Глава вторая
Подобно тому, как пробирается боком между камнями в жидкой темноте краб, так двигался в танце Мэтью Корбетт на дощатом полу таверны Салли Алмонд в золотом свете люстры. Может, он и не был так нескладен, как краб, возможно его движения отличались даже некоторым изяществом и стилем, но в смысле техники ему определенно было куда расти.
В самом большом зале таверны столы и стулья сдвинули к стене, освободив место для честного веселья. В кирпичном камине трещал огонь, согревая воздух, хотя и без того заведение было переполнено человеческим теплом. Двое скрипачей дергали смычками, аккордеонист растягивал меха, барабанщик растрясал кости в веселом ритме. К всеобщему веселью присоединилась и величественная седовласая Салли Алмонд, хлопая в ладоши под ритм музыки. Летели по кругу танцоры, и среди них - подмастерье кузнеца и друг Мэтью Джон Файв со своей невестой Констанс, гончар Хирам Стокли и его жена Пейшнс, братья Дарвин и Дэви Мунтханк и их корпулентная, но неожиданно легконогая матушка Мунтханк, доктор Артемис Вандерброкен, в свои семьдесят шесть любящий прихлебывать пунш со специями да слушать задорные песни, Феликс Садбери, владелец таверны "С рыси на галоп", печатник Мармадьюк Григсби, владелица пекарни мадам Кеннеди, еще из добрых друзей Мэтью - Ефрем Оуэлс, сын портного, и Джонатан Парадайн, гробовщик, худой и бледный, который будто не танцевал, а крался по полу. Его подруга, недавно приехавшая вдова по имени Доркас Рочестер, была так же худа и бледна, как ее нареченный, и двигалась так же крадучись, и поэтому все находили пару очень гармоничной.
За свои двадцать три года Мэтью Корбетт побывал в довольно суровых обстоятельствах. Он выдержал нападение медведя, чьи когти оставили над его правой бровью уходящий в волосы серповидный шрам. Он удрал от тройки ястребов, вознамерившихся самым наглым образом выклевать его глаза. И ему в буквальном смысле слова удалось сохранить лицо в схватке с маньяком-убийцей Тиранусом Слотером - в их противоборстве хватало с лихвой и других драматических моментов. Но сейчас, при золотом освещении таверны Салли Алмонд, когда играла музыка и танцоры выкаблучивали свои па, Мэтью думал, что никогда не было у него врага опаснее собственных ног, потому что рил с зеркальными переходами весьма коварен, а чопорный танцмейстер Гиллиам Винсент в тщательно завитом парике - по совместительству хозяин гостиницы "Док-Хауз-Инн" - кожаной рукавицей, насаженной на ясеневый посох, хлопал по головам нарушителей фигур танца. И стоило Мэтью слегка споткнуться, как палка с перчаткой тут же нашла его затылок. Мэтью с гневным лицом обернулся к Винсенту, но танцмейстер быстро отодвинулся, и Мэтью подвинулся тоже, захваченный процессией. Однако по ухмылке, застрявшей в нижней части костлявой морды мистера Винсента, можно было заключить, что он наслаждается своей ролью учителя чуть больше, чем следует.
- Плюнь на него! - посоветовала Берри Григсби, оказавшись рядом. Они как раз должны были разминуться правыми плечами. - Ты танцуешь отлично!
- Относительный термин, - заметил он.
- Лучше чем отлично, - поправилась она, проходя мимо. - Изумительно!
"А вот это, - подумал он, двигаясь по траектории, которую диктовала очередная фигура танца, - значит очистить луковицу и назвать ее картошкой".
Тут он обернулся и оказался лицом к лицу с эффектной двухсотсорокафунтовой женщиной по имени Мамаша Мунтханк, и она улыбнулась ему, продемонстрировав черные зубы под топорообразным носом, обдав таким дыханием, от которого стервятник бы рухнул с небес.
"До чего же веселый выдался вечер", - подумал Мэтью, когда глаза перестали слезиться. Он жалел, что принял приглашение Берри, хотя на записку дважды ответил отрицательно. "Мэтью, - сказала она, подойдя к его двери на прошлой неделе, - я тебя попрошу еще только один раз, и если откажешься, никогда - никогда больше не попрошу".
