И огонь был очень горяч. Пламя с белой сердцевиной - ему хватало жару опаливать брови и дышать в лица тех, кто стоял слишком близко. Даже Мэтью, работая с другими взбудораженными муравьями на квартал севернее, чувствовал волны жара, прокатывающиеся над головой пыльными буграми. Работа шла лихорадочная, ведра летали туда-обратно, как только позволяли напряженные мышцы, но очень скоро стало очевидно, что склад обречен, и поливать надо окружающие его строения, чтобы предотвратить худшее. В какой-то момент явился старый Хупер Гиллеспи, орущий о нападении голландцев, но на него никто не обратил внимания, и он умчался прочь, чертыхаясь, строя мрачные рожи и плюясь в сторону гавани.
Рухнула последняя стена склада, вопли и крики стали громче. Роем взлетали искры и медленно опускались на землю, где их затаптывали сапогами. От промокших стен соседних домов валил пар, но их продолжали упорно поливать. Шли часы, и самую южную часть города удалось отстоять, но фабрикант канатов Джоханнис Фииг рыдал над кучей дымящегося пепла.
Наконец утомительная работа завершилась. Владельцы таверн вытаскивали бочки эля и срывали с них крышки - ты не можешь знать, когда тебе понадобится пожарная бригада, и прозорливее слыть добрым гражданином, чем мелочиться в такие моменты насчет оплаты. Мэтью взял деревянную кружку и в компании прочих, вырванных из объятий теплых постелей борцов с огнем, пошел к дымящимся руинам.
Кроме дыма, не осталось почти ничего. Мэтью видел и других, бродящих среди пепла, пинающих ботинками угли и потом еще раздавливающих для верности. Запах едкого дыма, жаркой пыли окутывал легкие ворсистой фланелью. Те, кто оказался ближе прочих в борьбе с огнем, бродили почерневшие как головешки, едва ли не сваренные, и устало кивали, когда какая-нибудь добрая душа вкладывала им в руки кружки эля.
- Вот это и правда веселый момент, да?
Мэтью обернулся посмотреть, кто говорит, хотя и без того уже узнал голос Гарднера Лиллехорна, прозвучавший жужжанием осы, ищущей, куда бы ужалить.
Костлявый главный констебль нынче был совсем не в своем щегольски-идеальном виде, потому что светло-зеленый, цвета остролиста, сюртук, отороченный у воротника и на манжетах алой каймой, был весь измазан пеплом. Манжеты, увы, безнадежно запачкались, а белая рубашка приобрела цвет нечищеных зубов. Треуголка под цвет сюртука потемнела от гари, красное перышко на ней обуглилось до черного огрызка. Полосы пепла лежали на вытянутом бледном лице с узкими черными глазами, вздернутым острым носом, идеально подстриженной черной эспаньолкой и черными же усами. И даже серебряная львиная голова на рукояти эбеновой трости казалась обожженной и грязной. Лиллехорн отвел взгляд от Мэтью и стал осматривать толпу.
- Веселый момент, - повторил он. - Особенно для конкурентов мистера Фиига.
Мэтью почувствовал, что сзади кто-то подходит. Повернув голову, он увидел Берри. Волосы девушки растрепались на дымном ветру, на веснушчатых щеках - пятна сажи. Она была закутана в черное пальто. Когда Мэтью встретился с ней взглядом, она остановилась, вняв невысказанной просьбе не подходить слишком близко.
Почти в ту же секунду Мэтью отметил присутствие противного мелкого патрульного и столь же мелкого склочника Диппена Нэка. Сходство его с каким-нибудь ползучим хищником усиливалось от контраста с главным констеблем, который казался идеальным примером для подражания как в надменности, так и в ослиной тупости. Мэтью считал Нэка с его бочкообразной грудью и красной рожей хулиганом, хамом и трусом, который обращает свою дубинку лишь против тех, кто точно не даст сдачи.
- Что выяснилось? - спросил Лиллехорн у Нэка.
Это означало, что главный констебль недавно посылал своего верного клеврета на задание.
- Многие люди слышали, сэр, - ответил Ник в манере, которая казалась бы раболепной, не будь она столь фальшивой. - Да, сэр, многие! И все сходятся на том, что это пушечный выстрел! - И он, будто натирая до блеска проеденное червем яблоко, добавил: - Сэр!
