* * *
Утром первого сентября Олег отправился с Мишкой в школу.
Мишка шел напыженный, торжественный. Солидно покачивал черным блестящим портфельчиком. В отутюженных мамой длинных брюках и в новой сатиновой рубашке.
Представив Мишку учительнице, Олег отошел с ним в сторону и зашептал на ухо:
- Смотри. Первый день - это все! Как поставишь себя, так дальше и пойдет…
- Ладно, Лель. Ты мне это уже говорил, - тоже на ухо ответил Мишка. - Ты лучше скажи, драться в школе можно?
- Сам не задирай… ну, а если лезть будут, дай сдачи.
- А если здоровый полезет? Он же меня победит.
- Дурачок. Победит не тот, который здоровый, а тот, кто не испугался. Понял?
- Ага, Лель. Я не испугаюсь… Ну, ты иди, иди. А то мое место займут. - И он побежал к первакам, которых молодая учительница пыталась выстроить в две шеренги.
А Олег поспешил в заводской клуб. У него сегодня тоже первый день учебы: организационное собрание оркестрантов.
* * *
- Товарищи, - сказал дядя Гриша, - вы все записались добровольно. Никто за руку вас не тянул. Значит, заниматься должны прилежно, сознательно. Завком очень на вас надеется и ставит ударную задачу: за одиннадцать шестидневок научиться играть так, чтобы рабочие завода в день пятнадцатой годовщины Октября пошли на демонстрацию со своим оркестром.
И еще хочу напомнить. Знаете, почему завком разогнал прежний оркестр?.. Не знаете. Так я вам скажу. Совесть они потеряли, вот что. За деньги на стороне играть - они с дорогой душой. А как для рабочих вечерок потрудиться - тот заболел, этот не пришел. Каждый из себя фон-барона корчит. В ножки ему кланяйся… Так вот. Чтобы ничего такого не было. Мы вам инструменты даем хорошие, учителя первейшего, товарища Трофимова, пригласили, чтобы из вас музыкантов сделать. И все прочее… Никогда не забывайте, что вы дети рабочих, и наипервейшее дело для вас - железная пролетарская дисциплина!
Трофимов встал, оглядел ребят и заявил:
- Слышали, что Григорий Степанович сказал?.. Митинговать не будем. Времени у нас мало, а дела по самую макушку. Начали. Подходи за инструментами…
Первым, кого увидел Олег, возвращаясь из школы с корнетом под мышкой, был Валя Проскурин.
- Кем же ты хочешь быть? Утесовым? Или знаменитым трубачом Яшкой Скоморовским? - пошутил он. - Ну-ка покажи. - Валя покрутил трубу в руках. Осмотрел колена, попробовал, как ходят клавиши. Похвалил: - Хорошая машина. Мне такие починять приходилось. Где же ты дудеть собираешься?
- Наверно, в сарае. Тут же ругаться будут.
- Ну что ты! В сарае не годится. Темно. Грязно. И все равно головы у соседей опухнут от твоей дудки… Знаешь, что? Давай в чуланчике. А чтобы не слышно было, я тебе сурдинку сделаю. Есть у меня заготовка. Трубач когда-то заказывал, да так и не взял… А ты к нам на завод работать после школы не раздумаешь, когда музыкантом станешь?
- Что ты, Валя! - удивился Олег. - Это совсем другое. На завод я пойду обязательно…
* * *
- Музыканту мало иметь хороший слух и желание играть. Надо еще быть аккуратным и настойчивым, - говорил Трофимов и на каждом занятии повторял: - Работать. Работать, ребята. Главное - работать!
Ребята учились извлекать из непослушных инструментов не гусиное шипение, не звериный рык, а чистые звуки и именно те, которые требовались. В клубе, в мастерских школы, в полусотне домов, разбросанных на несколько кварталов вокруг, гремели нескончаемые гаммы - мальчишки осваивали азбуку.
Но вот из звуков-букв стали складываться коротенькие музыкальные фразы. Они становились длинней, соединялись. И уже любой мог различить штрихи знакомых мелодий. День ото дня они становились ясней, чище, наливались силой, получали какую-то выпуклость и будто бы даже цвет.
Хотелось скорей играть! А Трофимов все беспощадно гонял по азам, заставлял сотни раз повторять опротивевшие упражнения.
- Чего он придирается? - возмущались мальчишки. - Так мы никогда играть не научимся!
