Тот был одет в хороший полушерстяной костюм, с золотой цепью от часов поперек жилета, с великолепным белым жемчугом на запонках. Словом, совершенный продукт послевоенной буржуазной культуры. Однако, присмотревшись внимательнее, штабс-капитан заметил кое-что необычное. В револьверном кармане попутчика находился ствол, и не какой-нибудь там дамский браунинг - наган! Кроме того, незнакомец упорно не желал ни на минуту расставаться с саквояжем, даже в туалетную комнату с собой таскал. И Хованскому стало ясно, что тот перевозит нечто, стоящее пристального интереса.
Как тут не поверишь в свою счастливую звезду! Штабс-капитан открыл глаза и, потянувшись, уселся на постели:
- Не спится что-то.
- Да, давление меняется, для сосудов тяжело. - Незнакомец повернул голову к окну, за которым ничего, кроме сплошной стены дождя, не было видно, и в это мгновение Хованский ударил его кулаком в висок - стремительно и сильно. Тут же перешел на захват, добавил в лицо коленом и, рванув голову вправо вверх, сломал попутчику шейные позвонки.
Всего-то делов, а каков результат! В саквояже Хованский обнаружил второе дно, плотно забитое пачками долларов, настроение его моментально поправилось. Теперь осталось только обыскать покойного, раздеть и избавиться от тела.
- Плывите, месье. - Хованский дождался, пока поезд въехал на мост, и, выпихнув труп в открытое окно, самодовольно ухмыльнулся: черта с два найдут его под этим проливным дождем! Отправив следом одежду, он рассовал по карманам деньги и документы, а в это время где-то далеко впереди раздался длинный, тревожный гудок. И сразу же чудовищный по силе удар заставил поезд встать на дыбы, сойти с рельсов, превратиться в пылающую металлическую ловушку. С жутким скрежетом вагон принялся валиться на бок, и последнее, что Семен Ильич запомнил, был стремительно надвигавшийся на него потолок купе. Потом - удушливая темнота.
* * *
Вообще-то подполковник Астахова готовила так себе, но цыплята табака всякий раз получались у нее отменные - сочные, с хрустящей корочкой, видимо, все дело было в массивном ржавом утюге, который она водружала на крышку сковородки.
- Все, готово. Наливай. - Антонина Карловна выложила румяные тушки на тарелки, достала из холодильника кетчуп и, усевшись за стол, стала наблюдать, как Катя разливает "Алазанскую долину". - Вообще-то, мать, я бы лучше водки выпила.
Третьего дня половая жизнь подполковницы дала глубокую трещину. Чернявая прелестница, которая еще совсем недавно клялась в вечной любви, на деле оказалась коварной бисексуалкой и надумала выходить замуж.
- Ты представляешь, Катерина, - Астахова залпом выпила бокал вина и принялась выламывать куриную ногу, - вчера я села ей на хвост, надо же полюбопытствовать на этого факера грозного. И что ж ты думаешь? Лысый, плюгавый, на обшарпанном четыреста двенадцатом "Москвиче" восемьдесят второго года выпуска. Ну не сука ли, а?
- Сука. - Катя разлила остатки по бокалам. - Все суки. Никому нельзя верить.
Настроение у нее было под стать астаховскому, никакое.
Молча приговорили еще бутылку "Алазани", доели табака, на душе несколько полегчало.
- Да, мать, - Антонина Карловна вздохнула, - одна ты меня понимаешь. Ну что, пойдем, что ли, дальше копать под твоего разлюбезного?
Они залегли в комнате на тахте и, включив торшер, принялись перебирать толстенную стопку ксерокопий.
- На чем мы там остановились-то, помнишь?