- Пушечный выстрел? - Любопытство тут же развернуло Мэтью к неожиданной информации, как флюгер к ветру. - Откуда?
- У меня нет таких сведений, спасибо, что спросили.
Лиллехорн сморщил нос и осторожно промокнул его зеленым платком. Сквозь запах дыма пробилось резкое амбре крепкого одеколона.
- Некоторые говорят, что вон оттедова. - Нэк показал палкой на юг. - А потом эта штука взорвалась.
- Взорвалась? - спросил Мэтью. Именно так выразился и Гиллиам Винсент. - Почему вы так говорите?
- А ты сам посмотри, - ответил Нэк. Его рожа всегда была готова перекоситься в злобной гримасе. - Это что, по-твоему, нормальный огонь? Куски по всей улице разлетелись! - Он издевательски усмехнулся - специально для Лиллехорна. - Ты же у нас такой великий мозг!
Мэтью не сводил глаз с Лиллехорна, хотя уже появились цыгане и встали неподалеку, безбожно пиликая на скрипках, а их черноволосые девушки танцевали и выпрашивали монетки.
- Вы говорите, что это было сделано одним выстрелом из пушки?
- Я говорю, что был слышен пушечный выстрел. Корбетт, умерьте свое любопытство. Я уже послал людей проведать в гавани, действительно ли это был сигнал с Устричного острова. Сегодня город не расположен платить за ваши способности. - "Прекратите этот шум!" - заорал он на цыганских скрипачей, но пиликанье не уменьшилось ни на йоту.
Мэтью поглядел на закопченную равнину. Настоящие пушки стояли на стенах и внутри форта Уильяма-Генри, ныне форта Анны, в самой южной точке Нью-Йорка. Возле них круглые сутки дежурили пушкари, наблюдая за морем. Одиночная пушка на Устричном острове использовалась в качестве сигнала раннего оповещения при вторжении голландского флота, хотя коммерция и торговые выгоды сделали Лондон с Амстердамом постоянными компаньонами. Никто всерьез не ожидал вторжения голландской армады, стремящейся отобрать бывшие владения, но… почему же выстрелила пушка?
- Не имею ни малейшего понятия, - сказал Лиллехорн, и только тут Мэтью осознал, что задал вопрос вслух. - Но я досконально разберусь в этом вопросе без вашей так называемой "профессиональной" помощи, сэр.
Теперь Мэтью увидел еще одну любопытную деталь в этой пьесе, разыгранной вхолодную ночь. За спиной Лиллехорна, с фонарями в руках стояли мужественно красивый доктор Джейсон Мэллори и его прелестная супруга Ребекка - фонари освещали их лица. Они негромко разговаривали и смотрели на руины, но не показалось ли Мэтью, что они оба сейчас глянули в его сторону? Снова поговорили о чем-то и вновь посмотрели на него, а потом отвернулись и пошли прочь?
Взвизгнул свисток - достаточно громко, чтобы прорезать какофонию цыганских скрипок.
Потом еще раз, сильнее, требовательнее. И следующий раз - столь же настойчиво.
- Что за черт?
Взгляд Лиллехорна стал искать источник неприятного звука. Мэтью, Нэк и Берри тоже стали оглядываться. Заинтригованная, подошла группа зевак. Мэтью увидел Мармадьюка Григсби, старого щелкопера и редактора листка "Уховертка". Он стоял за спиной своей внучки, глаза за стеклами очков на лунообразном лице вытаращились от любопытства. Свисток надрывался все пронзительнее.
- Вон там, сэр!
Нэк показал на ту сторону Док-стрит, чуть к востоку от сгоревшего склада.
Рядом с коричневой кирпичной стеной склада, где хранились бочки смолы, якоря, цепи и прочее корабельное имущество, стоял Бенедикт Хэмрик. Усиливающийся ветер трепал его бороду и плащ, а Хэмрик дул в свой свисток, будто посылал в атаку роту гренадеров. И указывал на какую-то надпись на кирпичах.
