Прожурчала, прошипела едва слышно вода из колонки. Девочка прошла обратно, задевая бидончиком голую ногу и оглядываясь на них. Тетя в машине красивая, и машина красивая, новая, сверкает на солнышке. Девочка поправила волосы ладошкой и высокомерно отвернулась.
- Я вас тоже узнала, - услышал Демин. - Вы из тех блюстителей, что Лапина брали. И расстреляли.
- Брал его уголовный розыск. А приговор привели в исполнение те, кому это поручено. Мы же вели следствие. Это было мое первое дело. Оно стало последним.
- Пой, ласточка, пой, - с издевкой прервала она.
- Я все-таки надеюсь своего добиться.
Он ждал ее вопроса, чего именно "своего", но она отозвалась с усмешкой:
- Я тоже надеюсь. - И уточнила, чтобы он не строил иллюзий: - Своего добиться.
- Пуля - дура, - заключил Демин.
- Умных слов я пока тоже не слышу.
"Препираемся, как на общей кухне. Ладно, женщина, за тобой последнее слово, пусть..."
Жареный не появлялся.
Как она поведет себя дальше, если он совсем не появится, если дело у него не выгорело? Не лучше ли ей было сказать "пойду, позову его" и уйти с концом. Не хвататься за оружие.
Не лучше, конечно, ей нельзя теперь выпускать Демина. Он может позвонить куда надо, ее имя назвать, указать след.
И все-таки - что дальше? Придет, допустим, Жареный, уяснит обстановочку, а потом? Когда-то же они должны его отпустить. Или он теперь с ними до конца дней? Чьих дней?
Демин представил дорогу. После. Спутника почти двадцать километров без жилья, пустота, колхозное поле, на семнадцатом километре роща справа, еще через три километра бензозаправка и пост ГАИ. Там дежурные днем и ночью, ребятки расторопные, есть телефон, рация.
Однако не хотелось Демину рассчитывать на чью-то выручку. Он сам должен выйти из положения. Поскольку сам же его и создал. Мог бы ведь промолчать, не испытывать судьбу.
Другой бы мог, но не Демин. Рискованное это положение создалось не десять минут назад. Два года уже ему, этому положению.
- Первое дело стало последним, - заговорил Демин. - Из-за вас, Таня Бойко. Я не поверил, что такая, как вы, - преступница.
- Откуда вам знать, какая!
- Я увидел вас - и не поверил. Ходил в школу, беседовал с вашей классной, Валентиной Лавровной, дома у вас бывал, познакомился с матерью, актрисой Пригорской...
- Велика радость! - перебила она.
- Собирал характеристики, хлопотал...
- И мне влепили два года!
- Вам могли дать больше. Факты были против вас. И я бы не имел сегодня счастья сидеть с вами вот так близко. - Демин пошевелил лопатками.
- А мне и два года не за что!
- Я тоже так считал. И потому мне пришлось уйти с работы.
- Все вы добренькие. Когда вас прижмут.
- А я вас не боюсь, Таня. - Он хотел обернуться к ней, но сдержал себя, почувствовал - рано. - Ни вас не боюсь, ни вашего Жареного. Когда человек ошибается в ком-то... в чем-то очень важном, ему наплевать. На многое. И на самосохранение тоже.
- На ошибках учатся. Умные на чужих, дураки на собственных.
- Верно в общем-то. "На собственных". По молодости, по глупости. Не хочется слушать ничьих советов, хочется все самому познать.
"Вот назначенье жизни молодой: мир не был до меня и создан мной", - вспомнил Демин. Но не сказал. Его обращение к стихам она сочтет за слабость. А слабости он допускать не должен.
Он почувствовал, как она переменила руку, должно быть, устала держать наган. Опытный оперативник, опытный и смелый, мог бы рывком обернуться и схватить ее за руку. Как пишут в газетах и приказах: рискуя жизнью, действуя смело и самоотверженно...
- Как ни смешно, я не могу схватить вас за руку, - признался Демин. - Не хочу причинять вам боль. Такая милая, сама женственность...
- 3-заткнись! - процедила она сквозь зубы. Она, пожалуй, теряла самообладание. Из-за его спокойствия. И прижала наган с такой силой, будто проткнуть им хотела Демина.