Олег, которого капельмейстер на первом же занятии назначил старостой, отмечал в своей тетради все меньше присутствующих и думал с тревогой: "А что, если все разбегутся?" Но Трофимов оставался все таким же: строгим, подтянутым, говорил всем "вы", никогда не повышал голоса.
- Не вешайте кос. Все идет, как надо, - говорил он Олегу.
И, удивительное дело, Олег заметил, что чем меньше оставалось музыкантов, тем интересней проходили репетиции и том больше они успевали продвинуться вперед.
* * *
В слесарную с альтушкой в руках ворвался Феодал:
- Гля! Вы уже здесь?! - заорал он. - А я слышу - тихо. Вот, думаю, лафа? Наверно, наш капельдудкин заболел.
Ванька Руль и Сенька делали ему предостерегающие знаки.
- Да плевал я на его бемоли и диезы! - хорохорился Толька.
- Замолчи! - вскочил Олег. - Занятия еще в восемь начались. Забыл? - и кивнул куда-то в сторону. - Ты краковяк выучил?
- Да брось ты, Курган! Слушай лучше, какую я песенку сочинил. - Он стал в позу оперного певца и, гримасничая, запел:
До-ре-ми-фа-соль-ля-си-и?
Что украла - принеси.
Я укра-а-ла ко-ол-ба-су-у-у.
Завтра утром при-и-и-и-не-су-у-у!
Правда, здорово получилось?.. А альтушку, староста, могу хоть сейчас отдать. Дурак я ему - квакать с утра до ночи!
- Правильно решил, - раздался негромкий голос Трофимова. - Давай сюда альт… И до свиданья.
Увидев наконец Трофимова, Феодал на миг растерялся. Но тотчас, напустив на себя вид незаслуженно обиженного, положил на черное железо слесарного верстака играющий золотыми бликами альт, пробурчал:
- А что… Я могу, раз вы приказываете, - а, отойдя подальше, вдруг выкрикнул: - Подумаешь, испугал! - и хлопнул дверью.
Мальчишки зашумели, посыпались угрозы в адрес Феодала.
- Все, - спокойным и будто даже веселым голосом остановил их Трофимов, - комплектование оркестра закончилось. Раскройте ноты на шестнадцатой странице. Нашли?.. Попробуем сыграть вместе туш. Приготовились… И-и-и…
В этот день Олег поставил в тетради двадцать две птички - ровно столько, сколько было инструментов в оркестре. К концу репетиции он ощутил что-то новое, радостное. Хотя радоваться будто бы и нечего - ведь Тольку выгнали. Но радость не исчезала. Собирая ноты, по лицам ребят он видел, что и они чем-то возбуждены. Никто не хотел уходить домой. Все захотели проводить Трофимова до трамвая. Пошли гурьбой и по дороге говорили, говорили. А Трофимов отвечал на вопросы и загадочно улыбался…
Так Олег и не понял, в чем дело. А дело было в том, что они сегодня впервые играли вместе. Каждый из них занял в общем хоре свое место. Теперь от каждого зависело, как этот хор зазвучит: так, что и слушать будет стыдно, или дружно, весело, красиво.
* * *
Первым сообщил эту весть Валя Проскурин. Рано утром Олег встретился с ним у бассейна на Красноармейской. Набрав воду в ведра, они вместе пошли к дому.
- Радио вчера вечером слушал? - спросил Валя.
- Нет. Пришел поздно. А потом играл до двенадцати.
- Передали, что на Урале кулаки убили двух мальчишек.
- Не может быть! - вскрикнул Олег.
- Сейчас все может быть, - зло сказал Валя.
Олег спрашивал у ребят, перед уроками разыскал преподавателя обществоведения. Но и Ковалев еще ничего не знал.
Спустя несколько дней сообщение об этом появилось в "Большевистской смене", в "Пионерской правде" и в "Ленинских внучатах". Газеты писали, что 3 сентября 1932 года в глухой таежной деревне Герасимовке на Северном Урале кулацкой бандой зверски убиты четырнадцатилетний председатель пионерского отряда Павлик Морозов и его девятилетний брат Федя.
Ко второй смене школа гудела. Уроки шли кое-как. Перемены походили на митинги. Собирались кучками в коридорах и классах. Читали и пересказывали газетные сообщения.
На завтра был назначен общешкольный митинг. Абдул, Толька, Иван, Ленька Семин, Галка Студенцова, Нина, Сенька Явор, сбившись кучкой вокруг Олега, стояли в коридоре у окна, когда к ним подошел Ковалев.
