Ожидание (три повести об одном и том же) - Погодин Радий Петрович 8 стр.

– Это толь­ко ка­жет­ся, – от­ве­тил отец. – По-мое­му, ты раз­го­ва­ри­ва­ешь са­ма с со­бой. Ко­гда раз­го­ва­ри­ва­ют с дру­ги­ми, ста­ра­ют­ся го­во­рить по­нят­но…

– Так… – Ма­ма вспых­ну­ла и за­хо­ди­ла по ком­на­те. Она за­ку­ри­ла мо­с­ков­скую си­га­ре­ту с фильт­ром.

– Ты очень по­хож на ло­шадь, – сно­ва за­го­во­ри­ла она. – Ку­да те­бя го­нят, ту­да ты и идёшь…

Отец ус­мех­нул­ся.

– Уга­да­ла. Кста­ти, мне по ду­ше эта до­ро­га, по ко­то­рой ме­ня го­нят… И этот воз, ко­то­рый мне при­хо­дит­ся та­щить.

– Слав­ка, вый­ди вон! – ска­за­ла ма­ма.

– Ма… – на­чал бы­ло Слав­ка, но ма­ма кру­то по­вер­ну­лась к не­му и, вски­нув ру­ку, как пол­ко­во­дец, про­из­нес­ла вла­ст­но:

– Вый­ди. Это те­бя не ка­са­ет­ся.

"Как не ка­са­ет­ся?" – по­ду­мал Слав­ка.

Ма­ма очень час­то го­во­рит: "Это те­бя не ка­са­ет­ся". По­сле та­ких слов Слав­ке все­гда оди­но­ко. Хо­чет­ся уме­реть или за­бо­леть серь­ёз­ной бо­лез­нью. То­гда ма­ма ста­нет дру­гой. То­гда все ста­нут дру­ги­ми.

Слав­ка вы­шел в ко­ри­дор. Он сто­ял в тем­но­те. Он не хо­тел слу­шать, о чём го­во­рит ма­ма с от­цом. Но она го­во­ри­ла гром­ко:

– Где мы бу­дем жить?

– В ком­на­те на эле­ва­то­ре. Квар­ти­ру да­дут че­рез ме­ся­ца два… Ком­на­та впол­не… Квад­рат­ная…

– Жить чёрт зна­ет где! Жить чёрт зна­ет как!.. И да­же без ка­кой-ни­будь ма­ло­маль­ской меч­ты… Ты по­стро­ишь пять эле­ва­то­ров, де­сять, пят­на­дцать. Ну, а даль­ше.

Отец про­мол­чал.

– А лю­ди во­круг меч­та­ют, стре­мят­ся.

– Меч­та­те­ли, – про­вор­чал отец.

– Да, меч­та­те­ли! Я по­ни­маю, ес­ли бы ты стро­ил ра­ке­ты, ре­шал бы про­бле­мы тер­мо­ядер­ной энер­ге­ти­ки. А ты… Ты ам­ба­ры стро­ишь!

Отец мол­чал. Ма­ма то­же за­мол­ча­ла, толь­ко ды­ша­ла гром­ко и воз­му­щен­но. Слав­ка знал, что она ку­рит сей­час свои си­га­ре­ты, глу­бо­ко и час­то за­тя­ги­ва­ет­ся. Ма­ма щу­рит­ся и смот­рит в по­то­лок.

– Ты эле­мен­та­рен и узок, – на­ко­нец ска­за­ла она. – Слав­ка, по­ди сю­да! Со­би­рай­ся. Едем в Мо­ск­ву.

Отец по­шёл в кух­ню. Слав­ка про­во­дил его взгля­дом. Ли­цо у от­ца бы­ло уп­ря­мо-с­по­кой­ным.

– За­чем со­би­рать­ся? – про­бор­мо­тал Слав­ка.

– Я ска­за­ла, едем в Мо­ск­ву…

– Мы ведь и не рас­па­ко­вы­ва­лись…

Ма­ма как буд­то опом­ни­лась.