- Или стреляйте, или перестаньте сверлить мне спину, - сказал он.
Она ослабила нажим.
- Спасибо, вы очень любезны.
- Пристрелю, как собаку! - пообещала она. - Если тебе терять нечего, то мне тем более!
Дулатов говорил, что за тридцать лет в него не стреляли ни разу. И сам он только на войне стрелял, везет людям. А ведь начинал в уголовном розыске. Рассудителен, спокоен, расчетлив. Как бы он сейчас поступил? Тоже ведь бывший следователь, ныне городской прокурор, глаголет: "Преступлением является общественно опасное действие, а равно бездействие..." Рано или поздно придется действовать и Демину, возле поста ГАИ, например. Но туда еще надо добраться.
Итак, она влезла, влипла в новое дело, может быть, не менее тяжкое, чем убийство в сберкассе. Но почему, почему, почему?!
Не мог Демин представить ее соучастницей в грязном деле. И тогда не мог и сейчас не может. Какое-то здесь есть скрытое дополнение. Если бы ему сказали: под угрозой оружия Таня Бойко заставила водителя, честного человека, да к тому же следователя, стать соучастником преступления, - он не поверил бы.
Но ведь заставила, дурак ты дураком, заставила!
Вот потому он и не следователь, а - бывший следователь. Прокурор Дулатов вовремя заметил его профессиональную непригодность. Битый он, но пока без пользы.
Мало того, что она затуманила ему мозги своей внешностью, она еще наганом, видишь ли, добавила себе очарования, язык парень проглотил. Кинозвезда.
И все-таки не верилось Демину, что она может выстрелить.
Но полчаса назад не верилось, что она станет угрожать оружием. Теперь-то верится?
Он ощутил нервный зуд между лопаток, спина чесалась, будто ей, спине, хотелось пулю попробовать и тем испытать себя.
Да, он прозевал момент, упустил явно. Не захотел схватить ее за руку. А если бы и захотел, то не смог бы, в кабине тесно, не развернешься, и он не обезьяна, чтобы достать рукой до своих лопаток. Как только она сказала: "Гляньте в зеркало", надо было тут же, не медля, выскочить из машины и бежать к шоссе. Любой мало-мальски соображающий догадался бы о таком простом выходе. Пока она открыла бы дверцу, пока прицелилась, он бы уже был далеко. И ей бы ничего не оставалось, как драпануть в поселок и прятаться. Просто и дельно. А теперь сиди, жди.
Но Демин не мог бежать. И не потому, что растерялся. Ему стыдно было от нее бежать. Неловко. "Овечий характер", - сказал ему как-то в сердцах старший следователь Шупта.
Он не хотел перед ней позориться. Хотел быть мужчиной. Прежде всего.
- Что-то долго нет вашего приятеля, - скучая, сказал Демин. - Так можно и на самолет опоздать.
- На тот свет никогда не поздно, успеешь!
Она поддерживала в себе решимость нарочито грубым тоном. Но и ее наверняка беспокоила задержка Жареного.
- А если его застукали? - предположил Демин. - Кого или чего мы с вами будем ждать? Как вообще выкрутимся? - И глянул в зеркало. Она сидела бледная, очки-фильтры чернели, как полумаска.
- 3-замолчи! - прошипела она. - Отверни зеркало!
Ее раздражало спокойствие Демина, его самообладание. А он именно того и хотел. Чтобы она ярилась просто так, от обыкновенного бессилья.
Демин отвернул зеркало. Она боится его глаз, значит, не все потеряно. Пусть попсихует, хотя и с оружием. А он, безоружный, будет спокоен. Потому что мужчина. Хотя старший следователь Шупта вполне может сказать, что вел он себя, как баба: стал соучастником преступления.
Не стал пока. И надеется, что не станет. Иначе бы не заводил игру. Рискованную. А значит, и благородную.
А может быть, настоящий мужчина для нее - налетчик Лапин? Или вот этот Жареный, с руками, как у гориллы.
Почему только для нее, Демин, а разве для себя ты не хочешь быть настоящим мужчиной? Тебе безразлично, каким быть в собственных глазах?..
Что же дальше? Не решатся же они ехать в аэропорт после того, как себя раскрыли. Если и взлетят, то сядут. Век скоростей, информации, обратной связи. К трапу, где бы они ни приземлились, им подадут персональный транспорт.
Н-е-ет, они не настолько глупы, держать при себе свидетеля до конца. Они его уничтожат раньше, только и всего. А в аэропорт доедут на другой машине. Так же, как и ему, проголосуют, с извинениями, с улыбкой. И водитель им попадется незнакомый, в один день двух таких случаев не бывает. Укатят, а он будет лежать. Упрятанный. Найдут, но уже не Демина, а то, что от него останется. Останки. А преступников уже нету - ищи ветра в поле.
- Не-ет, - протянул Демин громко, заряжая себя. - Не-ет! - И головой помотал. - Не верю.
Она не отозвалась.
Все решится возле поста ГАИ. Он скажет: "Можете стрелять Таня Бойко, вон там я остановлю машину. У них рация и пистолеты". Он скажет, сил у него хватит. Она же и придаст ему эти силы.
- В спину, между прочим, стреляют только трусы, - сказал Демин.
Она не отозвалась. Ей, наверное, не терпелось, когда же придет напарник, хотелось вздохнуть, наверное, со словами: "И чего он там копается, боже мой". Но она понимала, что не может так сказать, выдать слабость в такой важный момент, а нетерпение - слабость. Неслышная сидела, невидимая. Только дуло о ней говорило, о ее присутствии.
- Молчите, как пуля в стволе, - продолжал размышлять Демин. - Одного не понимаю: что заставляет вас быть у подонков прислужницей, шестеркой? Вы же совсем не такая. - Он должен ей сказать все, пока они один на один. - Вы же гордая, самолюбивая и неглупая. Вы случайно оказались в шайке Лапина.
- Замолчи!
- И теперь случайно связались с этим подонком, за версту видно, кто он такой, по роже. Как понять: любовь зла, полюбишь и козла?
Она с такой силой, похоже, двумя руками вдавила дуло между лопаток, что Демин невольно подался вперед и прижал грудью кольцо сигнала, но звука его не слышал из-за ее стона, негодующего, ненавидящего полустона, полувскрика.
- У-у, сволочь, замолчи-и! - и продолжала давить ему в спину, а сигнал гудел. Она могла выстрелить уже не от опасности, а просто от ярости - довел-таки.
- Так мы можем привлечь внимание, - стиснув зубы от боли, проговорил Демин. - Гудим и гудим. Теперь и она услышала гудок.
- Гад, интеллигент! - она ослабила нажим, и Демин осторожно выпрямился. А тут и появился Жареный, быстро, будто под машиной сидел, и сразу выпрямился, заслонил собою стекло, дернул дверцу, бросил на заднее сиденье чемодан, тяжелый, пружины загудели, сел и с шумом, с треском захлопнул дверцу.
- Чего раздуделись? - сказал он весело. - Поехали!
Сильно запахло водкой, рубашка на его груди была мокрой, похоже, Жареный лакал из горлышка, торопился и пролил мимо рта на рубашку. Дело сделал, выпил и вгорячах перемены в их, так сказать, отношениях пока не замечал.
Демин включил зажигание, двигатель заработал, и Демин тут же, с первым звуком мотора, отметил промах - ведь можно было и нужно было сделать вид и сказать, что не заводится, надо выйти и открыть капот, проверить зажигание. Провод соскочил, когда переезжали арык и тряхнуло. Или свечи маслом забрызгало. Но теперь поздно, езжай.
Да и не в том суть, что поздно, а - не по нему это. Он наперед знал, что ничего такого ловкого, хитромудрого не предпримет. Не в его натуре. И допустит еще не один промах, а потом спохватится и отметит. Как регистратор чужих уловок, чьих-то хитростей и обманов. Совершенно для него бесполезных. Неусвояемых. Все равно, что поролон жевать.
Но никто у него не отнимет права не кривить душой. Даже под пулей.
Выехали на асфальт.
- Ну что, Жареный? - спросила она с надеждой.
- Порядок! - воскликнул тот. - Полный порядок, Татка! Весь казан и кило рыжиков!
- А что каин? - Голос ее звучал глухо и с беспокойством.
- Успокоил каина. Браслет надел.,
- Я же тебя просила! - воскликнула она.
- Пришлось, Татка! - И Жареный запел сильным и совсем не сиплым, густым голосом, водка прочистила ему глотку. -"Не жалею, не зову, не плачу-у, все пройдет, как с белых яблонь ды-ым".
Хорошо запел, сволочь, звучно и верно, Демина охватило, опутало ощущение странной лихости, острая легкая радость безоглядной жизни. Машина мчалась с гудом и гулом, Жареный пел, и Демин чувствовал: вот-вот сорвется, и запоет, и заликует сам - "все пройдет...", будто третий в шайке.
- Перестань, Жареный, перестань, - с беспокойством попросила она. - Слышишь, перестань! - В голосе ее звучала тревога.
А тот пел не слыша, и Демин давил на газ, не глядя на спидометр, а ветер скорости свистел и подвывал в стеклах. "Схожу с ума, чокаюсь! Хорошо, пусть".
- Надо поговорить, Жареный, слышишь! - закричала она, уже не пряча отчаяния. - С нами гад едет, гад, слышишь!
Жареный прервал песню. И Демин убрал газ и вздохнул с облегчением. "Наваждение, чертовщина, мистика..."
Жареный медленно развернулся к ней, как бы просыпаясь.
- Чо-чо-чо?
- Видишь? - она откинула платок, показала наган Жареному. - Я вынуждена.
- Борщишь, Татка, - сказал Жареный сонно, - На хрена?
Однако он отрезвел чуть-чуть,
- Он узнал меня!
- Такую красючку да кто не знает. Убери! - приказал Жареный. - Это же свой мужик, зря ты на него бочку катишь. - Жареный похлопал Демина по плечу, потом по шее, грубо похлопал, сильно, будто стараясь укротить незнакомого зверя, проверить норов. Демин сидел напрягшись, смотрел на дорогу. Дуло однако все еще торчало вплотную к его спине.
- Останови машину! - приказала она.
Демин затормозил. Навстречу показался "запорожец" с пухлым тюком на багажнике, кто-то возвращался с рыбалки.
- Не вздумай выскочить! - предупредила она.
- Зачем? - отозвался Демин. - Уж довезу, если взялся.
Жареный засопел, сердито и уже с угрозой обернулся к ней.
- Чего борщишь, спрашиваю?
- Надо поговорить, Жареный.
- О чем говорить, полчаса осталось!
"Ну и болван же ты", - отметил Демин. Жора Жареный, Георгий Долгополов, напарник Лапина, получивший десять лет строгого режима. Демин выключил его из жизни, как и Лапина, уверен был, что Долгополов сидит, упрятан прочно и надолго. А Жареный между тем сбежал. Простить его, амнистировать не могли - только побег. Тогда, на следствии, он был стриженый и худой, а сейчас обволосател и опух от пьянства, потому Демин и не сразу узнал его. Дерзкий малый Жареный, но неосмотрительный. Дубина, как и большинство дерзких. Живет очертя голову. Грабит средь бела дня, бежит из колонии, снова грабит. Видит же, что в ход уже пошло оружие и говорит "полчаса осталось", все еще не поймет никак, что план рухнул и надо создавать новый.
Демин понял их разговор насчет каина, казана, рыжиков и браслета. Он еще студентом собирал блатные слова, понимал, что значит "говорить по фене". Не было тут никакой мифической Фени, прародительницы жаргона, как ему сначала думалось, были офени - коробейники на Руси, торгаши, со своим условным языком.
"Думай, Демин, думай. И никаких решений пока. Слушай, Демин, слушай..." От их нового плана будут зависеть его дальнейшие действия.
Его дальнейшее бездействие - так вернее. С результатом, как он надеялся. В его пользу.
- Он узнал меня. Вел дело Лапина. И тебя он знает наверняка.