А остановились они на славном прошлом геройского прадеда Катиного сожителя - генерал-лейтенанта госбезопасности третьего ранга Башурова Ивана Кузьмича. После Гражданской служил он в ИНО ОГПУ, занимаясь делом "архиделикатным" - устанавливал номера и девизы секретных счетов, размещенных в швейцарских банках, на которых буржуйская сволочь хранила награбленные у трудового народа деньги. В двадцать четвертом году, возвращаясь из Берна в Париж, он попал в железнодорожную катастрофу и едва не погиб. Пассажирский экспресс врезался на всем ходу в потерпевший крушение грузовой состав с соляркой. Топливо вспыхнуло, и Иван Кузьмич лишь чудом остался жив, - у него случился провал памяти, сильно обгорели лицо и руки, однако из строя герой не выбыл. Дав Башурову немного оклематься, партия заслала его в колыбель революции - бороться с внутренним врагом в составе секретно-политического отдела ОГПУ.
- Да, бурная жизнь, ничего не скажешь. Ну а правнук его как, тоже все буянит? - Подполковница оторвала глаза от ксерокопии и, закурив, глянула на подружку.
Катя махнула рукой, вытащила из пачки сигарету, прикурила от астаховской.
- Совсем крыша съехала. Молчит все время, вечерами где-то шляется. Вчера заявился уже за полночь, - вся рожа в кровище, ножом, видно, задели. Хотела в травму его свезти, а он только хмыкнул и спать завалился. А утром, - Катин голос вдруг задрожал, и на глазах выступили слезы, - ты, Тося, не поверишь, у него на морде даже шрама не осталось. Чудеса. - Она затушила окурок, вытерла мизинцем уголки глаз. - Меня вообще замечать перестал, смотрит иногда так, будто с ним тумбочка заговорила. Страшно мне. - Катя со стоном вздохнула и прильнула к плечу Антонины Карловны. - Можно, я сегодня у тебя останусь?
- Ну-ну, заяц, будет тебе. - Губы подполковницы нежно коснулись ее уха, ласково тронули шею, щекотно скользнули вниз. По Катиному позвоночнику пошла горячая волна, она задрожала, а руки Астаховой уже вовсю ласкали ее тело, противиться им не было сил. - Девочка моя. - Антонина Карловна сняла с подруги блузку, расстегнула лифчик и, ласково сжав затвердевшие соски, принялась ласкать их языком.
- Что ж мы делаем, Тося! - Опрокинувшись на спину, Катя извивалась от наслаждения, а влажные губы подполковницы медленно двигались от ее груди вниз, к животу, и, задержавшись около пупка, прижались к выпуклому бугорку, плотно обтянутому белыми трусиками. Астахова медленно спустила их и, ощущая, как тело партнерши сотрясается от нетерпения, дотронулась языком до набухшего клитора.
- Ты же сама хотела остаться. - Быстро доведя подругу до оргазма, Антонина Карловна улыбнулась и принялась раздеваться. Ночь любви только начиналась.
Катя обняла ее, тела их сплелись, и время для них остановилось. Наверное, правду говорят, что ни один мужчина не способен дать женщине того что она может легко получить от другой.
Дела минувших дней. 1926 год
Короткий осенний день уходил в прошлое. Яр кие закатные сполохи багрово играли на купол Исаакия, поверхность невских вод сделалась кроваво-красной, казалось, что град Петров охвачен языками адского пламени.
"Господи Боже мой, что стало со столицей! Запустив руки в карманы широкого парусинового пальто, Хованский неторопливо шагал по узки улочкам Петроградской стороны, - всюду гряз разруха, нищета. Его хорошие хромовые сапоги чуть слышно поскрипывали при ходьбе, в изуродованных ожогами пальцах дымилась папироса "Ява". Редкие прохожие в лицо Семену Ильичу старались не смотреть: приятного мало, потом всю ночь не заснешь. Миновав ржавый железный забор, Хованский пересек пустырь, где одиноко паслась коза, и двинулся мимо куч щебенки, густо поросших лебедой. Скоро он вышел к Малой Неве, вдохнул вечернюю речную сырость и на середине Тучкова моста остановился.
Желтые клены на набережной нехотя теряли листву, разрезая ленту воды, трудяга буксир тянул караван барж, в сгустившихся сумерках рогатила небо, махина Ростральной колонны. Внезапно, до боли сжав кулаки, Семен Ильич застонал. В опустившейся вечерней тишине со стороны Петропавловского собора донеслись торжествующие звуки - это над могилами российских императоров куранты играли "Интернационал". Кто был ничем, стал теперь всем.
