Ожидание (три повести об одном и том же) - Погодин Радий Петрович 3 стр.

Он кри­чал лет­чи­кам: "Га­ды во­ню­чие, в ме­ня цель­те, вот я!". Го­ло­ву вы­су­нет из тру­бы, что­бы в не­го по­па­ло. А не по­па­ло – всё в же­ле­зо да в же­ле­зо.

Кор­ма с над­строй­кой уш­ла под во­ду бы­ст­ро. Но­со­вая часть не то­нет даль­ше. Ма­буть, на грунт вста­ла, ма­буть, воз­дух ско­пил­ся в са­мом но­су. Мой зна­ко­мец над во­дой по­вис. В ли­цо ему вол­на ты­чет.

Мо­ре опус­те­ло. Уз­лы, пла­ву­чие ящи­ки, че­мо­да­ны унес­ло к бе­ре­гу. Толь­ко тент сит­це­вый, под ко­то­рым ре­бя­тиш­ки пря­та­лись, пла­ва­ет.

Мой зна­ко­мец дол­го кри­чал в пус­тое мо­ре. Пла­кал один. И ко­гда его вы­та­щи­ли из же­ле­за мат­ро­сы с "мор­ско­го охот­ни­ка", он кри­чал, ре­бя­ти­шек звал. Не хо­тел он жить.

И в гос­пи­та­ле кри­чал. Све­сит­ся с кой­ки к по­лу, его же ж при­вя­зы­ва­ли, и кри­чит – зо­вет ре­бя­ти­шек.

А ни­кто ему не от­клик­нет­ся…

* * *

Дождь гу­дел на ас­фаль­те. Бы­ло со­всем не по­нят­но, как мо­жет не­бо ско­пить в се­бе столь­ко во­ды. Удив­лен­ные лю­ди уже не пы­та­лись пе­ре­бе­гать улиц. Лю­ди жа­ле­ли ми­ли­цио­не­ра, ко­то­рый сто­ял на пе­ре­крё­ст­ке. Ста­руш­ка в чёр­ном паль­то, с пле­ши­вым ус­та­лым терь­е­ром на по­вод­ке по­про­си­ла:

– Мо­ло­дые лю­ди, от­не­си­те ми­ли­цио­не­ру мой зонт. По­жа­луй­ста, будь­те лю­без­ны.

– Спа­си­бо, ма­ма­ша, то есть гра­ж­дан­ка, я тут, – раз­дал­ся чей-то сму­щен­ный го­лос. И все уви­де­ли ми­ли­цио­не­ра. Он сто­ял под кар­ни­зом, в тол­пе про­мок­ших на­сквозь сту­ден­тов.

– Бо­же, ка­кая сти­хия! – вздох­ну­ла ста­руш­ка.

Ав­то­бу­сы про­плы­ва­ли ми­мо, не от­во­ряя две­рей.

– Я у вас не про та­кую боль спра­ши­вал, – ска­зал Ван­дер­буль ста­ри­ку.

– Это ж она и есть, са­мая наи­тя­жё­лая фи­зи­че­ская боль. И воз­дух во­круг, а ды­шать не­чем. И ух­ва­тить­ся не за что, а ес­ли и ух­ва­тишь­ся, оно, как трух­ля­вое де­ре­во, под ру­кой сы­плет­ся. И ты буд­то во­ешь, а зву­ку твое­го не слыш­но… Ко­гда че­рез не­де­лю мой со­то­ва­рищ оч­нул­ся в гос­пи­та­ле, – уз­нал от глав­но­го вра­ча, что но­га у не­го сло­ма­на, два реб­ра смя­ты и клю­чи­ца на­ру­жу, не счи­тая на­ру­ше­ния внут­рен­них ор­га­нов.

"Это во мне враз за­жи­вет, – ска­зал он вра­чу. – От это­го я не дю­же стра­даю. Я те­перь та­кой че­ло­век, что и смер­тель­ную боль при­му спо­кой­но и не­за­ви­си­мо от про­жи­тых го­дов".

