Трапеза продолжилась тарелками вареных ракушек и жареной на гриле меч-рыбой, а закончилась рисовым пудингом, леденцами в виде различных морских животных и предложением сладкого шерри и золотистого портвейна. В процессе перемен блюд и напитков Ария Чилени придвигалась к Мэтью все ближе и ближе и в какой-то момент стала тереться ногой о его ногу, вылакав к тому времени вина не меньше, чем весит сама. При этом она начала хлюпать носом, говоря что-то про этого паразита Джонатана Джентри. Похоже, что по крайней мере один человек сожалел о Джонатане Джентри (при всех его недостатках). Сапфировые глаза подернулись внезапной грустью, и на них даже жалко было смотреть. Но это продлилось недолго, потому что Ария была определенно женщиной, живущей одним моментом, и момент Джонатана Джентри - краткий и неяркий - пронесся долгим вздохом между двумя бутылками. И тут же пальцы женщины снова стали обрабатывать руку Мэтью, а нога под столом заерзала по его лодыжке, и Ария засмеялась в ответ на галантные шуточки Понса, засмеялась деланно и резко, и в этом смехе слышался ужас при мысли о том, что придется спать одной, чтобы не разбудить соседа по постели внезапным ночным воплем. Мэтью нелегко было смотреть ей в лицо. Да и всем собравшимся тоже, но все время ужина он чувствовал на себе взгляды Минкс Каттер и Штучки. Одна пара глаз резала его на кусочки, чтобы легче было переварить, а другая, похоже, задумалась о том, каков мог бы быть вкус свободы в том славном новом мире, что он берется ей предоставить.
Наконец Мэтью покончил с последним морским коньком - шумно разгрыз его, к вниманию тех, кто был в курсе, - извинился и встал из-за стола, пожелав доброй ночи Матушке Диар, которая, кажется, правила на этом насесте. Нелегко было вырваться из копей Арии под ее печальным взглядом поверх - …надцатого бокала вина. Мэтью повернулся к ней спиной и направился вверх по лестнице…
…только для того, чтобы тут оказаться настигнутым Минкс. Она схватила его за руку, тесно прижалась и спросила:
- Так что с тобой стряслось на самом деле?
- Лестница, - ответил он. - Упал. Случайно.
- Врешь.
- Если ты еще чуть сильнее повиснешь на мне, я и с этой лестницы могу сверзиться.
Он шел вверх, но она не отставала.
- Ты мне нужен.
Мэтью сделал большие глаза:
- Пардон?
- Поедешь утром со мной? Хочу тебе кое-что показать там, где киты играют. Это важно. Приходи в конюшню ну, скажем… в восемь утра?
- Не может, блин, такого быть! - заревел Джек Таккер, и винный бокал разлетелся на полу брызчатой смертью.
Мэтью шел дальше, не оглядываясь, и Минкс рядом. Они прошли коридор со скелетами морских тварей, направляясь к главной лестнице.
- Не думаю, что мне дадут лошадь, - сказал Мэтью.
- Что так?
- Плохо себя вел.
- Не понимаю? - нахмурилась она.
- Очевидно, я кого-то здесь оскорбил, конюху запретили меня обслуживать.
- Снова чушь. Если тебе нужна лошадь, я возьму ее для тебя.
- Тогда хорошо. - Он остановился у подножья центральной лестницы и посмотрел на Минкс с нейтральным выражением на лице. - Ладно, встретимся у конюшни в восемь. А в чем дело?
- Дело в том… - она глянула налево и направо, проверяя, что никого поблизости нет. Потом вдруг наклонилась вперед и поцеловала Мэтью в губы. Долгим, уверенным поцелуем, и хотя Мэтью был изумлен этим внезапным действием, он не отстранился.
- Хорошо, - сказал Мэтью, когда поцелуй закончился и Минкс глянула на него слегка увлажненными золотистыми глазами. - Это как-то касается… нас?
- В восемь утра, - напомнила она и направилась вверх по лестнице, не ожидая Мэтью. Через несколько секунд она остановилась и обернулась еще раз. - Если, - добавила она.