- Курганов. Вашему отряду поручается подготовка митинга… Ты сам-то выступать будешь?
- Конечно, Александр Васильевич.
- Мы все будем! - зашумели вокруг.
- Ясно, - кивнул Ковалев. - Хорошо бы еще портрет Морозова. Да где взять? Фотографы за день не сделают.
- Александр Васильевич, - протиснулся вперед Явор, - дайте газету. Я с фотографии по клеточкам перерисую!
- Сумеешь? - с сомнением спросил Ковалев.
- Сенька, знаете, как здорово рисует!.. Он постарается!.. Сделает! - поддержали его друзья.
Сенька старался. Почти всю ночь не спал. Зато к полудню на стене в коридоре второго этажа, обвитый черно-красной траурной лентой, появился портрет Павлика Морозова. Темно-русый лобастый мальчишка в сдвинутой на затылок фуражке, с красным галстуком на груди, упрямо сжав губы, из-под густых сросшихся бровей в упор смотрел на собравшихся на митинг ребят. От этого взгляда становилось тревожно. Он будто спрашивал: "А ты с кем?" И каждый должен был на этот вопрос ответить. Прямо и честно.
Ковалев открыл митинг и предоставил слово Курганову.
- Ребята, - охрипшим вдруг голосом начал Олег, - Павлик Морозов был таким же пионером, как мы. Он хорошо учился в школе, очень любил читать книги. И свою мать обучил грамоте. У него было много друзей, и когда в деревне Герасимовке был создан пионерский отряд, ребята избрали его председателем. Павлик не мог стоять в стороне и смотреть, как в его родной деревне кулаки срывают хлебозаготовки, прячут зерно, гноят его в, ямах и подбивают крестьян-единоличников делать то же самое. Он не побоялся выступить на общем собрании жителей Герасимовки и разоблачить врагов Советской власти. Пионерский отряд помогал беднякам искать спрятанный хлеб и сдавать его государству… Люто возненавидели Морозова за это кулаки. Они подстерегли его в лесу и зверски убили. Вместе с Павликом они убили и его братишку Федю, которому еще не исполнилось и девяти лет…
Вслед за Олегом выступили Ленька Семин, Галка Студенцова, Иван Углов и другие ребята.
Нина дома записала все, что хотела сказать, на бумажку. А когда ей дали слово, растерялась:
- Кто же они?.. Такого вот маленького мальчишку, - она указала на стоявшего впереди всех Мишку Курганова, - ножом… Это звери, а не люди!.. Разве таким можно жить?! - И, не желая при всех разреветься, убежала из зала.
Когда Галя Студенцова зачитала проект резолюции, вскочил Ванька Руль:
- Чего это там так гладко написано? Вот видите - "Пионерская правда". Слушайте, что она пишет: "Ежедневно в редакцию поступают десятки протестов против зверского убийства… Со всех концов Советского Союза приходят эти протесты. В них пионеры и школьники требуют расстрела кулаков - убийц пионеров". Вот и нам нужно так прямо и сказать!..
После того как резолюцию подписали все присутствующие, ее отправили в краевую пионерскую газету "Ленинские внучата".
* * *
Оставшиеся до праздника шестидневки пролетали стремительно, как курьерские поезда. Суток явно не хватало. Занятия в школе, пионерские, домашние дела, уроки, репетиции оркестра и тренировки, тренировки. Каждую свободную минуту Олег использовал, чтобы поиграть на своем красавце корнете-а-пистоне.
Возвратясь из школы, он брал корнет с сурдинкой, сделанной Валей, шел в чуланчик, зажигал коптилку и играл до десяти, а когда и до полуночи. Мерзли пальцы: чуланчик не отапливался. Глаза еле различали ноты: коптилка светила слабо. Но все это пустяки. Главное - он играл! Мягко, чуть слышно звучал корнет. Он играл и сам чувствовал, что с каждым разом получается все лучше…
Наконец настало шестое ноября. Прихватив черную сумку с корнетом и приказав Мишке до прихода мамы из дома никуда не отлучаться, за полтора часа до срока он побежал в клуб.
Подтянутые, принаряженные, с начищенными до золотого сияния трубами почти все оркестранты уже были в сборе. Не выдержал, минут за сорок раньше пришел и сам Трофимов.
Ребята рассматривали в фойе портреты ударников завода.