– Да, – ска­за­ла она. – Тем луч­ше. Сей­час и от­пра­вим­ся, не бу­дем те­рять вре­ме­ни.

В ком­на­ту во­шла баб­ка Ма­рия.

– Чаю пить бу­де­те?

Ма­ма ска­за­ла:

– Нет, нет. Мы сей­час едем.

– Ку­да? – баб­ка по­ка­ча­ла го­ло­вой. – Са­мо­лёт уле­тел. Толь­ко зав­тра ес­ли. А зав­тра са­мо­лё­том не на­до. Зав­тра те­п­ло­ход при­дет до Одес­сы, "Бе­лин­ский" на­зы­ва­ет­ся.

– Слав­ка! – крик­нул из кух­ни отец.

Слав­ка бро­сил­ся в кух­ню.

Отец и ста­рик Вла­сен­ко си­де­ли за сто­лом. Ста­рик при­хлё­бы­вал чай. Отец под­бра­сы­вал чай­ную лож­ку.

– Же­на мо­ло­дая, – рас­ска­зы­вал о сво­ём ста­рик. – Не спо­соб­ная к ры­бац­кой жиз­ни. Я ушёл ры­ба­лить. Три дня про­па­дал. Прие­хал: "Че­го, же­на, на­ва­ри­ла?" – "Да вот, суп­чик". Я по­ел. По­ехал ры­ба­лить. Дней че­рез де­сять прие­хал: "Че­го, же­на, на­ва­ри­ла?" – "Да вот, суп­чик". Я как хва­тил тот суп­чик об угол. С тех пор она все­гда мне бор­щи го­то­ви­ла. По­то­му, от бор­ща в ры­ба­ке си­ла и ещё от щер­бы, от ухи, зна­чит…

Отец бро­сил лож­ку в ста­кан. По­вер­нул­ся к Слав­ке,

– Едешь?

– Не знаю… – про­бор­мо­тал Слав­ка.

Отец дол­го смот­рел на не­го. Слав­ка ёжил­ся и крас­нел.

– Не пой­му я те­бя. Ты как яич­ни­ца всмят­ку. Не знаю, с чем к те­бе под­сту­пить­ся: то ли с лож­кой, то ли с вил­кой, то ли пить че­рез край…

Слав­ка сто­ял пот­ный, слов­но в па­ру.

– Слав­ка! – крик­ну­ла из ком­на­ты ма­ма.

Слав­ка бро­сил­ся в ком­на­ту.

Ма­ма пе­ре­би­ра­ла ве­щи.

– Му­жик все­гда сам с со­бой, – го­во­ри­ла ей баб­ка, – Его по­нять лег­ко, ес­ли у те­бя серд­це от ко­ры­сти сво­бод­но.

– Вы что ду­мае­те, мне его зар­пла­та нуж­на? – рез­ко спро­си­ла ма­ма. Она су­ну­ла Слав­ке аль­бом и ко­рот­ко при­ка­за­ла:

– Пе­ре­бе­ри!

Ста­ру­ха смот­ре­ла на ма­му с до­са­дой.

– Я не о день­гах, – ска­за­ла она.

Ма­ма снис­хо­ди­тель­но по­жа­ла пле­ча­ми и по­шла к зер­ка­лу. При­че­са­лась.

Слав­ка рас­кла­ды­вал кар­точ­ки. Ма­ми­ны он ос­тав­лял в аль­бо­ме, от­цов­ские за­пи­хи­вал в чёр­ный кон­верт из-под фо­то­бу­ма­ги. В аль­бо­ме бы­ли и его, Слав­ки­ны, кар­точ­ки. Не­сколь­ко штук. Он дол­го не ре­шал­ся, ку­да их по­ло­жить – в аль­бом или в па­кет. На­ко­нец он раз­де­лил их, по­ло­жил ту­да и ту­да по­ров­ну.

– Слав­ка! – крик­нул из кух­ни отец.

Слав­ка по­бе­жал в кух­ню.