- По делу я всех мусоров знаю, - недовольно возразил Жареный. - Я их мозжечком чую, они у меня вот здесь. - Жареный похлопал по затылку, но не себя, а Демина, продолжая его усмирять на всякий случай, проверять. Потом погладил Демина и сделал вывод. - Нет, Татка, это не мусор, добрый мужик, слабак!
- Проверь его документы! - она уже паниковала. Жареный, однако, выполнить ее просьбу не торопился.
- Убери машинку, и поехали.
- Проверь документы, алкаш несчастный, сам убедишься! Вон там, в бардачке, у тебя под носом.
Жареный откинул крышку вещевого ящика, выгреб оттуда водительские права, прочитал вслух фамилию Демина, имя и отчество.
- Шофер-любитель, выдано Госавтоинспекцией УВД-МВД, ну? - недовольно проворчал он и положил права в свой карман.
- Поищи другие, служебные, - подсказала она.
- Я вам сказал: там я уже не работаю, - подал свой голос Демин.
Жареный еще порылся в ящике, выгреб зажигалку, авторучку, и все это сунул себе в карман, будто боялся забыть перед скорым выходом кое-какие свои мелочи. Не найдя ничего больше, он опять нагло-дружелюбно повторил:
- Да это же свой мужи-ик. Довезет, получит четвертную и айда назад. Верно, мужик? Двадцать пять рэ на дороге не валяются. Давай трогай.
Демин выжал сцепление, включил передачу, поехали.
"Он либо совсем дурак, - решил Демин, - либо хитрая скотина и что-то задумал".
- Не дури, Жареный, это гад, ты ослеп, раскрой глаза. - Она решила, что Жареный не способен ничего задумать, поскольку все-таки дурак непробиваемый. - Ты выпил и ничего не видишь. Он узнал меня, ты слышишь! - Она звала его на помощь. - Нас заметут сейчас, он все сделает. Другой бы в рот воды набрал, довез, а потом бы побежал ноль два звонить! Но этот! Отчаянный гад, совсем не слабак, Жареный, решай!
Она боялась Демина, боялась!
- Помолчи! - огрызнулся Жареный. - Д-дура набитая, зачем карты казать? Баба есть баба. Верно, мужик?
Демин не ответил. Гладкий серый асфальт несся навстречу, ровное поле лежало по обе стороны, угрюмо торчали фермы высоковольтной передачи, и медленно шел по полю одинокий трактор вдали.
- Сейчас в рощу свернем, - продолжал Жареный ласково, - посидим на травке, потолкуем.
- А как же самолет? - спросил Демин. Во рту опять пересохло, слаб все-таки человек, привычка нужна собой управлять. В роще они его прикончат. У кого, у кого, а у Жареного рука не дрогнет. А она отвернется на минутку.
- А чего самолет? - беспечно ответил Жареный. - Не последний же. Один улетит, другой прилетит. И никакой трагедии.
Демин смотрел на дорогу, но видел, как Жареный подмигнул ей.
- Правильно, в общем-то, - сказал Демин.
- Что правильно? - проявил интерес Жареный.
- Насчет рощи. Семь бед - один ответ.
Жареный опять покосился назад, мол, заметь, соображает, и опять запел "все пройдет, как с белых яблонь дым", но не от души, а так, заканючил, как баба над шитьем, делая вид, что он не понимает того, что Демин-то понял все.
Она молчала. О чем она думала? Приняла рощу? Колебалась? Боялась? Строила свой план? Или гадала, как поведет себя Демин дальше? Ведь сама же признала: "Отчаянный гад, не слабак". Жареного просветила. Согласится ли он свернуть, "в роще посидеть на травке?.."
Если бы ее не было, он бы говорил с Жареным по-другому. И действовал бы иначе. Но она была. И ему одного хотелось - держаться достойно. В любой ситуации. Никакая подлая сила не сломит его, - так думал о себе Демин. Он не мог противостоять Жареному ни монтировкой, которая лежала под ногами, ни силой рук, которые лежали на баранке и должны были вести машину. Он хотел противостоять словом, тем человеческим, что отличало его от Жареного. Достоинством, мужеством. Тем, во что не верил Жареный, но во что верил и на что надеялся Демин. Достоинство, мужество ради нее - женщины. Во имя ее же спасения. Вера против безверия в конце концов.