– Мо­жет, вы про се­бя рас­ска­зы­ва­ли? – спро­сил Ван­дер­буль.

Ста­рик ус­мех­нул­ся, по­смот­рел на свои бу­рые, слов­но спле­тён­ные из шнур­ков ру­ки.

– У ме­ня своя био­гра­фия, у не­го своя. Я не­дав­но с ним по­зна­ко­мил­ся – в по­за­прош­лом го­де. Он в Но­во­рос­сий­ске сей­час про­жи­ва­ет по ин­ва­лид­но­сти. Он же ж в кон­це вой­ны ос­леп и сей­час сле­пой. Он же ж ка­кую си­лу в се­бе име­ет – на ка­ба­на хо­дит с со­ба­кой. По шо­ро­ху стре­ля­ет, по зву­ку.

Дождь уда­рил ещё силь­нее. Ка­за­лось, он про­би­ва­ет ас­фальт и зем­ля, про­пи­тав­шись вла­гой, плы­вёт под ас­фаль­том, и мос­то­вая рух­нет сей­час. И рух­нет го­род.

– Я у вас всё рав­но про дру­гое спра­ши­вал, – ска­зал Ван­дер­буль. – Та­кая сказ­ка есть… Был один ко­роль, а у не­го – пол­ко­во­дец. А у пол­ко­вод­ца был по­мощ­ник. Ко­роль был очень зна­ме­ни­тый, по­то­му что у не­го был пол­ко­во­дец очень хо­ро­ший. Он ко­ро­лю все вой­ны вы­иг­ры­вал. А по­мощ­ник за­ви­до­вал и от за­вис­ти за­ду­мал зло­дей­ст­во. Ко­роль был об­жо­ра, у не­го от это­го час­то жи­вот бо­лел. Ко­гда у не­го жи­вот бо­лел, у не­го на­строе­ние пор­ти­лось и он на всех бро­сал­ся. По­мощ­ник по­до­ж­дал, ко­гда у ко­ро­ля жи­вот за­бо­лит, и на­шеп­тал ему на ухо, что пол­ко­во­дец го­то­вит в вой­ске из­ме­ну. Ко­роль при­ка­зал пол­ко­вод­ца по­звать и как за­кри­чит на не­го:

"Го­во­ри, пёс-из­мен­ник ты или нет?!" – "Я твой вер­ный сол­дат", – ска­зал ему пол­ко­во­дец ров­ным го­ло­сом. "А чем до­ка­жешь?" – "Даю ру­ку на от­се­че­ние".

Ко­роль вы­хва­тил свой обою­до­ост­рый меч и от­сёк пол­ко­вод­цу ру­ку. И ни один мус­кул не дрог­нул у пол­ко­вод­ца на ли­це. Вот ка­кой был, – Ван­дер­буль вздох­нул и да­же за­каш­лял­ся от вос­тор­га. – Вот я про что спра­ши­ваю. Ему ру­ку от­сек­ли, а у не­го да­же бро­ви не ше­вель­ну­лись.

Ста­рик за­сме­ял­ся.

– Кра­си­вая твоя сказ­ка. Толь­ко, ду­ма­ет­ся, она не для жиз­ни, а так – вро­де бы для кар­тин­ки. Для жиз­ни она дю­же кра­си­вая.

Дождь обор­вал­ся вне­зап­но, толь­ко от­дель­ные ка­п­ли шлё­па­ли по ас­фаль­ту. На ули­це ста­ло шум­но и очень люд­но.

Ос­то­рож­но сту­пая, вы­шла из во­рот пё­ст­рая кош­ка. Го­лу­би вы­ле­те­ли из-под кар­ни­зов.

– Слав­ный был дождь, – ска­зал ста­рик. – Хо­чешь, в ки­но пой­дём, кар­ти­ну по­смот­рим? Всё рав­но я сей­час сво­бод­ный от де­ла.

– Спа­си­бо, – про­бор­мо­тал Ван­дер­буль. – Я до­мой.