– Ну? Ре­шил? С ма­мой по­едешь или ос­та­нешь­ся?

– Не знаю… – Слав­ка по­крас­нел, бы­ст­ро за­ше­ве­лил паль­ца­ми. Ему по­ка­за­лось, что пол ухо­дит от­ко­сом, про­ва­ли­ва­ет­ся.

Ти­хо, толь­ко по­звя­ки­ва­ет чай­ная лож­ка.

– Мож­но, я луч­ше в дет­ский дом за­пи­шусь? – про­шеп­тал Слав­ка.

Чай­ная лож­ка упа­ла на пол. Слав­ка вздрог­нул.

Дед Вла­сен­ко под­нял­ся из-за сто­ла.

– Пой­дем, хло­пец, – ска­зал он. – По­си­дим воз­ле ха­ты. В са­ду сей­час дю­же пах­нет. Пой­дем, аро­ма­том по­ды­шим…

В са­ду ме­тал­ся ве­тер, тё­п­лый и не­ус­той­чи­вый. Не­бо, по­бе­лев­шее от звёзд, опус­ти­лось низ­ко и слов­но кру­жи­лось.

Слав­ке вдруг по­ка­за­лось, что он сто­ит но­га­ми на двух лод­ках и лод­ки эти рас­хо­дят­ся в раз­ные сто­ро­ны. А но­ги у Слав­ки сла­бые – не удер­жать. Сей­час грох­нет­ся в хо­лод­ную во­ду.

Слав­ка жал­ся к ста­ри­ку. Он по­за­был свою ут­рен­нюю оби­ду, по­то­му что оби­да бы­ла мел­кой.

– В на­ших мес­тах бол­га­ры жи­вут, – за­го­во­рил ста­рик. – Моя же­на бол­гар­ка бы­ла. Сте­по­вая она, я её из сте­пи увёз, пря­мо с по­ля. По­са­дил на ко­ня – гай­да… Мне один цы­ган по­мог. По­том ме­ня её ро­ди­чи уби­вать при­ез­жа­ли. Они, вишь, бол­га­ры, му­суль­ман­ской ре­ли­гии, гу­гуа­зы, по-на­ше­му. Про­стре­ли­ли мне пле­чо из об­ре­за. А я взял же­ну свою Се­ра­фи­ну – и в мо­ре… По­том обош­лось… Я то­гда вид­ный был па­рень.

От­во­ри­лись две­ри. Из ха­ты вы­шел Слав­кин отец. Не обо­ра­чи­ва­ясь, он по­шёл че­рез сад. На­вер­но, на­прав­лял­ся но­че­вать к се­бе на эле­ва­тор, в свою толь­ко что по­бе­лён­ную ком­на­ту.

– Учё­ный твой бать­ка-то, – вздох­нул ста­рик. – А я, ви­дишь, ни­че­го, кро­ме ры­бы, не знал… И Се­ра­фи­на, же­на, то­же. Ох, как я её лю­бил, хло­пец. Бы­ва­ло, хо­жу за ней по пя­там, а на ры­бал­ке сна­ми про неё бре­жу…

Ста­рик дер­жал свои ру­ки на ко­ле­нях. Они ле­жа­ли спо­кой­но, не вздра­ги­ва­ли, не ше­ве­ли­лись. Бу­рые, в уз­лах и мор­щи­нах, слов­но спле­тён­ные из гру­бых, рва­ных шну­ров.

– По­че­му у вас ру­ки та­кие? – спро­сил Слав­ка. Хо­те­лось ему ска­зать: не­кра­си­вые…

Ста­ри­ко­вы ру­ки дви­ну­лись по ли­ня­лым шта­нам и уполз­ли в кар­ма­ны.

– Не­кра­си­вые? – ска­зал ста­рик. – Так мне же ж не на порт­рет их сни­мать, а для се­бя и та­кие сго­дят­ся.