Как все безвозвратно изменилось в столице! А ведь, казалось бы, совсем недавно по этим улицам фланировал цвет гвардии, прогуливались по Летнему саду хорошенькие барышни с солидным приданым, а вот там, неподалеку от Тучкова моста, пролегала знаменитая дорога - днем на Стрелку, а вечером - к беззаботным певичкам на Крестовский.
Да, прошлое не забывалось, хоть и поставили Семену Ильичу диагноз - амнезия. Он усмехнулся. Не доперли красные лепилы, что чего он не знал, того и не помнил. Долго поправляли ему здоровье, полагая, что пользуют железного чекиста Башурова. И не подозревал никто, что настоящего-то Ивана Кузьмича на далекой французской стороне давно уже раки сожрали.
- "И никто не узнает, где могилка его…" - Далеко выщелкнув окурок, Хованский миновал Стрелку, пересек Дворцовый мост и двинулся вдоль кое-где расцвеченных огнями витрин Невского. Брякали на стыках рельсов трамвайные колеса, изредка, оставляя шлейф сизого дыма, с грохотом проезжало авто, из кабаков доносились пьяные крики веселившейся напоследок нэпмановской сволочи. "Нет, дорогуши, перед смертью не надышитесь. - Семен Ильич криво улыбнулся и промокнул платком сукровицу на постоянно трескавшейся коже подбородка. - Придется вам скоро параши нюхнуть, и рыжье, господа, сдадите, как один. Советская власть шутить не будет".
Неподалеку от Гостиного двора, там, где находилась будка "Справочного бюро", откуда-то из темноты вывернули двое милицейских, преградив Хованскому дорогу:
- Гражданин, покажите документы.
- Пожалуйста. - Штабс-капитан едва заметно улыбнулся и, не выпуская из рук, продемонстрировал обложку тонкой книжицы: "ОГПУ".
- Извините, товарищ, служба. - Окаменев, милиционеры отдали честь и, не оглядываясь, быстро унесли ноги, а Хованский, без приключений добравшись до Староневского, свернул налево в массивную каменную арку. Этот загаженный кошками проходной двор он увидел однажды во сне, еще будучи в Египте, будь он трижды неладен. А нынче ни за что не смог бы ответить, что заставляет его бывать здесь и заглядывать в замазанные наполовину мелом окна квартиры на втором этаже, где проживает гражданка Елена Петровна Золотницкая со своим вторым супругом. Уж во всяком случае не пылкое чувство к тридцатилетней баронессе, носившей в девичестве фамилию Обермюллер, хотя она, конечно, ничего, в самом соку. Нет, дело заключалось в чем-то совершенно другом, и, сколько штабс-капитан ни думал об этом, ответа пока что не находилось.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
"Здравствуйте, Дорогой Друг! Как вам спалось?" "Приветствую вас, Аналитик. Спал, как всегда, замечательно, по совету Остапа Бендера сырых помидоров я на ночь не ем. А зачем вы спрашиваете?" "Дело в том, Дорогой Друг, что после детального знакомства с семейкой Башуровых мне начали сниться кошмары, публика еще та. Примерно как в песне:
Отец мой пьяница, за водкой тянется,
А мать гулящая, какой позор,
Сестренка старшая совсем пропащая,
А я, мальчишечка, карманный вор.
Одним словом, стремительное вырождение потомков баронов Обермюллер в воров, проституток и - прошу прощения, я никого не хочу обидеть - наемных убийц. Подробная информация на вашем сайте".
"Ну что ж поделаешь, почтенный Аналитик, слияние буржуазии с победившими массами в условиях диктатуры пролетариата неизбежно. Кто был ничем, тот станет всем, а значит, и наоборот. Пейте на ночь настойку пустырника, и спокойный сон без кошмаров, вставаний по нужде и поллюций вам обеспечен".