- Если что?
- Если до этого не увидимся.
Минкс еще на несколько секунд задержала на нем взгляд, потом пошла наверх и скрылась в коридоре второго этажа.
Губы у Мэтью горели.
Черт побери! - думал он. - Кому бы такое в голову могло прийти?
Принцесса клинков - и увлечена им? Он ведь в этой компании самый тупой нож!
И все же… у него есть молодость и есть манеры.
И все равно юноша был ошарашен, и потому совершенно врасплох застал его тихий женский голос:
- Натан?
Он обернулся к Штучке - она стояла совсем рядом.
- У меня только минута, - сказала она со спокойствием скрываемого присутствия духа. - Они меня будут искать. Я хочу, чтобы ты знал: когда я увидела тебя сегодня в воде, то… поняла, что должна тебе помочь. Почему - не знаю. Должна - и все. Не знаю, кто ты и почему ты здесь, но… хочу тебе сказать спасибо за то, что думаешь, будто можешь меня выручить.
- Я могу. Если ты мне позволишь.
Темные глаза смотрели на него, красивое лицо - лицо создания иного мира - принадлежало сейчас ему.
Он это чувствовал. Она отдавала ему до капли все свое внимание, она принадлежала ему вся. Через несколько секунд это переменится, когда послышится стук сапог в коридоре, переменится, но сейчас…
- Может быть, и можешь, - сказала она, и тут раздался топот сапог.
Мэтью не хватило бы духу схватиться сегодня с этими мерзавцами. Он отвернулся от Штучки, она опустила голову и пошла навстречу хозяевам, а Мэтью взбежал по лестнице через ступеньку. Сердце ныло, нос пылал. Достав из кармана ключ, Мэтью вставил его в замочную скважину и хотел повернуть, но дверь приоткрылась, и Мэтью понял, что у него гость.
Он медленно открыл дверь. Закатное солнце играло на тройном подсвечнике, стоящем на комоде.
- Закройте дверь, Мэтью, и заприте ее, - велел профессор Фелл из белого кресла с высокой спинкой.
Мэтью стоял неподвижно - от неожиданности.
- Сделайте, как я сказал. Это будет разумно.
Невозможно было не согласиться.
Мэтью закрыл дверь и запер ее. Потом встал спиной к ней, плотно прижавшись, а фигура в маске телесного цвета и таких же перчатках сидела, удобно вытянув ноги и положив их друг на друга. Сегодня профессор был одет в темно-синий строгий костюм, белую рубашку с каскадом оборок спереди и темно-синюю треуголку с черной лентой.
Молчание затянулось. Профессор Фелл рассматривал потолок. Трещинки изучает, подумал Мэтью.
Лишенное черт лицо профессора обратилось к нью-йоркскому решателю проблем.
- Сегодня вы попали в беду.
Это была констатация факта. Сухая, как рыбьи кости в собрании скелетов этажом ниже.
- Мелочь, - отмахнулся Мэтью.
- Гм. С балкона библиотеки исчезла статуя морского конька. Пропали также шнуры портьер. И на пьедестале статуи стояла бутылка. Что вы мне можете об этом рассказать?
- Ничего. - Мэтью пожал плечами. Сердце билось как яростный барабан. - Особенного.
- Прикрываете своих врагов? Зачем?
- Я свои дела устраиваю сам.
- Это восхитительно. Глупо, быть может, но… восхитительно. Сядьте, прошу вас, у меня шея из-за вас болит.
Мэтью сел в кресло за письменным столом, как накануне вечером. Повернулся, желая видеть императора преступного мира целиком. К нему пришел вопрос, и Мэтью вскинул его в воздух, как огненный клинок:
- Можно ли вас спросить… почему вы никогда не открываете лица?
Там, под покрывалом, рот слегка засмеялся, или показалось?