Он по­жал ста­ри­ко­ву ру­ку. Ста­рик по­при­дер­жал его.

– Те­бе ку­да?

– Ту­да.

– Зна­чит, нам в од­ну сто­ро­ну.

Про­хо­жие по­ку­па­ли си­га­ре­ты с та­кой по­спеш­но­стью, буд­то би­ле­ты на ки­но­се­анс, ко­то­рый уже на­чал­ся. Ста­рик взял пач­ку ма­хо­роч­ных и ко­роб­ку бол­гар­ской "Фе­ми­ны".

– Для уго­ще­ния, – объ­яс­нил он. – Твои ро­ди­те­ли кто?

Ван­дер­бу­лю ста­ло не­лов­ко.

– Обык­но­вен­ные, – про­шеп­тал Ван­дер­буль.

Он да­же не знал, где ра­бо­та­ет его отец-ин­же­нер. Отец ни­ко­гда не рас­ска­зы­вал о се­бе ни­че­го та­ко­го, чем Ван­дер­буль мог бы по­хва­стать. Не от­ли­чал­ся его отец ни си­лой, ни рос­том, ни бой­ко­стью в раз­го­во­рах. Мать у не­го то­же бы­ла обык­но­вен­ная. Ван­дер­буль вдруг по­чув­ст­во­вал се­бя об­во­ро­ван­ным и уни­жен­ным. Ему ста­ло яс­но, что жизнь обош­ла его, не ода­рив с ро­ж­де­ния гор­до­стью за ро­ди­те­лей.

Ми­мо про­шел по­жи­лой мо­ряк с ши­ро­кой на­шив­кой. "Ка­пи­тан,– по­ду­мал Ван­дер­буль. – У это­го есть чем гор­дить­ся". Он по­за­ви­до­вал ка­пи­тан­ским де­тям и, не гля­дя на ста­ри­ка, сов­рал:

– Мой отец ка­пи­тан. Его ко­рабль на­ле­тел на ста­рую ми­ну у Ку­риль­ских ост­ро­вов… Ни­кто не спас­ся.

– Зна­чит, ты мо­ряц­кой по­ро­ды, – про­бор­мо­тал ста­рик. – А мам­ка что же? Сно­ва за­му­жем? Или вдов­ст­ву­ет?

Лю­ди врут, чтоб воз­вы­сить­ся. Ложь по­та­щи­ла Ван­дер­бу­ля в ще­мя­щую сму­ту, где ка­ж­дый че­ло­век мо­жет уви­деть се­бя хоть са­мим Про­ме­те­ем.

– Она в боль­ни­це. Мо­жет быть, умер­ла…

– Вот как, – ос­та­но­вил­ся ста­рик.

Ван­дер­буль смот­рел в зем­лю. Струй­ки гряз­ной во­ды тек­ли по ас­фаль­ту.

– А я, ста­рый ле­ший, те­бе рас­ска­зы­ваю. Вот по­че­му ты бо­лью ин­те­ре­су­ешь­ся.

– Я у тё­ти жи­ву, – ска­зал Ван­дер­буль.

Он ещё был вы­со­ко в сво­ей лжи и чув­ст­во­вал, что при­ду­ман­ные стра­да­ния сжи­ма­ют серд­це не сла­бее, чем на­стоя­щие. Ему да­же по­ка­за­лось, что ве­ли­кие ге­рои тес­но стол­пи­лись во­круг и смот­рят на не­го, как на рав­но­го. И он под­нял го­ло­ву.

За де­ревь­я­ми, за чёр­ны­ми кры­ша­ми тор­ча­ли ан­тен­ны и клю­ва­стые кра­ны. По Ме­же­во­му ка­на­лу бук­сир та­щил бар­жу. Пах­ло ко­рюш­кой, буд­то све­жи­ми раз­ре­зан­ны­ми огур­ца­ми.

– Я до­мой, – ска­зал Ван­дер­буль.