"Вы так заботливы, Дорогой Друг, благодарю. Теперь пару слов о Екатерине Викторовне Петренко. Собственно, вся информация по ней также находится на вашем сайте, коснусь лишь самого, на мой взгляд, интересного. Дамочка эта уволилась из органов в звании капитана, и неудивительно, что, почувствовав странности в поведении лже-Берсеньева, посадила ему на хвост своего любовника опера Семенова. С ним, Дорогой Друг, вы имели честь встречаться на кладбище. Косвенно все это подтверждает версию, что Башуров и Берсеньев теперь одно и то же лицо. Вдобавок Петренко озадачила сомнениями свою давнишнюю подругу подполковника Астахову, и та тоже копает под Борзого. Между прочим, весьма профессионально".
"Да, уважаемый Аналитик, лишний раз убеждаюсь, что женщину не проведешь. Однако интуиция говорит, что это еще не все и самое интересное вы придержали на десерт".
"Интуиция, Дорогой Друг, эта ветреная и непостоянная девка, вам пока не изменяет. В самом деле, из телефонных разговоров Петренко с ее начальником профессором Чохом следует, что у Башурова есть перстень с какими-то загадочными знаками, которые не поддаются расшифровке, причем снять его с руки не удается никакими силами. Когда же Борзый попытался отрезать палец, то сделать этого не смог и впал в кому, едва-едва неотложка откачала. В общем, сплошная мистика, сказки тысячи и одной ночи. На всякий случай я взял на контроль компьютер профессора, лишняя информация не помешает".
"Вы совершенно правы, уважаемый Аналитик. Лишней информации, впрочем, как и лишних денег, не бывает. Благодарю вас, конец связи".
Дела минувших дней. 1928 год
Кровь невинных вдов и девиц.
Так много зла совершивший
Великий красный.
Святые образа погружены в горящий воск.
Все поражены ужасом, никто не двинется с места.
Мишель де Нотрдам. VIII, 80
Служебный кабинет Ивана Кузьмича Башурова был небольшим, но по-своему уютным. Забранное решеткой окно, два стола буквой т, огромный железный сейф да несколько венских стульев с гнутыми ножками, - словом, стандартный чекистский комфорт. Слева на стене висел портрет вождя пролетариата, справа - отца народов, а прямо над головой - железного рыцаря революции, суровым ликом походившего, прости Господи, на святого Модеста, от падежа скота избавляющего.
Была середина недели. Напольные, в рост человека часы с вензелем графа Шереметева показывали начало первого. Снаружи сквозь решетку доносились трамвайные звонки, стучали копытами лошади ломовиков, изредка с ревом проезжали грузовики. Рабочий процесс был в самом разгаре.
Хозяин кабинета, товарищ Башуров, расположился за столом у окна, по левую руку от него, деловито закусив папиросу "Молот", застыла над клавишами "ундервуда" вольнонаемная сотрудница ОГПУ товарищ Нина, а в дальнем углу, у дверей, в ожидании работы разминал суставы пальцев в прошлом анархист, а ныне помощник оперативного уполномоченного товарищ Сева. Он был плечист, неразговорчив и тщательно скрывал татуировку, изображающую ключ, перекрещенный стрелой, самую что ни на есть воровскую.
В центре кабинета на массивном стуле с ножками, вмурованными в пол, сгорбился бывший инженер-путеец, а в настоящее время владелец мастерской по ремонту швейных машинок Савелий Ильич Золотницкий. Вид его был бледен и жалок. Взяли Золотницкого вчера поздним вечером, и всю ночь он провел в "холодной" - просторной камере без параши, с выбитыми стеклами и водой по щиколотку.
Стояче-ледяная ножная ванна возымела эффект, и сейчас, громко клацая зубами от холода, бывший путеец поспешил покаяться: да, грешен, не все золото сдал, остались царские червонцы, спрятанные в ножках рояля. Укоризненно глянул со стены товарищ Дзержинский, затрещал со скоростью пулемета "ундервуд" товарища Нины, штабс-капитан осторожно, чтобы не лопнули струпья на подбородке, скривился:
- Очень хорошо. Перейдем теперь к главному.