- Я так красив, - ответил профессор, - что мог бы остановить само время, чтобы ангелы обожали меня подольше. Или же я так уродлив, что мог бы остановить сердце любой твари, чей взор упал бы на меня. Или - что наиболее правдоподобно - я просто человек, которому нравится жить без лица.
- Понимаю, - сказал Мэтью.
- Вы хотите знать еще что-нибудь?
- Очень многое. Но не думаю, что вы мне скажете.
- Вы говорите с уверенностью, хотя вам куда более свойственно сомнение.
- Я готов к тому, - сказал Мэтью, глядя на свечи, распространявшие равное количество света и теней, - чтобы вы меня просветили.
Голова под покрывалом едва заметно кивнула. Пальцы в перчатках переплелись.
- Во-первых: что вы узнали?
- Немногое. - Но ему показалось, что профессор Фелл ценит его мнение, и он поправился: - Кое-что. Об Адаме Уилсоне и Эдгаре Смайте.
- Говорите, - попросил профессор.
- Конечно, это всего лишь мое мнение.
- Да. Именно за него вам и платят. Говорите.
- Что в первом есть капля жестокости, а последний не склонен к чистоплотности. - Мэтью замолчал, тоже переплетя пальцы, раздумывая, что говорить дальше. И решил, что поделится с профессором своим подозрением, чуть-чуть отдающим тем, что профессор жаждет найти. - Я думаю, что между ними имеется некая… ассоциация, не связанная с деловыми интересами. Мне кажется, они еще в Лондоне обнаружили, что в некотором смысле - родственные души.
- И на каком основании вы делаете такой вывод?
- На основании собственных инстинктов. На ощущении, что они подобны в некоем отношении, создавшем между ними связь. Я не знаю всех подробностей этой связи, но проявляется она в том, что Уилсон в разговоре о Смайте называет его по имени. И еще - на основании того факта, что они, мне кажется, ищут общества друг друга. Блюдут совместные интересы, или же у них есть общая тайна. - Лошади у Мэтью понеслись, и он решил отпустить поводья. - Я думаю, они нарушили ваш указ о недопустимости ассоциаций между членами вашего… - как же назвать? А, вот точное слово: - …парламента.
Профессор Фелл не шевельнулся, храня молчание. Какое-то время казалось, что он и есть тот, кем притворяется - автомат, ждущий заводного ключа. Потом он неуловимо-плавным движением сел прямее - Мэтью это напомнило скольжение змеи.
- Я ввел это правило, - ответил профессор, - ради безопасности. Если член моего, как вы цветисто выразились, "парламента" будет… как бы это сказать… выведен из дела слишком усердной марионеткой Закона, я бы не хотел, чтобы последствия затронули другие мои дела. Мои партнеры знают свое место и свое дело и знают, что от них требуется. Больше им ничего знать не положено. Процессом же в целом, самим…
Он замолчал, подыскивая слово.
- Осьминогом? - подсказал Мэтью.
- Да, спасибо. Этим занимаюсь лично я.
Голова в треуголке кивнула, шевельнулась странная ткань телесного цвета.
- У меня нет твердых доказательств, что Смайт и Уилсон встречаются в нарушение вашего декрета, - сказал Мэтью. - Только…
- Догадка? - спросил Фелл.
- Да, только догадка.
- Но ничего интересного в комнате Смайта вы сегодня не нашли?
- Ничего. - Он нахмурился. - Но опять же, я не знаю точно, чего я ищу.
- Я думаю, у вас может возникнуть мысль. И… полагаю, вы узнаете, когда найдете.
- Если найду, - поправил Мэтью. - Что может оказаться невыполнимым, учитывая недостаток времени.
- Времени столько, сколько есть. В его недостатке можете быть виновны и вы сами - ваше упрямство, с которым вы отказывались выполнять мой приказ должным образом.
Мэтью задрал голову, уставившись в безликую пустоту. Собрал все свое мужество и сказал:
- Я не люблю, когда мне приказывают - ни вы, ни кто-либо другой.
- Вот так-то! Смело сказано, сэр. То есть я несомненно должен сдерживать перед мистером Мэтью Корбеттом ту силу, что привела меня от моего скромного начала туда, где я сейчас?