На про­смо­лён­ных дос­ках дро­жа­ла ра­ду­га. Ав­то­бу­сы раз­ры­ва­ли её, но она сно­ва смы­ка­лась.

Ста­рик про­во­дил Ван­дер­бу­ля до са­мых во­рот. Двор­ник Люд­ми­ла Та­ра­сов­на под­ме­та­ла ас­фальт.

– Что с ним? – спро­си­ла она. – Мо­жет, его ма­ши­ной за­де­ло?

Ста­рик уго­стил её си­га­ре­та­ми – рас­пе­ча­тал ко­роб­ку "Фе­ми­ны".

– На­прас­но так ду­мае­те. Кто же ж та­ко­го хлоп­ца за­де­нет? Слав­ный хло­пец. И вы то­же слав­ная жен­щи­на.

Ста­рик по­про­щал­ся с Ван­дер­бу­лем. И ко­гда он ушёл, Ван­дер­буль по­чув­ст­во­вал, что ос­тал­ся один на всем све­те.

СЕРЬ­ЕЗ­НАЯ МУ­ЗЫ­КА

Ван­дер­буль по­зво­нил сво­ему то­ва­ри­щу Гень­ке. Гень­ка рас­пах­нул дверь и по­та­щил Ван­дер­бу­ля по тём­но­му ко­ри­до­ру.

– Хо­чешь, я те­бе элек­три­че­ский грам­мо­фон за­ве­ду? – ска­зал Гень­ка в ком­на­те. – Серь­ез­ная му­зы­ка ус­по­каи­ва­ет нер­вы.

Ван­дер­буль по­смот­рел на не­го пус­ты­ми гла­за­ми.

– Не нуж­но. Ме­ня из боль­ни­цы про­гна­ли.

Гень­ка ос­та­но­вил­ся с пла­стин­кой в ру­ке.

– Жал­ко.

Гень­ка всё знал про боль. И ни­кто не ви­дел, как он пла­чет.

Сей­час он сто­ял пе­ред Ван­дер­бу­лем, рас­смат­ри­вал грам­мо­фон­ную пла­стин­ку, слов­но она раз­би­лась. Ван­дер­буль то­же смот­рел на эту пла­стин­ку, пе­ре­ми­нал­ся с но­ги на но­гу. Гень­ка вы­тер пла­стин­ку ру­ка­вом, по­ста­вил её в про­иг­ры­ва­тель. В ди­на­ми­ке за­гре­ме­ли тру­бы, за­ве­ре­ща­ли скрип­ки, ро­яль сы­пал зву­ки, слов­но па­да­ла из шка­фа по­су­да. Му­зы­ка бы­ла очень гром­кая, очень по­бед­ная.

– Что де­лать? – спро­сил Гень­ка ти­хо.

Ван­дер­буль уже знал: нуж­но сде­лать та­кое, что­бы лю­ди по­от­кры­ва­ли рты от вос­хи­ще­ния и что­бы смот­ре­ли на те­бя, как на чу­до.

* * *

– По­зо­вём ре­бят, – ска­зал Ван­дер­буль.

При­шли Лёш­ка-Х­валь­ба, Шу­ри­к-Про­сто­к­ва­ша, дев­чон­ка Лю­цин­д­ра.

Си­де­ли на кух­не.

– Я опу­щу ру­ку в ки­пя­щую во­ду, – ска­зал Ван­дер­буль. – Кто бу­дет счи­тать до пя­ти?

У Лёш­ки об­вис­ли уши. Лю­цин­д­ра вце­пи­лась паль­ца­ми в та­бу­рет. Шу­рик про­гло­тил слю­ну.

– Ты опус­тишь?

– Я.

Шу­рик за­бор­мо­тал бы­ст­ро-бы­ст­ро.

– Да­вай луч­ше зав­тра. Зав­тра суб­бо­та.

Гень­ка, ни на ко­го не гля­дя, за­жег газ. По­ста­вил на огонь ка­ст­рю­лю с во­дой.

– Я бу­ду счи­тать,– мед­лен­но ска­зал Лёш­ка-Х­валь­ба. Он встал, при­сло­нил­ся к сте­не, при­лип к ней, как пе­ре­вод­ная кар­тин­ка. – Ес­ли че­ло­век хо­чет, пус­кай хоть за­стре­лит­ся.

Лю­цин­д­ра и Гень­ка пе­ре­гля­ну­лись и по­блед­не­ли.

– Не­туш­ки, – про­шеп­та­ла Лю­цин­д­ра. Она по­вер­ну­лась к Лёш­ке, ска­за­ла с не­ожи­дан­ной зло­стью: – А ты мол­чи, мол­чи! Я са­ма бу­ду счи­тать. – И спря­та­ла под та­бу­рет ис­ца­ра­пан­ные ло­дыж­ки.

– Счи­тай, – Лёш­ка плю­нул на чис­тый ли­но­ле­ум. – Толь­ко вслух.

Огонь под ка­ст­рю­лей был по­хож на го­лу­бую ро­маш­ку. На дро­жа­щих её кон­цах пе­ре­хо­дил в ма­ли­но­вый с мгно­вен­ны­ми яр­ко-крас­ны­ми ис­кра­ми.

Ван­дер­буль пы­тал­ся пред­ста­вить се­бе ге­ро­ев, с улыб­кой иду­щих на казнь. Ве­ли­кие ге­рои ока­ме­не­ли, как па­мят­ни­ки, за­не­сён­ные сне­гом.

До­ныш­ко и сте­ны ка­ст­рю­ли об­рос­ли пу­зы­ря­ми. Мел­кие, бле­стя­щие пу­зы­ри на­ли­п­ли на алю­ми­ний, слов­но вы­лез­ли из всех его ме­тал­ли­че­ских пор. Не­сколь­ко пу­зырь­ков ото­рва­лись, по­ле­те­ли квер­ху и рас­тво­ри­лись, не дой­дя до по­верх­но­сти. По­том вдруг все пу­зы­ри дрог­ну­ли, стре­ми­тель­но ри­ну­лись вверх. На са­мом дне во­да уп­лот­ни­лась, за­бле­сте­ла се­рым свин­цо­вым бле­ском, под­ня­лась мяг­ким уда­ром и за­кру­ти­лась, со­тря­сая ка­ст­рю­лю.

– Ты ко­го-ни­будь ру­гай на чём свет сто­ит, – нау­чил его Гень­ка. – То­гда не так боль­но.

В кух­не бы­ло ти­хо и очень без­молв­но. Толь­ко кло­ко­та­ла во­да, бес­по­щад­но го­ря­чая.

– За­ки­пе­ла, – про­шеп­тал Шу­рик.

Лёш­ка ска­зал, от­сту­пя от сте­ны:

– Ну, да­вай.

Лю­цин­д­ра за­хлоп­ну­ла рот дро­жа­щей ла­до­нью.

"Ко­го бы ру­гать? – по­ду­мал про се­бя Ван­дер­буль, – Мо­жет быть, ге­не­ра­ла Фран­ко? Фран­ко ду­рак. Фа­шист. Ну да, ду­рак, под­лец и мер­за­вец!" Пе­ред ним всплы­ва­ла фи­гур­ка, по­хо­жая на ко­тен­ка в пи­лот­ке. Лох­ма­тень­кое су­ще­ст­во ска­ли­ло рот. Оно бы­ло смеш­ным и жал­ким.

Ван­дер­буль за­су­чил ру­ка­ва, по­смот­рел на ре­бят, оне­мев­ших от лю­бо­пыт­ст­ва. Взял свою ле­вую ру­ку пра­вой ру­кой, слов­но бо­ял­ся, что она ис­пу­га­ет­ся.

"Фран­ко, ты ду­рак! Без­зу­бый убий­ца. Всё рав­но всем вам бу­дет ко­нец!"

Су­нул ру­ку в ки­пя­щую во­ду.

"Фра-а­-а!!" – за­кри­ча­ло у не­го внут­ри. Он за­был сра­зу все сло­ва и про­кля­тья. Мох­на­тень­кое су­ще­ст­во ос­ка­ли­лось ещё ши­ре и про­па­ло в крас­ных кру­гах. Воль уда­ри­ла ему в ло­коть, ри­ну­лась в но­ги. В го­ло­ву. Воль пе­ре­пол­ни­ла Ван­дер­бу­ля. Вы­шла на­ру­жу.

"Ба-ба­-ба…" – сту­ча­ло у Ван­дер­бу­ля в вис­ках. Он от­чет­ли­во слы­шал, как ре­бя­та пе­ре­ста­ли ды­шать, как гро­мы­ха­ет в ка­ст­рю­ле во­да, как жа­лоб­но трёт­ся о фор­точ­ку за­на­вес­ка. Как Лю­цин­д­ра счи­та­ет с пу­ле­мёт­ной ско­ро­стью, поч­ти кри­чит:

– Раз­дват­ри­че­ты­ре­пять!

Он вы­хва­тил ру­ку из ка­ст­рю­ли. Шаг­нул к ра­ко­ви­не. Гень­ка уже от­крыл кран.

Под хо­лод­ной стру­ёй боль опа­ла. Но­ги пе­ре­ста­ли дро­жать.

"Мо­жет быть, зря, – мед­лен­но ду­ма­лось Ван­дер­бу­лю, – мо­жет быть, я ос­та­нусь те­перь без ру­ки". Но это его не пу­га­ло.

Ру­ка на­бу­ха­ла на гла­зах. Паль­цы рас­то­пы­ри­лись в раз­ные сто­ро­ны.

Лю­цин­д­ра за­пла­ка­ла.

Лёш­ка-Х­валь­ба то от­кры­вал, то за­кры­вал рот, слов­но же­вал что-то горь­кое.

Шу­ри­к-Про­сто­к­ва­ша по­до­шёл к ка­ст­рю­ле, ус­та­вил­ся в бур­ля­щую во­ду. Под­нял ру­ку…

Гень­ка от­толк­нул его и вы­клю­чил газ.

* * *

В боль­ни­це Лю­цин­д­ра кри­ча­ла ох­рип­шим го­ло­сом:

– Нам нуж­но без оче­ре­ди! Не­сча­ст­ный слу­чай слу­чил­ся.

Маль­чиш­ки поч­ти­тель­но мя­лись за Ван­дер­бу­лем. Ру­ка у не­го об­мо­та­на по­ло­тен­цем. Боль уда­ря­ет в ло­коть толч­ка­ми, жжёт пле­чо, кри­вит шею.

Ван­дер­бу­лю бы­ло спо­кой­но, слов­но сва­ли­лась с не­го боль­шая за­бо­та, слов­но он по­бе­дил вра­га бес­по­щад­но мо­гу­чей си­лы.

Лю­ди про­во­жа­ют его взгля­да­ми, в ко­то­рых со­чув­ст­вие и со­стра­да­ние. А он улы­ба­ет­ся. И со­стра­да­ние пе­ре­хо­дит в оби­жен­ный ше­пот:

– И че­го улы­ба­ет­ся? Мо­жет, ему ру­ку от­ни­мут…

А он улы­ба­ет­ся.

Док­тор – мо­ло­дой па­рень – по­сту­чал ка­ран­да­шом по гу­бе, по­про­сил са­ни­тар­ку вый­ти и то­гда спро­сил:

– Сколь­ко дер­жал в ки­пят­ке?

– Не знаю. Лю­цин­д­ра счи­та­ла до пя­ти. Толь­ко бы­ст­ро, по-мое­му.

По-твое­му – док­тор за­ло­жил ру­ки на­зад и за­хо­дил по уз­ко­му ка­би­не­ту. – Ух, – го­во­рил док­тор, сжи­мая за спи­ной чис­тые-чи­стые паль­цы. – Глу­пость всё это.

"Хо­ро­шее де­ло быть док­то­ром, – ду­мал Ван­дер­буль. – Док­то­ру нуж­но всё по­ни­мать". Он улыб­нул­ся вра­чу, и тот на­хму­рил­ся ещё боль­ше, – на­вер­но, за­стес­нял­ся сво­его не­со­лид­но­го ви­да.

– Очень бы­ло боль­но?

– Как сле­ду­ет.

– Не орал, ко­неч­но.

Док­тор ос­то­рож­но об­мыл ру­ку жид­ко­стью, по­ду­мал и на­ло­жил по­вяз­ку.

– Без по­вяз­ки луч­ше. По­вяз­ку я для тво­ей ма­мы де­лаю. При­хо­ди, – ска­зал док­тор.

– Спа­си­бо, при­ду, – ска­зал Ван­дер­буль. – А как вас зо­вут?

Док­тор опять рас­сер­дил­ся.

– Я те­бя не в гос­ти зо­ву. В гос­ти ко мне хо­ро­шие де­ти хо­дят.

Ван­дер­буль за­сме­ял­ся. Док­тор по­крас­нел и до­ба­вил, не умея сдер­жать до­са­ду:

– Бу­дешь хо­дить на ле­че­ние и на пе­ре­вяз­ку. Ге­рой.

"Я бы к вам да­же в гос­ти при­шёл, – по­ду­мал Ван­дер­буль, гля­дя, как док­тор пи­шет в кар­точ­ку свои ме­ди­цин­ские фра­зы. – Ко­неч­но, док­то­ра долж­ны уметь и кри­чать, и ру­гать­ся, но так, что­бы от это­го ста­но­ви­лось лег­че боль­ным и ра­не­ным лю­дям".

– Лю­цин­д­ра то­же хо­чет стать док­то­ром, – ска­зал он, про­ща­ясь. – Ей это де­ло пой­дёт. Она очень до­б­рая, хоть и де­ла­ет вид.

Док­тор вы­ста­вил Ван­дер­бу­ля за дверь.

Ко­гда ре­бя­та уз­на­ли, что ожог не та­кой без­на­дёж­ный и ру­ка бу­дет це­ла, уш­ло чув­ст­во по­дав­лен­но­сти. Ре­бя­та воз­ли­ко­ва­ли. Они кру­жи­ли во­круг Ван­дер­бу­ля, тро­га­ли его бес­страш­ную ру­ку, за­гля­ды­ва­ли в гла­за и бы­ли го­то­вы по­ве­дать ка­ж­до­му встреч­но­му о му­же­ст­ве и мол­ча­нии.

За­вис­ти не бы­ло. Лю­ди за­ви­ду­ют лишь воз­мож­но­му и же­лае­мо­му.

– Я ду­мал, ты стру­сишь, – го­во­рил Лёш­ка.– Гад бу­ду, ду­мал.

– И я ду­мал, – бор­мо­тал Шу­рик.

– А я зна­ла, что вы­тер­пишь. Я все­гда зна­ла, – ли­ко­ва­ла Лю­цин­д­ра. – Я ещё то­гда зна­ла.

Гень­ка шёл впе­ре­ди, рас­се­кая про­хо­жих.

Во дво­ре, раз­ве­шен­ное на про­суш­ку, по­лос­ка­лось бе­льё. Всю­ду, где не бы­ло ас­фаль­та, ма­лы­ши в бо­тах ста­ра­тель­но ко­вы­ря­ли зем­лю. Двор­ник Люд­ми­ла Та­ра­сов­на чи­та­ла ро­ма­н-га­зе­ту. Она си­де­ла под сво­им ок­ном на пе­ре­вер­ну­том ящи­ке.

Ван­дер­буль про­шёл ми­мо неё. Ему ка­за­лось, что он ок­ру­жён слад­ким па­ром. Обож­жён­ная ру­ка дер­жа­лась на мар­ле­вой пет­ле, пе­ре­ки­ну­той че­рез шею. Ру­ка бо­ле­ла, но что зна­чи­ла эта боль!