Мэтью устремился к нему следом за Лиллехорном. Нэк, пыхтя, практически наступал ему на пятки.
- Мэтью! - окликнула его Берри, но он не остановился, хотя ему показалось, будто она предостерегает его не ходить туда - почему-то.
Вокруг Хэмрика выстроилась группа людей, и он резко прекратил свистеть и показал худым искривленным пальцем на два слова, написанные на стене на высоте человеческого роста. От потеков белой краски слова казались похожими на ползущих пауков.
Первое слово было "Мэтью".
Второе - "Корбетт".
Сердце Мэтью забилось с перебоями, а рука Хэмрика переместилась и показала на него.
Лиллехорн взял фонарь у ближайшего горожанина и направил свет прямо Мэтью в лицо. Главный констебль шагнул вперед, еще сильнее сощурившись, будто напряженно рассматривал предмет, который видит впервые.
Мэтью не знал, что делать или что сказать.
- Да, - произнес главный констебль и кивнул сам себе. - Я раскопаю, в чем тут дело. Можете не сомневаться, сэр.
Глава четвертая
- Я был бы искренне рад услышать объяснение всему этому, - произнес мужчина в сиреневом платье с голубыми кружевами вокруг ворота. В наступившем молчании слегка улыбнулись накрашенные губы. Глаза под тщательно завитым и причесанным париком, подведенные синевой, переводили свой взгляд с одного человека на другого. - Только прошу вас, - сказал мужчина, поднимая руки в белых шелковых перчатках, - говорите не все сразу.
Гарднер Лиллехорн прокашлялся - быть может, немного взрывообразно. В руках он держал треуголку цвета тыквы - такова была сегодня его цветовая гамма.
- Лорд Корнбери! - начал он. - Факты именно таковы, как я изложил.
Мэтью подумал, что он слегка нервничает, но вообще-то всякий, кто смотрел в лицо Эдуарда Хайда, лорда Корнбери, губернатора колонии Нью-Йорк и кузена самой королевы Анны, чувствует, как у него завтрак в кишках ворочается.
- Изложили, - согласился изящно одетый мужчина за письменным столом, - но не обнаружили в них никакого смысла. - Пальцы в белых перчатках переплелись. От вида этой лошадиной физиономии могло бы треснуть любое зеркало. - Этот косноязычный дурень тоже ничего толкового не сообщил. Что это за история с красными фонарями, вторжением голландцев и украденной из лодки рыбой?
Хупер Гиллеспи рассказал все, что знал, перед тем, как зашататься и рухнуть на пол от нервного возбуждения. Его вынесли из кабинета лорда Корнбери на брезентовых носилках. А показания? Мэтью подумал, что им тоже пригодятся носилки, иначе их не вынести. Четвертый из присутствующих сложил губы трубочкой и издал неприличный звук.
- Желаете высказаться, мистер Грейтхауз? - осведомился губернатор.
- Я желаю высказать претензию, - ответил Грейтхауз.
Сегодня он не опирался на трость, она была заброшена на правое плечо. Мэтью заметил темные впадины под смоляными глазами. Он подумал, что нынче ночью Хадсон тоже сражался с огнем, только со своим собственным, когда был разбужен пожаром и криками в коттедже Эбби Донован, и это куда более интимное пламя его здорово опалило. - Как свидетель, дающий показания о репутации Мэтью, я…
- Почему вы здесь, сэр? - перебил сидящий за столом. Мэтью знал, что перебивать этого человека - значит провоцировать его на резкость, пусть даже по отношению к лорду в платье.
- Я здесь, - прозвучал ответ, опасно близкий к фырканью, - потому что в то время, когда я находился в нашем офисе, главный и неподражаемый констебль Нью-Йорка вломился туда и практически арестовал моего партнера. Потащил его сюда "на слушание", как он это назвал. Вот я и пришел - по собственной воле.
- Боюсь, что я не мог бы ему помешать, - сказал Лиллехорн.
- Никто не мог бы мне помешать, - поправил Грейтхауз, мрачно взирая на губернатора в платье. - Я не знаю, что случилось этой ночью, и Мэтью тоже не знает. Да, его имя было написано на стене напротив пожара. Но он не имеет к этому никакого отношения. И не может иметь, потому что танцевал в таверне Салли Алмонд, когда это здание… взорвалось или что там с ним произошло.