- Человек под покрывалом, - ответил Мэтью. - Лицо скрыто, шаг осторожен, путь неясен.
- Путь неясен? Почему же?
- Пара предателей, - был ответ. - Две мухи в меду. И так трудно их выловить, что пришлось привлечь меня? Того самого, которому вы этим летом послали кровавую карту? Что, если бы меня убили ваши громилы, - где бы вы были сейчас?
- Я думаю, здесь внизу. В своих комнатах.
- И ходили бы кругами по этим комнатам, гадая, кому следующему отрезать голову? Мне думается, вам следует радоваться, что я ускользнул от кровавой карты. Потому что со мною, всадником авангарда, надежда у вас есть. А без меня - сплошная неясность.
Профессор какое-то время помолчал. А когда заговорил, то сказал, почти восхитившись такой четкой формулировкой:
- Ах.
- Что вы вообще делаете весь день? - продолжал Мэтью, бросая вызов судьбе. - Прячетесь в своих комнатах? Над чем-то работаете? Не может же быть, что вы живете ради этих коротких пьес, а потом целыми днями спите?
- Я редко сплю, - ответил профессор без всякого выражения.
- Располагая такими сокровищами - и не можете спать? - Мэтью понимал, что язык подводит его к краю обрыва, но чувствовал, что нужно еще чуть-чуть податься вперед. - Вынуждены таиться в собственном доме? Носить маску, передвигаясь по нему? Профессор… вы, я боюсь, совсем не так богаты и не так привилегированны, как вам хотелось бы. Потому что я, хотя и живу в молочной вдвое меньше этой комнаты, сплю отлично - почти всегда - и не чувствую нужды носить маску.
Фелл ответил негромко:
- А у вас, - сказал он, - таки есть яйца.
- Отросли, когда я пришел в эту профессию.
- Я могу сказать Сирки, чтобы он их отрезал, если решу, что они у вас выросли слишком большие и неудобные.
- Делайте что хотите, - сказал Мэтью, и говорил всерьез. Сердце у него успокаивалось, капельки пота на висках начали высыхать. - Ведь это ваш мир.
При этих словах профессор подался вперед:
- Хотите, расскажу вам немножко о моем мире, молодой человек?
Мэтью не ответил. Почему-то от этого вежливого, тихого голоса по спине пробежал холодок.
- Я расскажу, - решил Фелл. - Я вам говорил, что у меня был сын? Да, и что Темпльтон его звали, тоже упоминал. Очень хороший парнишка. Очень разумный. Любознательный. Почти такой же любознательный, как его отец. Вы мне действительно его напоминаете. Как я и сказал… такого, каким он мог бы вырасти, останься он в живых. Он, видите ли, погиб в двенадцать лет. В двенадцать лет, - повторил профессор с печальной страстностью, внутри которой угадывалась едва сдерживаемая ярость. - Был забит до смерти шайкой хулиганов по дороге в школу. Он, понимаете ли, не был бойцом. Был добрая душа, очень хороший мальчик.
Профессор замолчал и просидел какое-то время молча. Мэтью нервно кашлянул и изменил положение в кресле.
- Его портрет вы видели в витраже на лестнице. Утраченный мною Темпльтон. Отнятый кровавыми кулаками банды шестерых негодяев. Они его гнали по улицам как собаку, избивая для собственного развлечения, насколько я понимаю. Да, он был хорошо одет. Всегда во все чистое. И во всей лондонской толпе никто не пришел ему на помощь. Всем было наплевать. Обычное для лондонских улиц зрелище: что могут сделать - и делают - люди просто ради собственного удовольствия. И самое страшное, Мэтью, самое жуткое… это что у Темпля накануне возникло предчувствие смерти, и он просил, чтобы утром я проводил его в школу… но я был занят своими проблемами, и не мог отвлекаться на такие мелочи. У меня была своя работа, свои университетские дела. Вот я и сказал: Темпль, ты уже большой мальчик. И бояться нечего. Мы с твоей мамой уповаем на Бога, и ты тоже должен. Так что… давай, Темпль, школа тут близко. Дойдешь сам, сказал я. Потому что ты уже достаточно взрослый.
