в автокатастрофе. Джо как-то удалось с этим справиться, а ей – нет. Джо всячески помогал ей пережить горе, он был добр к ней, в нем открылись качества, о существовании которых она даже не подозревала. Забота мужа помогла ей прожить три года. Беда, как ничто другое, сблизила их. И конечно, ее спасла собственная работа.
До встречи с Джо Карен намеревалась работать в документальном телевидении. Она мечтала стать одновременно телеобозревателем и пишущим журналистом. В глубине души Карен все еще продолжала надеяться, что однажды начнет писать статьи для газеты "Нью-Йоркер". После окончания университета первой ступенью ее карьеры было место тележурналиста в Торонто. Однако появление на свет Барти прервало перспективное продвижение по службе. Вернувшись через три месяца к работе, она обнаружила, что все ее карьерные амбиции потеряли свою значимость. Жизнь Карен теперь была полностью заполнена ребенком. После смерти Барти она вновь вцепилась в работу, и поддержка коллег помогла ей пережить эти страшные годы.
Карен уже была беременна Джеком, когда Джо предложили место профессора в ведущем университете и возможность продолжить исследования. Она радовалась при мысли о переезде в Англию. Таким образом они словно порывали с прошлым и начинали новую жизнь.
Она очень скучала по своей работе. Джо становился с годами еще красивей, и она страдала, видя, что ее красота уходит. Джо обладал удивительным обаянием. Карен замечала интерес на лицах других женщин при его появлении, их попытки пофлиртовать с ним…
Молодая женщина через стол смотрела на мужа. На нем была одна из его любимых мягких рубашек. В будни он носил такие рубашки доверху застегнутыми под галстук, в выходные – расстегивал верхнюю пуговицу и надевал безрукавку. С годами у Джо появилось несколько морщин, придававших чертам его лица мудрость и значительность. Его голубые глаза излучали свет и жизнь. Часто они смотрели на мир с таким интересом, словно видели его впервые. И тогда мудрость уступала место простодушию.
Интересно, что он видел, глядя на нее. Карен знала, что все еще привлекательна. И ей хотелось оставаться такой. Во время беременности Джеком она набрала лишний вес, но позже сумела избавиться от него. К счастью, рост пять футов и семь дюймов делал это незаметным. Роскошные волнистые черные волосы до плеч удлиняли лицо и придавали элегантность. Беспокойство доставлял ей лишь цвет лица, ставший после родов, по ее мнению, болезненно-желтоватым.