ЕЩЁ РАС­СКАЗ СТА­РИ­КА ВЛА­СЕН­КО

…Сло­ви­ли ме­ня в гра­ж­дан­скую гай­да­ма­ки. Об­ра­бо­та­ли, ко­неч­но, ку­ла­ка­ми по рёб­рам. И я ж не сто­ял. Я ж од­но­му в ру­ко­мой­ник, дру­го­му в ухо. Треть­ему под дых. По­ка мне ру­ки не скру­ти­ли… Бро­си­ли у под­сол­ну­хов, кто бы им кос­ти смял, и по­шли са­мо­гон пить.

Я ле­жу. Под­сол­нух на­до мной и чёр­ное се­мя в нём. При­ле­те­ла пти­ца, та­кая ря­бень­кая. Под­сол­нух кач­нул­ся, пти­ца щёлк, щёлк по се­ме­ни клю­вом. Се­меч­ко вы­па­ло. При­ли­п­ло к мо­ей ще­ке. Я ше­вель­нуть­ся бо­юсь – хо­чу се­меч­ко язы­ком дос­тать, и так мне смеш­но от это­го.

Гай­да­ма­ки из ха­ты вы­ско­чи­ли. Пья­ные, аж го­го­чут. Им в го­ло­ву уда­ри­ло у ме­ня сек­ре­ты вы­пы­ты­вать. Го­во­рят: "Как же: мы его би­ли, а сек­ре­тов не выс­про­си­ли". Ляг­ну­ли ме­ня для на­ча­ла но­га­ми. Всё но­ро­ви­ли в мяг­кое. Я од­но­го за ик­ру зу­ба­ми схва­тил. По­том ему в мор­ду плю­нул. На те­бе, вошь, за­хлеб­нись. Он си­ний стал, как тот бак­ла­жан. Сло­мал под­сол­нух и ме­ня тем под­сол­ну­хом по гла­зам. По­том по­бе­жал в ха­ту. Вин­тов­ку та­щит. "Ух, – орет, – сей­час я те­бя на­сквозь про­шью! От за­тыл­ка до са­мой…" Кхе…

Ста­рик каш­ля­нул сму­щен­но. Гля­нул на Слав­ку и под­миг­нул.

– При­яте­ли его за­тол­ка­ли. Кри­чат: "Ты, мол, его ух­ло­па­ешь" а нам сек­ре­ты пы­тать на­до!"

– Пы­та­ли? – вы­дох­нул Слав­ка. Ста­рик спо­кой­но кив­нул.

– А че­го им ска­жен­ным. Раз­ло­жи­ли кос­тёр­чик. Се­ли во­круг не­го, буд­то тур­ки. Ка­лят в ог­не шом­по­ла и при­кла­ды­ва­ют к мо­им пят­кам. Са­мо­гон ду­ют. Спра­ши­ва­ют, мол, где от­ряд? Сколь­ко ру­жей? Ка­кие у от­ря­да пла­ны на бу­ду­щее?

Я ду­маю: "Ду­ры вы без­го­ло­вые. Ес­ли я вам да­же прав­ду от­крою, вы все рав­но по пья­но­му де­лу её по­за­бу­де­те. Вои­ны, – ду­маю,– вы си­во­ла­пые. Ба­шко­ло­мы". Это я про се­бя так сме­юсь. А вслух ору бла­гим ма­том: "Бан­ди­ты вы! Шку­ры! Пре­да­те­ли! Чтоб вас ку­ри­ная моль за­ела". Я, ко­неч­но, и дру­гие сло­ва кри­чал, толь­ко те­бе их слы­шать со­всем не на­до. Со­про­тив­лял­ся сло­вес­но. А всё от­че­го? Что­бы боль сбить. Они мне рас­ка­лён­ный шом­пол к но­гам при­ло­жат, боль как скво­за­нёт по все­му те­лу – до са­мой ма­ков­ки. Я ору: "Лю­ци­фе­ры! При­служ­ни­ки! Пет­лю­ров­ские со­ба­ки! Всё од­но вам ко­нец!"