- Глянь, Олег. Это же портрет дяди Гриши! - громким шепотом сказал Сенька. - Как он сюда попал? Ведь он завклубом…
- Вот те на! - обернулся к ним пожилой мужчина. - Григорий Степанович и есть рабочий и самый настоящий ударник труда. Клубом он по доброй воле заведует. Нанимались тут всякие проходимцы. Пришлось выгнать. Тогда завком и попросил его клуб принять. А работает он у нас в механическом. Токарем.
- Он и нам в школьную мастерскую помог токарный станок достать! - вспомнил Олег.
- Помог! - усмехнулся рабочий. - Да он его по винтику, по шестереночке с комсомольцами собрал. Хотели в утиль сдавать. Считай, одна станина-то и была целая.
- Как же он все успевает?.. И без руки же!..
- А вот так. Ну, приспособления кой-какие к его станочку мы, конечно, сделали. Да не в этом суть. Главное, человек он какой! Ведь у него, - рабочий оглянулся и, понизив голос, сказал: - несчастье у него, ребята. Белогвардейцы всю семью в хате сожгли… Вот Гриша и старается всегда на людях быть. Домой, считай, только спать и ходит…
А через несколько минут к ним подошел сам дядя Гриша:
- Привет музыкантам! Все в сборе?.. Ну и добре. Что вы на меня уставились? - удивился он. - Главное - не робейте!
Второй раз за вечер удивил мальчишек Григорий Степанович. Он и будто не он. Перед ними стоял среднего роста человек в военном френче, с маленькими усиками. А над левым карманом отсвечивал рубиновой эмалью орден боевого Красного Знамени.
Сколько раз Олег представлял себе момент их первого выступления. Но когда Григорий Степанович по поручению завкома объявил торжественное собрание рабочих и служащих завода имени Октябрьской революции, посвященное пятнадцатой годовщине Великого Октября, открытым, у него задрожали руки.
Торопливо вскинул корнет к губам, и только предостерегающий взгляд Трофимова остановил, не дал выскочить вперед, начать раньше времени.
Капельмейстер взмахнул палочкой. Тишину зала заполнили первые величественные звуки "Интернационала". И, догоняя их, сотни вставших единым порывом людей запели гимн:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!..
Первый куплет Олег играл совершенно автоматически. Пальцы сами нажимали клавиши. Голоса своего корнета он не слышал. Да и никто из ребят не слышал своих труб. Только по улыбающемуся лицу Трофимова, который иногда отнимал от губ свой корнет, они понимали, что все идет нормально, и постепенно успокаивались, приходили в себя.
Когда угас последний звук, и все опустились на свои места, души мальчишек опалило восторгом. Они были готовы закричать "ура". Но Трофимов и тут предостерег: подмигнул и показал рукой - спокойно. Переглядываясь, озорно поблескивая глазами, ребята поерзали на стульях и затихли…
После торжественного собрания и перерыва публика повалила в зал смотреть концерт самодеятельности. А оркестрантов пригласили в столовую. Веселые молодые девушки мигом поставили перед ними по глубокой тарелке румяной жареной картошки с двумя котлетками сверху и двумя кусочками ослепительно белого хлеба, по бутылке наилучшего из известных ребятам напитков - ситро "Крем-сода".
- Ох ты-ы! Картошка на сале… Слышишь, как пахнет!.. И котлеты, братва, мясные! - радовались мальчишки.
Они дружно навалились на еду. А девушки тем временем положили перед каждым по объемистому кульку. В них оказались подарки: сатиновые галстуки, круглые коричневые пряники с начинкой из арбузного меда, нардека, фруктовые карамельки и по паре шоколадных конфет "Турксиб".
Шипела пузырьками, искрилась в стаканах "Крем-сода". Хрустели на зубах конфеты. За столом стало весело. Олег вместе со всеми накинулся на еду, но ел одну картошку, а котлеты и белый хлеб оставлял на потом, двигал и двигал к краю тарелки. "Эх, Мишку бы сюда!" - подумал он. Накрыл котлеты хлебом и аккуратно завернул в газету.
Заметив это, Сенька поперхнулся. А когда откашлялся, сказал:
- Я тоже хотел… Все время думал. А как стал "Крем-содой" запивать, так и забыл.
- Как можно мама забывать?! - с упреком сказал Абдул, - Себя крепко любишь, да? - и с гордостью показал нетронутый кулек со сладостями для детей брата.
- И я конфет понесу. Она любит! - оправдывался Сенька. Закрутил полупустой кулек и спрятал от соблазна под стол.
Когда Олег с ребятами вышел из столовой, Мишка, будто услышав его зов, поджидал у входа в фойе.