- Этой ночью устраивали танцы? - с горестной интонацией вопросил лорд Корнбери у Лиллехорна. - Мы с женой любим танцевать.
- Танцы простонародья, милорд. Уверен, это не те, что вам по вкусу.
Мэтью с трудом подавил страдальческий вздох. Действительно, его сюда привел Лиллехорн, уведя из офиса агентства "Герральд", дом номер семь по Стоун-стрит, с полчаса назад. Чтобы как-то отвлечься от происходящего идиотизма, Мэтью уставился в окно справа, откуда открывался неплохой вид на город вдоль Бродвея. Перед самым рассветом прошел небольшой снег, и сейчас в сероватом свечении утра крыши были белыми. По Бродвею в обе стороны катились, погромыхивая, телеги. Горожане в теплых зимних плащах спешили по своим делам. Шпиль церкви Троицы был очерчен белым, и белые одеяния покрыли надгробные камни на ее кладбище. Сити-Холл на Уолл-стрит щеголял белой глазурью поверх своей желтой кондитерской краски, и Мэтью задумался о том, что сейчас поделывает в своем личном мире чудес на чердаке Эштон Мак-Кеггерс. Стреляет из пистолета по манекенам, чтобы потом измерить диаметр пулевых отверстий?
- Почему же так получается, что там, где оказывается кто-то из вас, сразу происходит какое-нибудь… - Корнбери помолчал, постукивая пальцем по подбородку, словно вызывал нужное слово, - безобразие? Какая-то беда, - быстро добавил он, заметив приближение бури, назревающей на физиономии Грейтхауза, - как будто вы ее притягиваете?
- Наш бизнес, - ответил Грейтхауз, - в том и состоит, чтобы оказываться там, где беда. А ваш, я вижу, - рассиживаться здесь и обвинять Мэтью Корбетта в том, в чем он ни сном ни духом!
- Попрошу вас выбирать выражения, сэр!
Но протест Лиллехорна прозвучал как робкая девичья просьба.
- Я никого не обвиняю, сэр. - Корнбери, когда ему было нужно, умел возвыситься над собеседником. Точно так же сегодня гордо вздымалась его грудь, но Мэтью решил не задерживаться на этом предмете ни глазом, ни мыслью. - Я просто пытаюсь разобраться, почему там было его имя. В частности: кто написал его краской на стене. А также: для какой цели? Вы должны признать, что ситуация весьма странная. Сперва этот… этот Гиллеспи едва не падает замертво, доказывая мне, что видел красный фонарь, призывающий к нападению голландскую армаду, а потом… как же выразился? "Наделал глупостей" этой пушкой, а призрак Устричного острова украл у него треску.
- Трех макрелей и полосатого окуня, - поправил Грейтхауз.
- Не важно, в данном случае это несущественно. Затем сгорает дотла этот склад, и на стене дома напротив - имя вот этого молодого человека. И еще скажу вам, сэр, что сегодня утром в этом кабинете первым побывал Джоханнис Фииг, со своим адвокатом, требуя денежного возмещения. Речь шла о весьма солидной сумме.
- Денежное возмещение? - На грозовое лицо Грейтхауза страшно было смотреть. - От кого? От Мэтью? Фииг со своим цепным адвокатом ни гроша от него не получат, пока я жив!
- Давайте, - спокойным тоном предложил Корнбери, - выслушаем нашего молчальника. Мистер Корбетт, вам есть что сказать?
Мэтью все еще таращился в окно, наблюдая за падающими хлопьями. Ему хотелось бы оказаться где-нибудь за тысячи миль от этой дурацкой комнаты. После того, как он стал убийцей, все на свете представлялось мелким и несущественным. Дурацким, да. Не раз его посещала мысль, что профессор Фелл определил жизни не только Лиры Такк и Тирануса Слотера, но до некоторой степени и его тоже. Мэтью теперь не тот, каким был раньше, и непонятно, сможет ли обрести дорогу к себе прежнему.
- Мистер Корбетт? - еще раз окликнул его Корнбери.
