Повесть "Морская соль" посвящена жизни маленьких моряков-нахимовцев в первые годы после Великой Отечественной войны.
Содержание:
-
НОВИЧОК 1
-
ДОРОГА 2
-
В ЛАГЕРЕ 3
-
ДЕНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ 4
-
НЕПОРЯДОК НА ПИРСЕ 5
-
НОВЫЕ ТРЕВОГИ 6
-
НА КРЕЙСЕРЕ 7
-
НЕОЖИДАННЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ 9
-
ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР 10
-
ДЕЛО ЧЕСТИ 10
-
ПОПУТНЫЙ ВЕТЕР 12
-
Примечания 13
Николай Гаврилович ЖДАНОВ
МОРСКАЯ СОЛЬ
Сыну Алёше
НОВИЧОК
Дом стоит на берегу Невы и похож издали на корабль. Над крышей, будто корабельная рубка, высится башня, а над ней на мачте развевается морской флаг. В круглой нише над окнами второго этажа видна бронзовая фигура Петра I. У главного входа стоят две старинные пушки, тоже бронзовые, зеленовато-чёрные от времени. У дверей - дневальный, в полной морской форме, с плоским штыком на ремне.
Когда Дуся, тётя Лиза и бабушка подошли к дому, дневальный шагнул к ним навстречу и, козырнув, осведомился, что им нужно. Тётя Лиза объяснила, показывая на Дусю, что это её племянник - Парамонов Денис, что он уже принят в училище, но по разрешению начальника, капитана первого ранга Бахрушева, отбывал в Кронштадт к бабушке, а теперь прибыл в училище совсем.
Тётя Лиза делала особое ударение на словах "отбывал" и "прибыл", как бы желая подчеркнуть, что военные порядки этого дома ей достаточно хорошо известны.
- Придётся минуточку подождать, - сказал моряк.
Дуся стал было рассматривать пушки, но в это время появился вызванный дневальным матрос-рассыльный и повёл их в комнату дежурного офицера.
Оказалось, что воспитанники нового набора уехали за город в лагерь, где пробудут до начала учебного года.
Дуся простился с тётей Лизой и бабушкой и по указанию дежурного офицера сел на лавку у стены, с нетерпением ожидая, что будет дальше.
Дежурный офицер с повязкой на рукаве, стройный и ловкий, то и дело снимал трубки телефонов, стоящих на столе, отвечал на звонки, звонил сам.
Сбоку, почти над головой Дуси, висел плакат, и, чтобы разглядеть его, Дуся осторожно отодвинулся в сторону.
"Вникай во всё, не упускай ничего, учись и ещё раз учись", - прочёл он, и ему стало немножко страшно: сумеет ли он вести себя так, как здесь требуется?
В комнату вошёл моряк, полный, краснолицый, в поношенном кителе. Он стал у стола и, приложив руку к козырьку фуражки, сказал:
- Мичман Гаврюшин явился.
Дежурный тоже на мгновение приложил руку к козырьку.
- Капитан первого ранга приказал сопровождать в лагерь двух воспитанников, - сказал он. - Один из них здесь. - Дежурный указал на Дусю. - А второй, наверное, на камбузе. Бумаги на них готовы и находятся у начальника строевой части. Ехать нужно с грузовой машиной, которая повезёт провизию в лагерь. Отправление в пятнадцать ноль-ноль… Всё ясно? - спросил он, закончив объяснения.
- Так точно! - сказал мичман и, обращаясь к Дусе, спросил: - Вы обмундирование получили?
- Нет, - сказал Дуся, - я только явился.
- Тогда идёмте со мной! - приказал мичман.
По длинному коридору они прошли в душевую.
Дуся вымылся и взамен снятой одежды получил форменную. Но только не совсем такую, как он видел на снимках и на других, настоящих нахимовцах. (Дуся всё ещё не решался считать себя настоящим.)
- Это рабочая одежда, - сказал мичман, - а форма номер три будет выдана особо.