В сгустившейся тишине Мэтью попытался сказать:
- Я вам очень…
- Молчание, - сказал профессор тихим, но режущим шепотом, и Мэтью не решился вставить больше ни слова.
И они просидели какое-то время молча, профессор и решатель проблем. Слышно было, как плещутся внизу волны, медленно разбивая в клочья остров Маятник.
- Я… мне надо было что-то сделать, - прозвучал тихий и жуткий голос. - Чем-то облегчить страдания. Ведь так жить я не мог? И Тересса тоже не могла. Она была такая чувствительная, такая нежная… очень похожа на Темпля. Он почти целиком унаследовал ее характер, и внешне был похож на нее. Глядя на жену, я видел, что на меня смотрит мой мальчик. Но она все время плакала, и я не мог спать, и я знал… знал, что должен что-то сделать. Что-нибудь, чтобы облегчить боль.
Рука в перчатке поднялась вверх, почти коснулась лба и опустилась, трепеща, - как умирает подстреленная птица.
- У меня были деньги, отец оставил мне состояние. Он был здешним губернатором, я вам говорил? - Он дождался кивка Мэтью. - Губернатор Маятника и его порта, Сомерс-Тауна. Да, помню, я говорил. В общем… деньги у меня были. А деньги - это инструмент, вы это знаете? Они могут сделать все, что вы хотите. Мне тогда хотелось… хотелось получить имена тех шести тварей, которые забили до смерти моего сына. А потом… выйти на улицы, когда наступает ночь, в темные логова, где собираются эти твари, и я, удерживая внутри весь свой страх, входил в такие места, которые даже представить себе не мог год назад. У меня было достаточно денег - и дара убеждения, - чтобы набрать себе шайку бандитов. И щедро им заплатить за убийство шести мальчишек из моего списка. Младшему было четырнадцать, старшему семнадцать. Они и месяца не прожили. Но знаете… этого было недостаточно. Нет, - продолжал профессор, и это слово прокатилось звоном далекого похоронного колокола. - Страдание никуда не делось. И вот… я велел своей банде убить родителей этих мертвых уже тварей, затем их братьев и сестер, а также всех, кто жил с ними в этих вшивых трущобах. Это мне стоило больших денег, Мэтью. Но… оно того стоило. Я хотел, чтобы это произошло, и это сделали. И вдруг… вдруг оказалось, что у меня есть власть и репутация. Все улицы узнали, что я безжалостен, и совсем неожиданно у меня появились последователи. И вот я… тихоня, книжник, кабинетный ученый, оказался владельцем шайки… громил, как вы их назвали? Ну да, громил, которые хотели на меня работать. И среди них было несколько, выделяющихся из общей массы, которые дали мне необходимое образование и несколько хороших советов. Объяснили, что деньги можно зарабатывать, требуя дань с ломовиков и разносчиков, торгующих на улицах. Другими словами - создав свою территорию. Мою территорию, Мэтью. Сперва маленькую, потом больше. Потом еще больше, подчиняя себе заведения, работавшие куда раньше, чем погиб Темпльтон. - Голова под покрывалом кивнула. - Кажется, я очень хорошо умел убеждать. Умел создавать планы дальнейшей экспансии. Росла моя жажда знаний, но теперь уже не книжных. Я жаждал знать, как управлять людьми и тем самым управлять своей судьбой.
И все, что вы тут видите - и все, чего не видите - возникло из-за зверского убийства моего сына на лондонской улице, в те времена, когда вы еще были несмышленышем.
- И вот теперь, - закончил профессор гладким, ровным и наводящим ужас голосом, - вы здесь, передо мной.
Но молчание длилось и длилось, и наконец Мэтью прокашлялся, освобождая слова, застревавшие в горле, как колючки.
- Ваша жена. Что стало с Терессой? - решился он спросить.