Однако факт своего пребывания в рядах МОЦР - монархической организации Центральной России, равно как и участие во взрыве Ленинградского партклуба в июне двадцать седьмого года, специалист по швейным машинкам усиленно отрицал.
- Ладно, в "парную" его. - Хованский усмехнулся и подколол умело сфабрикованный донос к делу. - Ты у меня разговоришься.
Умные все-таки головы блюдут советскую власть. Мало того, что приспособили для классовых врагов "холодную", карцер в виде колодца, забитого бухтами "колючки", страшную "пробковую" камеру, так и русскую баню догадались для защиты революции употребить! Просто до гениальности: нужно забить подходящий закут контрреволюционным элементом поплотнее, а потом водички горячей на пол, по щиколотку. К утру, глядишь, тот, кто не загнулся, власть советскую будет уважать самым жутким образом.
Между тем гулко хлопнули двери, и конвойный, топая сапожищами, поволок гражданина Золотницкого париться. Товарищ Нина выбралась из-за "ундервуда" поссать, а Хованский строго глянул на разминавшего суставы товарища Севу:
- Что, обосрались давеча с обыском-то? Давай, сыпь за машиной, будем этих Золотницких по новой шмонать.
Бывший путеец не обманул: рояль в гостиной действительно был набит золотом. "Такую мать, как все просто, стоило вчера паркет разбирать!" Штабс-капитан тихо выругался. Полегоньку крысятничая, шарили в шкафах гэпэушники, понятые, сидевшие за столом, молча им завидовали, и Хованский ненадолго задержался на кухне возле рыдающей взахлеб хозяйки:
- Полноте, Елена Петровна, убиваться так из-за барахла, оно того не стоит.
- Ах, да что вы понимаете, - Золотницкая отняла ладони от лица, вытащила платок, слезы почти ее не портили, - я тревожусь за Савелия и за себя. Кроме него, у меня нет никого, всех, всех ваши расстреляли… - Она снова зарыдала, потом, неожиданно успокоившись, вплотную придвинулась к штабс-капитану: - Скажите, нельзя ли ему помочь? В доме уже ничего не осталось - возьмите меня. Как последнюю девку. Делайте что хотите со мной, только мужу помогите, хоть раз будьте человеком, вы, сволочь, животное! Господи, как я ненавижу вас всех!
Плечи ее вздрагивали, пахло от них французскими духами. Семен Ильич не спеша закурил "Яву", улыбнулся уголками рта:
- Помочь всегда можно, было бы желание. Поговорим не сейчас, - и, напустив на себя строгий вид, вышел из кухни.
Разговор продолжился вечером того же дня. Пока хозяйка неловко - что с нее взять, благородных кровей - выкладывала на тарелки принесенную штабс-капитаном еду, он откупорил довоенную "Николаевку", вытащил пробку из бутылки с мадерой и сорвал мюзле с шампанского:
- Довольно хлопотать, Елена Петровна, давайте за встречу!
Стараясь не смотреть на покрытое струпьями лицо, та покорно выпила большую рюмку водки, поперхнулась и, едва справившись с набежавшими слезами, прикусила красиво очерченную нижнюю губу:
- Скажите, что с ним будет?
С мужем-то вашим? - Семен Ильич не спеша жевал ветчину, старательно смазывая ее горчицей, и трещинки на его лице медленно сочились сукровицей. - Да уж определенно ничего хорошего. Активное членство в монархической организации, пособничество савинковским боевикам - тут пахнет высшей мерой социальной защиты.
- Господи, Господи, ну сделайте же что-нибудь! - Золотницкая залпом выпила еще рюмку водки и внезапно, резко поднявшись, положила ладони Хованскому на плечи. - Я вас очень прошу, я вас умоляю. Все сделаю, что вы захотите, - я очень, очень развратная…
Слезы уже вовсю душили ее. Медленно опустившись на колени, Елена Петровна расстегнула штабс-капитану брюки, вытащила набухший член и принялась ласкать его языком.
- Ладно, придумаем что-нибудь. - Семен Ильич притянул ее за густые каштановые волосы, собранные в пучок на затылке, и осушил стаканчик мадеры. - Хватит разговоров, раздевайся давай.