Синие полотняные брюки показались Дусе не очень морскими, но всё-таки это были уже настоящие брюки - не то что его штаны с манжетами и пуговицами у колен. Рубашка-фланелевка с откидным матросским воротником очень напоминала те, что он носил и прежде, но она тоже была настоящая. Ботинки оказались совсем новыми - они приятно поскрипывали и ничуть не жали.
- А это надо сложить поаккуратнее, - сказал мичман, показывая на снятую Дусей одежду, и куда-то исчез.
Но едва Дуся уложил в одну грудку свои лёгонькие штаны и курточку, перешитую для него из бабушкиного жакета, и потёртые на коленях длинные в резинку чулки, как мичман вновь появился. В одной руке он держал на весу безукоризненно чёрный, с якорями на пуговицах, настоящий морской бушлат, в другой - бескозырку, хоть и без ленточки, но тоже, несомненно, настоящую.
- Это всё мне? - не смея поверить, спросил Дуся.
- А то кому же ещё? - улыбнулся мичман. - Примерь-ка, этот тебе должен быть впору, - добавил он, протягивая Дусе бушлат.
И как он только угадал! Бушлат пришёлся Дусе как раз впору, будто его шили специально для него. Дуся одну за другой застегнул все пуговицы; глубоко вздохнув, расправил грудь и стал примерять бескозырку. Он подумал, что если бы теперь тётя Лиза и бабушка увидели его, то, наверное, не узнали бы.
- Готовы? - услышал он голос мичмана. - Теперь пойдёмте на камбуз.
Они опять прошли по коридору и потом, миновав столовую, где производился ремонт и весь пол был закапан меловой краской, а столы сдвинуты в одну сторону, очутились прямо на кухне.
Здесь, у большой плиты, заставленной медными кастрюлями, на специальной лесенке стоял кок в белом халате и поварёшкой, похожей на весло, помешивал в кастрюле величиной с бочку. У окна сидел за столом мальчик в таком же, как у Дуси, бушлате и в синих полотняных штанах. Он, видимо, уже поел и вытирал губы рукой. Не больше Дуси ростом, но коренастый и широколобый, он казался очень важным.
Кок поставил перед Дусей миску, над которой поднимался аппетитный дымок:
- Ну-ка, моряк, отведай нашего флотского.
Когда Дуся съел весь борщ, показавшийся очень вкусным, сосед заглянул к нему в миску и сказал:
- И мне такого же давали - с мясом!
Дуся только посмотрел на него, но промолчал.
В это время мичман Гаврюшин, взяв с подоконника бескозырки мальчиков, повертел их в руках, заглянул внутрь и, положив обратно, спросил:
- Кто из вас Тропиночкин В. П.?
Дусин сосед быстро поднялся и, краснея, проговорил:
- Тропиночкин Валентин Павлович - это я.
- Очень хорошо, - одобрительно заметил мичман, - но писать об этом на бескозырке да ещё чернильным карандашом не положено. Садитесь. Ни фамилии, ни инициалы писать прямо на одежде не надо, - наставительно, но не сердито добавил мичман и почему-то посмотрел на Дусю. - Понятно?
- Понятно, - проговорил Дуся, хотя он и не знал, что такое "инициалы".
- А у меня голова большая, - вздохнув объяснил Тропиночкин. - Если спутает кто-нибудь, мне чужая фуражка нипочём не влезет.
- Путать не надо, - заметил мичман, - это у нас не положено.
Когда они все трое вышли во двор, там уже стоял грузовик с брезентовым тентом над кузовом.
Шофёр в матросской форме, высунувшись из кабины и в то же время всё-таки ворочая руль, заставлял грузовик пятиться всё дальше в угол двора. Мотор отфыркивался и рычал, как бы выражая недовольство. Но шофёр придвинул кузов машины к самому крыльцу и, выключив мотор, вылез наружу. Он оказался таким большим, что Дуся невольно удивился, как этот человек умещается в кабине.