- Да? - Тут до Мэтью дошло, чего от него хотят. Что-то у него шестеренки в мозгу сегодня туго ворочаются. Но три часа тревожного сна за сутки - от этого даже самый исправный мозг забьется пылью. Он потер лоб, где остался серповидный шрам от медвежьего когтя - вечным напоминанием, что защита невинных иногда обходится недешево. - А, да, - пробормотал он, еще не до конца придя в себя. - Я танцевал в таверне Салли Алмонд… нет, - поправился он. - Я стоял у стола, который перевернулся. Все разлилось и рассыпалось. Там был Ефрем. Девушка эта, Опал. Она поранила пальцы о стекло.
Возникла короткая пауза.
- О силы небесные! - Губернатор посмотрел на Лиллехорна. - Он, случайно, не родственник этому несчастному Гиллеспи?
Приложив некоторое усилие, Мэтью сосредоточился и направил свой рыскающий корабль на верный курс.
- Я не имею к пожару никакого отношения, - сказал он с неловкой горячностью. - Да, мое имя было написано на стене. Кем-то. - "Может быть, даже не одним кем-то, - подумал он. - Но Мэллори были на танцах, когда загорелся склад. Каким образом они могли бы это сделать, да и в чем тут смысл?" - Очевидно, кто-то хотел меня… вовлечь? Или здесь иной мотив? Потому что у меня десятки свидетелей, и кроме того: каким нужно быть идиотом, чтобы расписываться в поджоге склада? И для чего мне поджигать склад канатов? - Он подождал ответа, не дождался и снова повторил: - Зачем?
- Слушайте его! - воскликнул Грейтхауз, верный друг.
В комнате повисло молчание.
Сопровождаемый шорохом жатого муслина, лорд Корнбери поднялся на ноги, обутые в туфли на каблуке. Он подошел к окну, направил взгляд подведенных глаз на танец белых хлопьев, что летели, сыпались и штопором вились из серой пелены туч.
Несколько подумав, губернатор произнес низким голосом, совсем не подходящим к его наряду:
- Будь оно все проклято! Я тут ничего не понимаю.
Не ты один, подумал Мэтью.
После напряженной минуты размышления (хотя с тем же успехом это могла быть случайная и бесцельная мысль, вроде того, какой пояс к какому платью подходит), лорд Корнбери обернулся к главному констеблю.
- Вы можете разобраться в этой истории, Лиллехорн?
Единственный раз в жизни главный констебль подобрал правильные слова для ответа:
- Не уверен, сэр.
- Хм. - Решение было принято. Взгляд, под которым становилось неловко, перешел с Мэтью на Грейтхауза: - Вы двое - решатели проблем. Решите эту проблему.
- Мы бы с удовольствием, - ответил Грейтхауз без малейшего колебания, - но наша работа подразумевает гонорар.
- Тогда - ваш обычный гонорар. Уверен, что городским сейчас не представят ничего заоблачного. - Поднялась рука в перчатке: - Теперь послушайте меня внимательно перед тем, как я вас отпущу. Если окажется, что вы подстроили эту ситуацию, чтобы хорошенько растрясти мой карман, я сварю ваши яйца в кипящем масле, а потом отрежу тупым ножом. Вы меня поняли?
Грейтхауз пожал плечами - по-своему показывая, что да. Мэтью задумался, где бы у Корнбери мог быть карман.
- Проваливайте, - велел лорд-губернатор всем троим.
- Желаю вам удачи, джентльмены, - сказал Лиллехорн вослед решателям проблем, спускающимся по ступеням. Львиной головой трости он постукивал себя по ладони. - Я буду внимательно следить, чтобы расследование шло честь по чести.
- Вам бы лучше следить за Принцессой, - ответил Грейтхауз, имея в виду весьма сварливую жену Лиллехорна. - Из надежных источников мне было известно, что она в тесных отношениях с доктором Мэллори, и на сей раз вовсе не по медицинским причинам.
Он улыбнулся Лиллехорну в лицо мимолетной кошачьей улыбкой. Его заявление напоминало о случае в октябре, когда Мод Лиллехорн тайно посещала красивого доктора Джейсона для поправки "женского здоровья", каковая поправка включала употребление нездоровых доз листьев коки.