Тот, ко­то­ро­му я но­гу про­ку­сил, всё за вин­тов­ку хва­та­ет­ся. Тре­бу­ет: "Дай­те ж мне, я его враз кон­чу".

Не да­ли. Их­ний стар­ший ска­зал: "Не то­ро­пись. Пус­кай до ут­ра ва­ля­ет­ся. К ут­ру он го­то­вый бу­дет для до­про­са. Боль его за ночь ти­хим сде­ла­ет и по­слуш­ным. А с ут­ра мы его за но­ги к жу­рав­лю при­вя­жем. Мак­нём не­сколь­ко раз го­ло­вой в ко­ло­дец, чтоб у не­го в го­ло­ве про­све­же­ло".

По­лез­ли в ха­ту. Все трое. Тот, ко­то­ро­го я за но­гу ку­сил, вы­су­нул­ся из окош­ка с вин­тов­кой и да­вай па­лить по под­сол­ну­хам. Мне свою сно­ров­ку по­ка­зал. "Ну, – ду­маю, – Ва­си­лий, вы­бро­сят зав­тра твой пар­ти­зан­ский труп за око­ли­цу. За­ко­па­ют те­бя в сте­пи про­хо­жие лю­ди. Вы­рас­тет на том мес­те ви­но­град­ная ло­за с крас­ны­ми яго­да­ми". Это я то­гда раз­меч­тал­ся. Ночь на­до мной. Звёз­ды. И так гус­то, слов­но рас­ко­ло­лись они по кус­кам и ка­ж­дый ку­со­чек мне на про­ща­ние све­тит.

Я сло­ва ге­рой­ские под­би­раю, что­бы они, зна­чит, по­ня­ли, как при­ни­ма­ет кон­чи­ну крас­ный бо­ец. И от этих мыс­лей ско­ро ус­тал. Со­об­ра­жаю, ка­к-то да­же смеш­но мне сей­час уми­рать. Вро­де ни к че­му. Не­вес­ту я той вес­ной под­смот­рел. Се­ра­фи­ну – сте­по­вую бол­гар­ку. И так мне жить за­хо­те­лось, до слёз.

Ру­ки и но­ги у ме­ня ве­рёв­ка­ми скру­че­ны. За­не­ме­ли. Кос­тёр­чик, в ко­то­ром эти ка­ба­ны шом­по­ла гре­ли, све­тит­ся уголь­я­ми, бро­са­ет мне на ще­ку те­п­ло.

"Эх, – ду­маю, – Ва­си­лий, бы­ла не бы­ла. Са­мое те­бе ис­пы­та­ние при­шло – боль при­нять, и без­звуч­но. На­кри­чал­ся ты до­сы­та. А сей­час по­мол­чи".

Под­ви­нул­ся я к ко­ст­ру спи­ной. Су­нул в не­го ру­ки, что­бы ве­рёв­ка пе­ре­го­ре­ла. Крик у ме­ня в гор­ле бьёт­ся. Я его зу­ба­ми дер­жу.

Сколь­ко это про­дол­жа­лось? Дол­го. Ве­рёв­ка по­да­лась. Я её ра­зо­рвал. По­вер­нул­ся на жи­вот. Мне су­нуть ру­ки в хо­лод­ную во­ду хо­те­лось. Го­ре­ли ру­ки. А во­ды не бы­ло.

Ко­ни пет­лю­ров­ские пус­ти­ли лу­жу. Я в неё су­нул ру­ки. Боль­нее этой бо­ли я ни­че­го не ис­пы­ты­вал. Аж су­до­ро­га все­го ме­ня смя­ла. Слов­но в нут­ро ки­пят­ку вли­ли. Я то­гда по­те­рял соз­на­ние.