Двое матросов в белых колпаках начали складывать в кузов душистые тёплые караваи хлеба. Затем они втащили туда мешков шесть с какой-то крупой и покрыли всё это брезентом.
Шофёр обошёл вокруг грузовика, сильно пнул сапогом сначала одно колесо, потом по очереди все остальные, заглянул в кузов, откинул брезент и спросил, обращаясь к Дусе и Тропиночкину:
- А ну, кто есть желающие?
Тропиночкин ловко подпрыгнул, уцепился за борт, подтянулся на руках и, закинув ногу, мгновенно очутился в кузове. Дуся тоже ухватился за борт, что есть силы подтянулся и попробовал забросить ногу, но, видимо, грузовик был слишком высок. Дуся едва не сорвался. Тропиночкин сверху подхватил его под мышки и помог перевалиться за борт.
Мичман тоже залез в кузов и сел рядом с Дусей на мешок.
- Добро! - крикнул он шофёру.
Машина вздрогнула и выехала из ворот.
И тут Дуся увидел, что тётя Лиза и бабушка не уехали домой, а всё ещё стоят на набережной против входа в училище. Заметив грузовик, они поспешили к нему, но шофёр, ничего не подозревая, прибавил ходу, и Дуся только услышал голос тёти Лизы:
- Счастливо, Дусенька!
Бабушка же молча стояла, махая рукой. Она, должно быть, не узнала Дусю, но лицо её было ласковым, добрым и светлым.
ДОРОГА
В сумрачные предосенние дни, когда свинцовое небо низко висит над водой, Балтийское море, прекрасное в другую погоду, кажется суровым и нелюдимым. Бурые белогривые волны, вырываясь из мглы, с злобным буйством мчатся к берегу и, оскалясь, набрасываются на валуны; ветер гнёт к земле ветви прибрежных сосен.
Вдоль берега почти повсюду тянулась ломаная линия проволочных заграждений, надолб и противодесантных препятствий, сохранившихся здесь после войны. Это ещё более усиливало суровость картины.
Одинокие чайки с тоскливым криком носились над водой.
Едва выехали за город, как начался дождь и поднялся сильный ветер. Брезент намок, обвис, и вот прямо за воротник Дусе упала холодная капля, просочившаяся сквозь тент.
- Давайте-ка поглубже, - сказал мичман.
Дуся и Тропиночкин забрались на мешки и прижались спинами к ещё тёплому хлебу.
- Знаешь, на какой машине едем? - тихо спросил Тропиночкин.
- На какой?
- "ГАЗ" это, горьковчаночка. Я сразу узнал. У нас на фронте такими пушки перетаскивали.
Дуся с удивлением посмотрел на своего спутника.
- Ты на фронте был? - спросил он недоверчиво и с невольной завистью.
- Ещё бы нет!.. Вот, смотри!
Тропиночкин неторопливо распахнул бушлат, и Дуся увидел прицепленную на фланелевке круглую белую медаль.
- За отвагу! - внушительно сказал Тропиночкин, не спеша застегнул бушлат и стал смотреть на дорогу с видом человека, считающего излишним говорить о том, что само собой ясно.
Дождь наконец перестал. Сквозь щель в навесе виден был мокрый булыжник. Вдоль дороги простиралась низина: вода шевелилась в траве, и кусты плавали в воде, как утки. За кустами справа виднелось большое, должно быть недавно вспаханное, рыжее, глинистое поле и над ним бледно-фиолетовые тучи. Но вдруг на глинистом взрытом пространстве мелькнули белые гребни. Дусе показалось, что всё поле ворочается, как бы дышит.
- Море! - воскликнул он невольно.
И оба мальчика стали жадно вглядываться в низкие берега. Они были почти на одном уровне с морем, и казалось, что, если бы вода поднялась хоть на полметра, она затопила бы и мелкие кочки по сторонам, и дорогу, и всё, всё до самого горизонта.