И что тут было делать, кроме как согласиться? Берри не только нарушила нечто вроде закона, установленного самим Богом, когда пригласила мужчину на светское мероприятие, да вдобавок и тон ее обещал - как и огонь в темно-голубых глазах, - что она его не только ни о чем никогда не попросит, а вообще разговаривать с ним не будет. А это стало бы для него проблемой, потому что он жил в бывшей голландской молочной, расположенной за домом Григсби, и иногда ужинал с Берри и ее дедом Мармадьюком - гордым обладателем лунообразного лица, вечно измазанного чернилами. Так что ради сохранения мира (а также из куда более эгоистичных соображений сохранения места за весьма гостеприимным вечерним столом) что еще оставалось делать, как не согласиться?
- Половина рила троих! - провозгласил Гиллиам Винсент с выражением на лице, которое граничило со злорадством. - Потом поворот налево, даем обе руки, завершаем круг по часовой и занимаем места для "бешеной малиновки"!
"Это называется у них весельем", - мрачно подумал Мэтью. Берри учила его различным позициям и шагам всю последнюю неделю, но со всеми этими скрипками, барабанами и палкой Гиллиама Винсента, грозящей ударом за малейшую оплошность, для юного решателя проблем танец превратился в пытку. Мэтью предпочел бы сейчас задуматься над фигурами на шахматной доске или же выполнять какое-нибудь задание своего работодателя - лондонского агентства "Герральд".
"Вперед!" - сказал он себе.
Ноги у него были примерно там, где и должны были быть. Он подумал было показать Гиллиаму Винсенту кулак, если палка опять подберется к его черепу, но поморщился от одной мысли о насилии. На всю жизнь насмотрелся.
Мистер Слотер все еще являлся ему в кошмарах. Иногда Мэтью убегал от него по черной топи, - ноги все глубже вязли в трясине, и никак было не заставить себя бежать быстрее, а позади, из окровавленный мглы кошмара догоняла его черная фигура с поблескивающим в руке ножом. И одновременно с другой стороны надвигался еще один силуэт: женщина-львица с топором в руке, и под мышкой у нее холщовый мешок с красной надписью: "Колбасы миссис Такк. Такк’ая радость!"
- Встали на "бешеную малиновку"! - провозгласил Гиллиам Винсент. - Все по местам!
"Дебилы малолетние", - казалось, хотел он добавить.
Мэтью выполнял все необходимые движения, но иногда терялся и не очень понимал, в ту ли сторону поворачивается. Иногда накатывало ощущение, что он пришелец из другого мира, о котором люди в этом зале не знают ничего. Казалось, что хотя мистер Слотер и миссис Такк мертвы, что-то невидимое от них осталось и грызет его глубоко изнутри, будто он - дверь их склепа, и злодеи отчаянно рвутся вскрыть его и выйти в мир живых. В каком-то смысле он теперь их брат. Потому что он убийца.
Конечно, Тиранус Слотер был уничтожен соединенными усилиями Мэтью, мальчика-мстителя Тома Бонда и ирокезского следопыта по имени Прохожий-По-Двум-Мирам, но Лире Такк Мэтью лично снес топором с плеч значительную часть головы, и никогда ему не забыть ни бешеной ненависти на ее окровавленном лице, ни брызнувших алых струй. С тех пор Мэтью никогда не ложился спать в темноте. Свеча - а лучше две - должна была гореть всю ночь.
- Живее, живее ступайте! - командовал Винсент. Кудри парика у него были размером с ватные елочные шары. - Корбетт, проснитесь!
Но ведь он же не спит? Когда ему вспоминались эти страшные дела, реальность затуманивалась, как грязное стекло. Был еще разговор с Салли Алмонд о том, как отреагировали любители колбас миссис Такк, узнав, что больше не будет острого лакомства, выложенного на темно-красные (цвета индейской крови, говорили они) блюда, которые поставлял для мадам Алмонд Хирам Стокли. "В основном у всех обошлось, - сказала ему почтенная дама. - Но несколько человек, у которых, похоже, пристрастие к этим колбасам, находилось за пределами здравого смысла, говорят, что плохо спят по ночам".