Оч­нул­ся, стал но­ги раз­вя­зы­вать. Паль­цы об­го­ре­ли, врас­то­пыр­ку сто­ят. Ни­как ве­рёв­ку не ух­ва­тить. На плет­не серп ви­сел, ко­то­рым у нас ка­мыш бьют. Я его взял. Ве­рёв­ку пе­ре­ре­зал. По­полз. Ид­ти не мо­гу – по­дош­вы шом­по­ла­ми со­жжён­ные. Пол­зу на ко­ле­нях да на лок­тях. Хо­ро­шо, то­гда сушь бы­ла. Зем­ля твёр­дая, ни­ка­ких сле­дов.

К ли­ма­ну пол­зу. Ду­маю, от­вя­жу лод­ку – и в плав­ни. Раза три по до­ро­ге па­дал. За край­ни­ми ха­та­ми ме­ня ут­ро на­стиг­ло. Я за­бил­ся под чей-то ка­мыш. У нас на па­ле­во за­па­са­ют, печ­ки то­пить. И ус­нул…

Про­снул­ся враз, буд­то ме­ня толк­ну­ли. Про­ко­вы­рял в ка­мы­ше ды­роч­ку. Смот­рю.

Идёт по пес­ку Егор, мой со­сед. Сон­ный. А за ним гай­да­мак. То­же сон­ный.

По­до­шел Егор, под­нял охап­ку ка­мы­ша, уви­дел ме­ня. Я на не­го то­же смот­рю и "Де­ву Ма­рию" чи­таю: "При­ми, пре­свя­тая бо­го­ро­ди­ца, ду­шу ра­ба сво­его…"

Ку­да ж я на со­жжён­ных но­гах да с об­го­ре­лы­ми-то ру­ка­ми? И да­же не страш­но мне. Пус­то так. Вол­на не­вда­ле­ке пле­щет. А он, Егор, бро­сил ка­мыш об­рат­но. Вы­ру­гал­ся, как по­ло­же­но по-ры­бац­ки, го­во­рит гай­да­ма­ку:

– Пре­лый ка­мыш. Не­год­ный на па­ле­во. От не­го дух в ха­те тя­жё­лый. И бор­ща на нём сва­рить не­воз­мож­но, бо от не­го толь­ко вонь. Он ог­ня не да­ёт. Пой­дём, – го­во­рит, – даль­ше.

Гай­да­мак хо­тел ид­ти к дру­гой ку­че, да лень его, на­вер­но, взя­ла. Ко­ман­ду­ет:

– Не­хай. И на этом ка­мы­ше твоя ба­ба нам бор­ща сва­рит. А ко­гда не сва­рит, мы…

Ста­рик смиг­нул с глаз что-то.

– Да лад­но… Я то­гда вро­де в се­бя при­шёл. Серп у ме­ня на гру­ди ле­жал, я его, ко­гда упол­зал, с со­бой за­хва­тил. Сжал я то­гда серп. Ру­ки го­рят – я бо­ли не чув­ст­вую. "Ну, – ду­маю, – во­ткну я те­бе, гай­да­мак, этот серп в глот­ку".

Гай­да­мак пнул но­гой ка­мыш, го­во­рит Его­ру:

– Бе­ри.

Егор на­гнул­ся. Ли­цо спо­кой­ное, толь­ко в гла­зах тень. Вдруг по­во­ро­тил­ся он кру­то. Уда­рил гай­да­ма­ка сни­зу… При­шил он то­го гай­да­ма­ка шты­ком. Ка­мы­шом его за­бро­сал. А ме­ня взял на ру­ки и от­нёс а лод­ку.

– Гре­би, – го­во­рит, – Ва­си­лий, в плав­ни. Я ту­да то­же при­бу­ду и Ма­рию с со­бой при­ве­ду. Же­ну свою.

Вот ка­кие по­след­ние сло­ва я от не­го слы­шал.

Ве­че­ром Ма­рия в плав­ни од­на под­греб­ла. Ме­ня гу­ка­ет. Я спра­ши­ваю:

– Егор где?

Мол­чит. Толь­ко пла­чет. У неё то­гда пер­ве­нец ожи­дал­ся.