Потом машина долго шла редким сосновым лесом. За стволами деревьев виднелась железная дорога - она то исчезала, то показывалась снова, - мелькали дощатые постройки, заборы, столбы. Но вот машина свернула влево и остановилась. Хлопнула дверца кабины, и шофёр, опять показавшийся Дусе огромным, как великан, подошёл и заглянул к ним под брезентовый полог.
- Не холодно им тут? - осведомился он у мичмана. - А то в кабину можно, там у меня теплее.
- Не замёрзли, ребята? - спросил Гаврюшин.
Дуся не чувствовал холода, но ехать в кабине казалось ему очень заманчивым, и он молчал.
- Давайте по очереди. Вот хоть ты первый, - сказал шофёр, трогая Дусю за рукав.
Дуся проворно соскочил на землю и вслед за шофёром взобрался в кабину и сел на потёртое кожаное сиденье.
По стеклу кабины ещё стекали редкие капли влаги. Шофёр, положив большие руки на рулевое колесо, внимательно глядел на дорогу. Дусе очень хотелось заговорить с ним, но он боялся помешать вести машину. Наконец он всё-таки решился.
- Это "ГАЗ", да? - спросил он робко.
- Машина-то? Нет, это будет "ЗИС". Они, верно, похожи, но только у этой тяга сильней.
- Она пушки возит?
- Всё возит… и пушки возит. А ты разве видел? - спросил шофёр и внимательно посмотрел на Дусю.
- Я-то нет, - сказал Дуся с сожалением, - а мальчик, который со мной едет, он видел. Он на фронте был. У него даже медаль есть, настоящая.
- Вон что! - удивился шофёр. - А у тебя, значит, нет?
- А у меня нет, - ответил Дуся и подумал, что шофёру, вероятно, было бы интереснее ехать с Тропиночкиным. - Хотите, я его позову? - предложил он. - Только вы остановите машину.
- Погоди, чего торопиться, - сказал шофёр. - Тебе разве тут, у меня, надоело?
- Нет, что вы! Мне тут очень хорошо.
- Ты что же, новичок? - спросил шофёр.
- Новичок.
- Отец на флоте служит?
- Он на Баренцевом море служил.
- На Баренцевом? - переспросил шофёр. - Как фамилия?
- Парамонов.
- Подводной лодкой командовал?
- Командовал, - подтвердил Дуся. - Только он погиб там.
- Слыхал, - сказал шофёр и опять внимательно посмотрел на Дусю.
- Вы его знали? - спросил мальчик. - Видели? Какой он?
- Ты что же, разве не знаешь? - Шофёр даже убавил ход машины.
- Я был ещё маленький. Меня тётя Лиза в эвакуацию увезла. Бабушка даже скучала.
- Ишь ты! Тебе что ж, теперь лет девять-десять?
- Десять, - подтвердил Дуся.
- Ну да, - продолжал размышлять шофёр, - с тех пор уж пятый год пошёл, где тут помнить… А отец твой был моряк настоящий. Он четыре немецких транспорта потопил и ещё крейсер, кажется, или миноносец.
- Это мне бабушка говорила.
- Вот то-то, брат… А матери у тебя, что же, нету?
- Матери у меня нету. Я когда родился, она сразу же умерла.
- Сирота, значит, - сказал шофёр и добавил: - Да, брат, такие-то дела…
Они оба долго молчали.
- Отца твоего там, на Севере, очень моряки уважают. Помнят о нём, - сказал шофёр, и лицо его стало серьёзным и строгим.
Дорога свернула влево, к самому морю. Сквозь шум движения Дуся услышал свист ветра. Грязная пена тянулась неровной полосой вдоль воды, и мутные брызги поднимались над камнями, о которые билось море. От всего этого веяло какой-то угрюмой силой. Дуся ощущал её и жадно вглядывался вперёд. Но дорога опять свернула вправо, мелькнуло несколько крашеных дощатых домиков, потом снова начались перелески.
- А вы тоже на фронте были? - спросил Дуся.
- Не без этого, как же не быть. Там вот, на Севере, и был, где отец твой. Только я на суше, в морской пехоте вернее сказать. "Катюши" такие есть… Слышал небось?