- Пройдет, - заверил ее Мэтью.
Но про себя подумал, что надо бы запомнить этих горячих поклонников колбасы и тщательно избегать их на улицах Нью-Йорка.
"Жаль, - сказала Салли Алмонд, - что миссис Такк уехала настолько внезапно".
- Да, - ответил Мэтью, - и билет у нее, пожалуй что, в один конец.
Мадам Алмонд озадаченно нахмурилась на пару секунд, потом пожала плечами, закрывая тему, и ушла к себе на кухню.
- Шаг! Шаг! Шаг! Пауза! - вопил тиран в завитом парике, изо всех сил стараясь превратить приятный досуг в тягостную обязанность.
Мэтью Корбетт был сегодня в простом темно-синем костюме с белой рубашкой и в белых чулках, туфли начищены до благопристойного блеска. Он больше не хотел выглядеть расфуфыренным петухом, как было в разгаре осени. Его вполне устраивало текущее положение в жизни - решатель проблем, исполнитель многочисленных заданий, которые ставит перед ним агентство "Герральд". Бывали среди них обыденные - например, передать бумаги по земельной сделке определенному лицу, бывали интересные, как "случай четырех фонарщиков" в декабре прошлого года. Проблемы экзотические, как у лорда Мортимера - богача, который нанял Мэтью, чтобы тот помог ему обмануть смерть, - и хитрые, но с примесью грустной иронии, как в той ситуации, в которую попала леди Пинк Мэнджой. Все это помогало Мэтью несколько отдалиться, отстраниться от кошмара войны со Слотером, но до нормального состояния ему предстояло идти еще много-много миль.
Он двигался в потоке танцоров, но чувствовал, что его заносит в сторону. Даже когда Берри еще раз с ним разминулась и на ходу похвалила, он помнил только одно: что отнял жизнь у человека. И пусть это была жизнь чудовища по имени миссис Такк, пусть в противном случае он поплатился бы своей жизнью, но все же…
Мэтью вспомнил, как спрашивал своего друга, Прохожего-По-Двум-Мирам: "В чем твое безумие"? И индеец дал ответ, который только теперь дошел до него во всем своем ужасе: "Я знаю слишком много".
Мэтью был высок и тощ, но обладал стойкостью и упрямством речного камыша и приобретенным пониманием того, что умение склоняться под напором событий - не слабость, а преимущество. У него было худое лицо с длинным подбородком, шевелюру тонких черных волос ему сегодня расчесали и укротили в связи с цивилизованностью вечера. Бледность наводила на мысль о чтении при свечах и шахматных партиях в "Галопе". Спокойные серые глаза с искорками сумеречной синевы сегодня были задумчивы, и мысли, в них отражавшиеся, касались скорее плоти и крови, нежели музыки и танца. Но отчасти его пребывание здесь было связано с его работой. Когда в результате стычки с Тиранусом Слотером он со своим коллегой-решателем Хадсоном Грейтхаузом оказался на дне колодца, находящегося среди развалин голландского форта, то в отчаянных попытках избежать смерти и спасти жизнь другу его поддерживал образ прекрасной, умной, артистичной и очень волевой молодой женщины, которая только что разминулась с ним правым плечом. Он думал только о ней, когда снова и снова пытался, как паук, добраться до отверстия колодца, в тот миг такого же далекого, как Филадельфия. Тогда он дал обет пригласить ее на танец, если останется в живых. И танцевать так, чтобы от пола стружка летела. Пусть не он пригласил Берри, а она его, пусть танец несколько строже регламентирован, чем ему бы хотелось, но все равно он чувствовал, что жив благодаря ей, и вот поэтому он здесь - танцует с нею каждые несколько поворотов рила - и получает удовольствие от того, что все еще пребывает на этом свете.
Так что когда Берри прошла мимо него на следующем круге - курчавые медно-красные пряди, синие глаза, свежее девятнадцатилетнее лицо с россыпью веснушек на носу и щелью между передними зубами, которую Мэтью находил не только милой, но восхитительной, - он поднял голову ей навстречу и улыбнулся, и она улыбнулась в ответ, и он подумал, что она лучезарна в своем платье цвета морской волны, украшенном пурпурными лентами, и, наверное, шальная мысль о том, каковы на вкус ее губы, застала его врасплох, потому что он столкнулся с Ефремом Оуэлсом. Гиллиам Винсент посмотрел весьма неодобрительно, и палка с перчаткой стремительно ринулась к голове Мэтью. Однако на пути ясеневой палки внезапно встала гнутая черная трость. Слегка стукнуло дерево по дереву - похоже на столкновение рогов двух баранов.
- Мистер Винсент! - Из группы зрителей числом около двадцати, наблюдавших за этими упражнениями под названием "танец", вышел Хадсон Грейтхауз. Говорил он тихо, так что его услышали только Мэтью да танцмейстер.
- Вам когда-нибудь заталкивали перчатку в задницу?
Винсент стал брызгать слюной, щеки у него покраснели. Может быть, из-за того, что ответ был положительный - трудно сказать.
Как бы там ни было, а ясеневый посох опустился.
- Перерыв, перерыв! - объявил Винсент. - Перерыв. - И, не обращаясь ни к кому в отдельности, добавил: - Пойду подышу воздухом!
- Ради нас не стоит торопиться обратно, - сказал Грейтхауз вслед колышущемуся парику.
Эта небольшая сумятица смутила музыкантов, танцоры сбились с шага и стали налетать друг на друга, как обоз телег, у которых колеса надломились. Вместо воплей возмущения, типичной реакции Винсента на подобное безобразие, зазвучал смех - медный, серебристый. Так куется истинная дружба бешеных малиновок Нью-Йорка!
Музыканты решили дать инструментам отдохнуть, танцоры потянулись в соседний зал за яблочным сидром и сладкими пирогами. Берри подошла к Грейтхаузу и Мэтью и сказала с великодушием, которое невозможно было не оценить:
- Ты отлично танцевал! Лучше, чем дома.
- Спасибо. Мои ноги с тобой не согласны, но все же спасибо.
Она бросила быстрый взгляд на Грейтхауза и снова сосредоточила внимание на своем предмете.
- Сидра? - спросила она.
- Одну минуту.
Мэтью сам понимал, что он держится не слишком компанейски. Но дело было в том, что он только что увидел чету Мэллори - демонически-привлекательного джентльменистого доктора Джейсона и его черноволосую красавицу-жену Ребекку. Они стояли у противоположной стены и делали вид, что увлечены беседой, но на самом деле следили за ним.
Эта пара кажется не спускала с него глаз, куда бы он ни шел - со времени его возвращения после истории со Слотером.
У нас есть общий знакомый, - сказала однажды Ребекка Мэллори Мэтью на тихой приморской улице. Муж ее молча наблюдал. - И он был бы не против с вами познакомиться.
Когда будете готовы, - сказала ему женщина, - где-то через неделю-другую, мы будем рады вашему приходу. Вы придете?
А если нет? - спросил Мэтью, отлично зная, какого именно знакомого имеет в виду Ребекка Мэллори.
Зачем нам эта враждебность, Мэтью? Где-то через неделю, через две. Мы накроем стол и будем вас ждать.
- А я бы с радостью с тобой сидра выпил, Берри! - сказал Ефрем Оуэлс, проталкиваясь мимо Мэтью поближе к девушке. Глаза за толстыми стеклами очков казались круглыми. Сын портного одевался просто и элегантно - черный костюм, белая рубашка и белые чулки. Белые зубы парня сверкнули в несколько ошалелой улыбке. Хотя ему едва исполнилось двадцать, в каштановых волосах уже проглядывали седые нити. Он был высок, тощ, и к нему очень подошло бы слово "долговязый". Превосходный шахматист, но сегодня был настроен только на игру, покровителем которой выступает Купидон. Он явно лелеял надежду, что Берри снизойдет к нему и даст возможность лицезреть то, как она пьет сидр и ест торт с глазурью. Ефрем был влюблен. Нет, не просто влюблен, подумал Мэтью. Он был одержим этой девушкой. Он говорил о ней непрестанно и желал знать все обстоятельства ее жизни, и еще - замолвил ли Мэтью за него словечко, и сказал ли, как много может заработать денег умелый портной, и прочая подобная чушь. Среди поклонников со странностями у Берри был выбор - между Ефремом и эксцентричным, но превосходно знающим свое дело городским коронером Эштоном Мак-Кеггерсом.
- Ну… - Берри произнесла это так, будто эта тема важна не только сама по себе, но и ставит перед ней весьма непростую задачу. - Если вот Мэтью…
- Давай, - перебил Мэтью, не дожидаясь, пока слюна с языка Ефрема капнет ему на рукав. - Я вернусь через несколько минут.
- И отлично! - произнес Ефрем, возникая рядом с Берри, чтобы сопроводить ее в другую комнату. Она пошла рядом, потому что Ефрем ей нравился. Не в том смысле, в котором ему хотелось бы, а просто Мэтью считал его хорошим другом, и верность этой дружбе она в Ефреме ценила. Берри вообще признавала дружбу одной из величайших добродетелей мира.
Когда Ефрем увел Берри, Хадсон Грейтхауз слегка оперся на трость, склонил голову набок и усмехнулся Мэтью, причем усмешка тоже была малость перекошена.
- Раздуй свое пламя, - посоветовал он. - Что с тобой творится?
Мэтью пожал плечами:
- Просто настроение не праздничное.
- Так сделай его праздничным, Боже ты мой! Это ведь мне уже больше никогда танцевать не придется. И я тебе скажу, что в молодые годы умел кое-чем неслабо тряхнуть. Так пускай его в ход, пока он у тебя есть!
Мэтью уставился в пол - иногда ему трудно было смотреть Хадсону в глаза. Поддавшись жадности, Мэтью допустил ошибку - и Слотер получил возможность на них напасть.
Грейтхауз отлично приспособился ходить с тростью, а иногда и без нее неплохо вышагивал, когда чувствовал себя жеребцом, а не клячей, но четыре ножевые раны в спине и последующее пребывание в колодце, где он лишь чудом не утонул, могут довольно сильно состарить человека и открыть ему глаза на горькую истину о его смертности. Да, Грейтхауз был человек действия, тертый калач, он знал все ловушки, поджидающие на опасных путях, но в том, что по лицу Грейтхауза время от времени пробегала какая-то тень, и глубоко посаженные черные глаза казались еще чернее, а морщин вокруг них становилось больше, Мэтью все-таки винил себя. Впрочем, этот ослабленный Хадсон Грейтхауз все равно был силой, с которой надлежит считаться, если кто-то рискнет ее испытать. А решились бы немногие.
У него было красивое лицо с резкими чертами, серо-стальные волосы, перевязанные на затылке черной лентой. Был он на три дюйма выше шести футов, широк в плечах и в груди, да и в выражениях тоже не знал удержу. Он умел завоевать аудиторию, и в свои сорок восемь - столько ему исполнилось восьмого января, - обладал практическим опытом человека, привыкшего выживать. И этот опыт у него был задействован, потому что ни раны, ни трость не заставили его бросить работу в агентстве "Герральд", равно как и ничуть не снизили его привлекательность для жительниц Нью-Йорка. Вкусы у него были самые простые, о чем свидетельствовал серый костюм, белая рубашка и белые чулки над слегка обшарпанными ботинками, которые были горазды, случись что, дать пинка или прищемить хвост. "Мистеру Винсенту надо бы благодарить судьбу, - подумал Мэтью, - что он отделался словесным оскорблением", потому что с тех пор, как Мэтью спас Грейтхаузу жизнь, тот стал ему ближайшим другом и горячим защитником.
Но некоторые шероховатости в их отношениях до сих пор оставались.
- Ты действительно такой дурак? - спросил Грейтхауз.
- Пардон?
- Не строй из себя полного идиота. Я говорю о девушке.
- О девушке, - повторил Мэтью машинально. Он глянул, все ли еще пребывает в центре внимания доктора Джейсона и красавицы Ребекки, но чета Мэллори изменила позицию и теперь вела беседу с румяным сахароторговцем Соломоном Талли - обладателем искусственных челюстей швейцарской работы, на пружинках.
- Да, о девушке, - повторил Грейтхауз с некоторым нажимом. - Ты что, не видишь, что она устроила это специально для тебя?
- Что устроила?