– Его­ра гай­да­ма­ки схва­ти­ли. Креп­ко пы­та­ли, а по­кон­чить с ним не ус­пе­ли: крас­ная кон­ни­ца их на геть вы­шиб­ла – то­ва­рищ Ко­тов­ский.

Его­ру гай­да­ма­ки язык вы­рва­ли за то, что мол­чал. И вот, по­ду­май, по­том Егор пел. Вый­дет в мо­ре снасть на бе­лу­гу ста­вить и по­ёт:

– Аа-а­аа. А-аа­а­-аа. Аа­а-а…

Буд­то ве­тер над плав­ня­ми. Не гля­ди, что без слов. И ме­ня лю­бил. Ино­гда смот­рит в гла­за, смот­рит… Мы с ним од­но­год­ки, с Его­ром.

СЛАВ­КА, ИДИ СПАТЬ!

Ста­рик за­мол­чал, и Слав­ке по­слы­ша­лось, что в тем­но­те на ли­ма­не кто-то по­ёт, ти­хо, ед­ва от ти­ши­ны от­ли­чи­мо.

Слав­ка тес­нее при­дви­нул­ся к ста­ри­ку, по­смот­рел на свои ру­ки. Они бы­ли сла­бые и пуг­ли­вые.

– Слав­ка, иди спать! – при­ка­за­ла из ок­на ма­ма. Слав­ка по­шёл.

Он ви­дел во сне, как ста­рик ска­чет на бе­лом ко­не, дер­жа в ок­ро­вав­лен­ных ру­ках яс­ную саб­лю, по­хо­жую на серп. Слав­ка ви­дел от­ца, мол­ча­ли­во­го и со­сре­до­то­чен­но­го. Отец смот­рел на ча­сы и счи­тал: пять, че­ты­ре, три, два, один… НОЛЬ! И под эле­ва­то­ра­ми взры­ва­лось го­рю­чее, и се­рые баш­ни од­на за дру­гой от­ры­ва­лись от зем­ли и ухо­ди­ли в не­бо.

КОЕ-Ч­ТО О СЛАВ­КЕ И ЕГО РО­ДИ­ТЕ­ЛЯХ

Не­ко­то­рые ут­вер­жда­ют, что де­тям не­дос­туп­ны за­бо­ты взрос­лых. Не­вер­но это. Слав­ка по­ни­мал очень мно­гое. Од­но­го лишь он не мог по­нять: по­че­му его ма­ма и его отец по­же­ни­лись.

Слав­кин отец ува­жал в лю­дях спо­соб­ность ра­бо­тать без ус­та­ли. Ино­гда, за­ра­бо­тав­шись, он те­рял счёт дням, и то­гда не­де­ля сжи­ма­лась у не­го как бы в один длин­ный день. Вре­мя он ме­рил по сде­лан­но­му. Сде­лан­ное ни­ко­гда не удов­ле­тво­ря­ло его, по­то­му что к кон­цу строи­тель­ст­ва у не­го на­ка­п­ли­ва­лось столь­ко но­вых идей, что хоть за­но­во всё пе­ре­де­лы­вай. И, мо­жет, по­это­му он с боль­шой охо­той ехал на но­вую строй­ку.

Отец ни­ко­гда не бро­сал гру­ст­ных взгля­дов на дом, ко­то­рый по­ки­дал. Ни­ко­гда не тра­тил на сбо­ры боль­ше ча­са. И все­гда го­во­рил:

– Че­ло­ве­ка мож­но раз­га­дать по то­му, как он со­би­ра­ет­ся в путь.

Ко­гда Слав­ка с ма­мой при­ез­жа­ли на но­вое ме­сто к от­цу, ма­ма за­мет­но ста­ри­лась. Гла­за у неё ту­ск­не­ли, как ту­ск­не­ют мо­не­ты. Пла­тья те­ря­ли на­ряд­ность. При­чёс­ка ста­но­ви­лась не­ле­пой.

– Те­бе нуж­на су­то­ло­ка, – го­во­рил отец.

– Мне нуж­на Мо­ск­ва, – го­во­ри­ла ма­ма.