- Из "катюши" стреляли? - воскликнул Дуся.
- Ну, сам-то я, правду сказать, не стрелял. Я так шофёром и был. Её, "катюшу"-то, на машине возят, на грузовике. Вот я при ней шофёром и был. Часть наша - гвардейская миномётная. А "катюша" была кочующая. Подъедем куда поближе к нему, ударим как следует - и в другое место. Он нас только засечёт, начнёт из своих пушек лупить, а нас уж и след простыл. Мы в другом месте, а он по этому лупит!
- Не ранили вас?
- Всё было. Мне, правду сказать, ни пули, ни осколка снарядного не досталось. А я на мине подорвался с машиной вместе. Вот так же ехали, и дорога широкая, обкатанная. Свернул я немного в сторонку: разъехаться надо было со встречной, да задним колесом её и задел, мину-то!
- Ну и что же? - спросил Дуся.
- Ну, тут что же… взрыв, конечно. Вылетел - не помню как. Лежу, тошно мне, силы нету. Потом снегу поел, полегчало.
- А куда вас ранило?
- Ты лучше спроси, куда не ранило. Весь я, брат, раненный был. И грудь зашибло, и голову, и ноги обе. А хуже то, что контузией меня встряхнуло очень. Еле я отошёл.
Дуся с почтительным удивлением смотрел на большую, плотную фигуру шофёра.
- Что смотришь? - усмехнулся тот. - Теперь-то я опять в свою силу вошёл. А в госпитале был тебя слабее… Зовут-то тебя как?
- Дуся меня зовут.
- Это что же, по-настоящему выходит Денис, что ли, или Данила?
- Денис, по-настоящему я Денис, а это меня тётя Лиза так зовёт и бабушка… ну и другие.
- Вон что… Денис, значит, - шофёр тяжело вздохнул и продолжал: - У меня тоже братеник был Денис, да вот убили его. Тоже там, на Севере, у Баренцева моря…
Машина вдруг замедлила ход и стала. Шофёр вышел наружу, и Дуся слышал, как он опять колотил каблуками по скатам.
- Так я и знал, - сказал он, возвратившись. - Левое заднее ослабло. Подайся-ка, я домкрат возьму.
Дуся проворно выбрался из кабины. Оказалось, что кожаное сиденье поднимается, как крышка сундука, а под ним в углублении хранится множество разных инструментов. Шофёр достал большой насос с резиновой трубкой и тяжёлый стальной брус, немного похожий на сапог. Это, должно быть, и был домкрат. Шофёр подставил его под ось грузовика и железным прутиком начал вращать маленькую шестерёнку. От этого домкрат становился всё выше и, упираясь в ось, с удивительной лёгкостью поднимал всю тяжёлую машину. Придавленное грузом колесо теперь свободно повисло над землёй. Шофёр приладил к нему трубку насоса и стал накачивать. Скоро шина вновь сделалась упругой и плотной. Шофёр опять попробовал её ударом каблука, затем убрал домкрат и насос под сиденье и достал портсигар.
- Много ещё осталось пути? - спросил мичман Гаврюшин, чиркая свою зажигалку и поднося шофёру язычок огня. Сам он уже успел покурить.
- Засветло, пожалуй, не доедем: груз большой, с ним на хорошую скорость нельзя, - сказал шофёр.
Перед тем как ехать дальше, в кабину перебрался Тропиночкин, а Дуся вместе с мичманом Гаврюшиным снова забрался в кузов. В тёмном углу кузова было тепло, и Дусю начало клонить ко сну. Глаза как-то сами собой смыкались, и, когда Дуся открыл их, он почувствовал, что машина уже не движется, и увидел перед собой мокрую от дождя дощатую стену дома, электрический фонарь на проволоке и мокрые ветви каких-то деревьев, скрытых в густой темноте.
- Ну вот и приехали, - услышал он голос шофёра. - Станция Березай, кому надо - вылезай.