Днём, ко­гда от­ца не бы­ло, ма­ма сжи­ма­ла ру­ки под под­бо­род­ком и ча­са­ми хо­ди­ла по ком­на­те. Она со­вер­ша­ла мед­лен­ные кру­ги. Кру­ги всё су­жа­лись. На­ко­нец ма­ма ос­та­нав­ли­ва­лась по­сре­ди ком­на­ты, как буд­то упёр­шись во что-то не­ви­ди­мое. Её гла­за бы­ли ши­ро­ко от­кры­ты, но они бы­ли слов­но по­вёр­ну­ты на­зад, слов­но смот­ре­ли внутрь. Она что-то шеп­та­ла в та­кие ми­ну­ты. По­том ма­ма за­ме­ча­ла Слав­ку. Она щу­ри­лась, го­во­ри­ла сму­щён­но:

– Ну, что ты ус­та­вил­ся?.. За­крой рот.

Эти два сло­ва пре­сле­до­ва­ли Слав­ку всю жизнь. В клас­се ре­бя­та над ним смея­лись. При­ду­мы­ва­ли ему раз­ные клич­ки: "По­ло­ро­тый ля­гу­шо­нок", "Цы­п-цып"… У не­го бы­ла да­же та­кая стран­ная клич­ка – "Два­дцать во­семь".

Би­ли его ред­ко. А впро­чем, ко­му ин­те­рес­но бить че­ло­ве­ка, ко­то­рый не да­ет сда­чи, толь­ко улы­ба­ет­ся и да­же не пла­чет.

СЛАВ­КА, ЗА­КРОЙ РОТ!

Ут­ром ма­ма ска­за­ла Слав­ке:

– Ты ос­та­нешь­ся здесь, с от­цом. По­ка я в Мо­ск­ве уст­ро­юсь. Ты здесь за­го­рай, по­прав­ляй­ся… Да за­крой же ты рот, на­ко­нец! – крик­ну­ла она.

Дед Вла­сен­ко хо­тел про­во­дить ма­му. Он всё суе­тил­ся, ста­рал­ся, чтоб ве­се­лее. При­нес фо­то­кар­точ­ки, на­чал хва­стать.

– Ан­на, доч­ка моя. В Но­во­рос­сий­ске жи­вёт. То­же по мо­ряц­ко­му де­лу. Стро­ит в но­во­рос­сий­ском пор­ту боль­шой пирс. Пят­на­дцать су­дов к это­му пир­су враз ста­нут… Вот смот­ри ж ты: дев­ка, а та­кое де­ло справ­ля­ет. Она в Ле­нин­гра­де спе­ци­аль­ную ас­пи­ран­ту­ру изу­ча­ла. Прие­хал отец на ма­ши­не. За­брал ма­ми­ны ве­щи и от­вёз их на при­стань.

– Я те­бе Слав­ку ос­тав­лю, – ска­за­ла ему ма­ма. – Толь­ко жи­ви­те, по­жа­луй­ста, здесь. Ма­рия Ан­д­ре­ев­на за Слав­кой по­смот­рит.

Баб­ка Ма­рия взды­ха­ла и ук­рад­кой вы­ти­ра­ла гла­за. Слав­ка уже за­ме­тил – все­гда жал­ко тех, ко­то­рые уез­жа­ют. Хоть это и не все­гда пра­виль­но.

У ма­мы в Мо­ск­ве ро­ди­те­ли, бра­тья и сё­ст­ры. У от­ца ни­где ни­ко­го. А дед Вла­сен­ко всё хо­дит во­круг Слав­ки­ной ма­мы, под­со­вы­ва­ет ей мо­ло­ко и ват­руш­ки и го­во­рит без кон­ца, слов­но хо­чет ма­му уте­шить.

Ко­гда шли на при­стань, дед нёс ма­ми­ну сум­ку.

Воз­ле при­ста­ни ста­рик по­до­шёл к ма­ме по­бли­же и ска­зал ей поч­ти на ухо: