- Я все забываю, Санди, что ты уже взрослый мужчина, - сказал дед растерянно. - Ты любишь эту девушку? Ату?
- Да.
- Может, тебе просто кажется, Санди?
- Нет. Я ее действительно люблю. Уже несколько лет… Еще мальчишкой… Но я не знал, насколько она мне дорога. Думал, ну, люблю, и все. А я ее по-настоящему, на всю жизнь люблю.
- Слепая жена… Это очень тяжело. Впрочем, бывает хуже - когда чужие друг другу.
- Только она мне нужна, только она. Вот нужен ли я ей… не знаю.
- Гм, Санди. Ты нужен сейчас матери. Ей одиноко и тяжело.
- Да, я знаю.
- За чем же дело стало?
- А можно мне раньше уехать?
- Можно. Поговорю с капитаном. На первой стоянке пересядешь на самолет.
- Спасибо, дедушка?
- Не за что, Санди. Ты им… обеим облегчи жизнь.
- Я сделаю, что могу.
- Вот и кончается наше плавание через семь морей и Атлантический океан. Я тобой доволен.
- Спасибо!
- А теперь иди. Я буду писать твоей матери.
- Она будет рада письму.
- Не огорчайся так, Санди. В жизни всегда получаешь удары. Надо уметь их переносить.
- Я научусь.
- Санди!
Я уже взялся за ручку двери. Дедушка подошел ко мне:
- Хоть ты и взрослый, но поцелуй меня, как прежде, когда был маленький…
Все-таки дед был очень одинок. Кроме товарищей по работе, никого у него не было. Разве у него жена? Разве у него сын? Холодные и далекие.
Я крепко обнял деда и несколько раз чмокнул его в обе щеки. Он бледно улыбнулся. У него задергалось веко.
Я не спал всю эту ночь. Сидел на опустевшей палубе, смотрел во влажную, насыщенную всеми запахами океана тьму и слушал туманный сигнал. Но, как это ни странно, я не чувствовал себя несчастливым.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Меня никто не встретил на аэродроме, потому что я не известил о своем возвращении. И хорошо сделал: самолет пришел в четыре утра вместо девяти вечера (задержала нелетная погода), и мама, по крайней мере, не нервничала. Такси доставило меня до дома за десять минут.
Я стоял у подъезда нашего дома и смотрел на пустынную в этот ранний час улицу. Город крепко спал. Солнце всходило где-то за горой. Ночью прошел дождь, и тротуары еще блестели, отражая в лужицах дома и небо. Был конец лета, и, наверное, стояла жара, а ночи были душные, так как даже дождь не освежил воздуха. От радости у меня так билось сердце, что я его даже чувствовал.
Где бы человек ни ездил, какие бы радости ни получал от путешествий, но самая большая радость - вернуться домой! Наверное, Лялька осудила бы меня за то, что я продолжаю радоваться, когда столько у меня горя, но, сказать по-честному, я радовался как сумасшедший.
Подхватив свои два чемодана (один с подарками из далеких стран), я быстро поднялся на третий этаж. Мне не надо было звонить: у меня был свой ключ, который я берег как реликвию.
Тихонько открыв дверь, я вошел на цыпочках в переднюю, оставил там чемоданы и, невольно улыбаясь до ушей, открыл дверь в столовую.
Все было как прежде, чисто, уютно. Всюду мои яхты и бригантины. Запах нашей семьи. В нише на моей тахте спала кошка. Я ее не знал. Она раскрыла зеленые глаза и подозрительно посмотрела на меня. Я пересек столовую и вошел в комнату родителей. Мама спала на широкой низкой кровати, зарывшись лицом в подушку. Она была одна во всей квартире… Значит, это правда: папа ушел от нас.
Я присел у мамы в ногах и долго сидел так не шевелясь. Окна раскрыты настежь. Мама никогда не боялась сквозняков. На ковре, возле постели, лежала книга. Мама читала перед сном. Интересно, что она читала. Я осторожно нагнулся и поднял книгу. Тендряков, "Свидание с Нефертити".
Мама приподняла голову и сонно посмотрела на меня, еще не проснувшись окончательно. Она была коротко подстрижена, и это молодило ее, но как она осунулась, похудела… Сиротиночка моя! Мама обнимала меня и плакала. Я неловко гладил ее по волосам.
- Не плачь!
- Санди, как ты здесь очутился? Может, это сон и я сейчас проснусь? Ох, Санди! Какая радость!
И вот я опять бессовестно счастлив! Мама хлопочет вокруг меня. В пестреньком платьице - мама не любит халатов - она спешит на кухню. Поставлен чайник. Вынута белоснежная скатерть.
- Эх, к чаю почти ничего нет! - восклицает мама и тут же ставит тесто. - Санди, почему ты не телеграфировал?
У мамы всегда был полон буфет, полон холодильник всякой вкусноты. Видно, когда женщина остается одна, ей не хочется наготавливать для себя одной.
- Мама, давай пить чай в кухне. Я всегда вспоминал нашу кухоньку. Ну, мне так хочется, здесь уютнее…
Пьем чай на кухне. Маме как-то неловко: она не знает, известно ли мне… И я помогаю ей:
- Мне написала обо всем Лялька. Потому я и приехал. Мама! Ты не очень убивайся.
- Все это тяжело, сынок. Я креплюсь. Ему, наверно, хуже…
- Папе? Ты только скажи… Я же должен знать… У него… новая семья?
Мама чуть улыбается:
- Как будто не предвидится. Андрей живет у матери.
- Значит, третьего нет? Вы не развелись?
- Кет, Санди, конечно.
- Тогда почему папа ушел?
- Это не так легко объяснить, Санди, сын. Я потом… Ладно?
- Ладно, конечно. Только скажи, это он тебя бросил?
- Никто никого не бросал. Я больше не могла. Взаимные обиды зашли слишком далеко. Мне хотелось побыть одной, подумать. Я и попросила его пожить у бабушки.
- У папы тяжелый характер, я знаю. Но если…
- Ты ешь, Санди! Ты же любишь яичницу с салом. А к вечеру я испеку пироги. Твои любимые.
- С вишней?
- Вишня уже прошла. Хочешь с яблоками? Можно еще с капустой и яйцами. Почему не спросишь про Ермака… Ату?
- Мама, я боюсь спрашивать. Ата… ослепла?
- Нет, Санди. Еще сколько-то процентов зрения осталось. Катерина говорит, что дальше процесс не пойдет.
- Она… видит свет?
- Не только свет. Различает лица, предметы. Но читать уже не сможет. Опять перешла на слепой метод.
- Но почему, мама? Это началось после того, как произошла вся эта ужасная история с Ермаком?
- Да. Начался процесс. Помутнение хрусталика. И потом… Это же Ата! Она никогда не делала себе скидку на инвалидность. Жила полной жизнью! Не щадила себя. Работала, училась… А ей нельзя переутомляться. Теперь вот еще появление отца. Скоро приедет Станислав Львович.
- Мама! Я должен сходить к Ермаку.
- Успел бы… Мы еще не поговорили даже… - Она, кажется, обиделась.
Я чмокнул маму в щеку и выскочил на улицу. Троллейбусы только вышли из депо. Я ехал в пустом вагоне.
Конечно, брат и сестра еще спали. Конечно, я перебудил всех соседей, пока они проснулись. Минут пять ушло на то, чтобы втолковать им, что я действительно Санди и что это не сон. Ата повисла у меня на шее, а Ермак от восторга дал мне тумака под ребро. Наверно, их учат этому в угрозыске. Довольно ощутительно. Ермак заметно подрос и возмужал. Требовалось бритье. Все же он был ниже среднего роста, но так пропорционально сложен и строен, что казался выше своего действительного роста. По-моему, он стал красивым парнем. Он сел, в одних трусах, с всклокоченными волосами, на неубранную постель и с умилением разглядывал меня. Ата смотрела на нас с улыбкой. Девочкой она, пожалуй, была красивее. Переросла, как говорят в таких случаях. Но ее обаяние заключалось не в красоте лица, а в чем-то другом, что вдруг проявлялось, как блеск молнии, и преображало ее совершенно. Потом я понял - улыбка. Удивительно хорошая была у нее улыбка - нежная и насмешливая в одно и то же время. Нет, улыбка тоже была разной - то дерзкой, то детски доверчивой, мягкой или злой, а порой неудержимо широкой - от всей души. Я запомнил одну ее такую улыбку - русской души; очень мне хотелось ее увидеть снова, но она никогда больше не повторилась именно такою. А когда она не улыбается, это задумчивая, смуглая зеленоглазая девушка очень современного вида. У нее появилась новая привычка щурить глаза, а потом вдруг открывать их широко, будто она удивилась чему-то своему. Может, оттого, что она стала хуже видеть. Да, на пушкинскую Татьяну она никак не походила - эпоха не та. Уж очень она самостоятельна и независима. Может, больше напускает на себя. По-моему, она слабее, чем кажется, и, безусловно, очень ранима и впечатлительна.
- Будем чай пить? - сказала Ата, почему-то покраснев. И стала накрывать на стол и заодно прибирать в комнате.
На ней был ярко-зеленый халатик. Наверное, потому и глаза казались такими зелеными. Значит, по-прежнему любит яркие и светлые цвета.
- Подумать только, вернулся Санди! Морской волк! Дружище! - радовался Ермак. - Молодец, что прибежал так рано! Вместо чая следовало бы чего-нибудь покрепче, но магазины-то еще закрыты!
- Бурлаков даст тебе покрепче! - засмеялась Ата. - Тебе же на работу.
- Я могу взять отгул.
Ата убежала на кухню. Ермак оделся и еще раз обнял меня.
- Ой, даже не верится, что ты вернулся.
Ата внесла чайник. Она налила нам чая и потребовала, чтобы я рассказывал по порядку.
- У нас буду рассказывать. Приезжайте! А пока расскажите лучше о себе.
Ата пожала плечами.
- У нас ничего нового. Учимся, работаем… А я еще и лечусь.
- Как у тебя с глазами?
- Хорошо! Вижу свет, вижу тебя. И за это спасибо. Мы помолчали. Столько не виделись, но разговор почему-то не вязался. И мы отправились к нам. Пахло пирогами и жареным мясом. Ата сразу стала помогать маме. А нас тут же послали за шампанским.
- Как живет Баблак? - спросил я дорогой.
- Хорошо. Ты знаешь, что он женился на Римме? Живут дружно. Он уже инженер. Мы к ним сходим. Ладно?
- Конечно. Слушай, Ермак…
- Да?
- Скоро приезжает Станислав Львович?
- Да, он в октябре освобождается. Приедет сюда. Мы уже списались. Ефим Иванович поможет ему устроиться на работу. Уж говорил с ним. У отца был свой злой гений…
- Жора Великолепный?
- Да. Но теперь его нет. Сколько он зла принес людям! Ты не представляешь. Дядя Вася перед смертью разоблачил его до конца.
- Тяжело он умирал?
- Очень! Самый лютый фашист не придумал бы таких мук. Когда человечество победит рак, это будет самая великая его победа. Больше чем полет на Луну. Ты знаешь, что Родиона уже на заводе нет?
- Лялька писала. Где он сейчас?
- Он теперь в Николаеве. Рядовым инженером. Он так рвался быть главным. Непременно главным! Старик главинж ведь собирался на пенсию. Когда главным инженером назначили твоего отца, Родион сразу и уехал. Ему давно следовало уехать. Разве можно работать с людьми, если они тебя не усажают!
Весь этот день мы провели вместе. Они жаждали рассказов о путешествии, и я им рассказывал: о "Дельфине", о научной работе, о Мальшете, Лизе, Фоме Ивановиче, обо всех, с кем сталкивался эти два с половиной года. Рассказал об острове Морлоу, о супругах Слегл.
- Сейчас достану подарки, - вспомнил я.
Раскрыли чемодан. Фотографий, иллюстрирующих наш быт на "Дельфине" и все достопримечательности путешествия, было, наверное, около тысячи - Мальшет давал мне оттиск с каждого снимка. Вручил подарки. Маме божка из слоновой кости; купил на базарчике в столице Гвинеи Конакри. Это- для души. А для тела дюжину разноцветного белья в красивой коробке. Женщины это любят. Ате я достал платье, которое даже коренная африканка сочла бы слишком ярким для себя… Ата пришла в восторг. Ермак получил трубку из настоящего сандала и галстук, приведший его в явное смущение. Вряд ли он его когда наденет, разве что захочет позлить какого-нибудь стилягу. Больше ради шутки купил я его.
Пересмотрели остальные подарки для друзей и родных.
- Который же здесь Ляльке? - спросила Ата, покраснев.
- Он в другом чемодане, - соврал я неизвестно для чего и переменил разговор.
По старой привычке Ермак помог маме убрать со стола - Ата устала и немного скисла, а потом они ушли домой. Ата не велела их провожать.
- Кстати, какая стала Лялька? - спросил я маму, когда друзья ушли.
- Лялька - хорошая девушка. Преданная дочь, не глупа, довольно хорошенькая. Учится отлично, хотя с неба звезд не хватает. Думаю, неплохой выйдет из нее врач, хотя пошла она на медицинский не по призванию, а вслед за Атой.
- Они что, дружат? Прежде они недолюбливали друг друга…
- Я бы не назвала это дружбой. Сидят рядом на лекциях, вместе готовятся к зачетам. Ляля очень много помогает Ате - записывает для нее лекции, читает ей вслух. Ведет себя как друг, но она ей не друг. Они слишком чужды духовно. Санди, я весь день не выходила на воздух. Идем пройдемся немного. Мы прошли на Приморский бульвар. Народу было совсем мало. В парке культуры и отдыха было массовое гулянье, и все схлынули туда. Там пускали фейерверки, звучала музыка, а здесь тихо. Мы спустились к самому морю и сели на скамейку.
- Мама, а как живет Петр Константинович?
- Ты же навестишь их, надеюсь? Он молодец! Не изменился ни чуточки. Такой же подвижной, энергичный, активно-добрый. Летом он работает начальником турбазы для школьников в горах, сам лазит вместе с ребятами на ледники. Зимой читает лекции на моральные темы, переписывается с многочисленными корреспондентами…
Мама усмехнулась:
- Я как-то читала эти письма. Есть очень глубокие - крик души, - когда подросток одинок и ему нужен добрый совет. А есть такие, что хочется всыпать как следует по одному месту. Так, девчонки часто спрашивают его, можно ли целоваться с молодым человеком, если его не любишь, но целоваться так приятно…
- Мама! Разве могут доставить удовольствие поцелуи без любви?
- Конечно. Разве тебе не приходилось целовать девчонок? Разве ты каждую любил?
- Д-да…
Не мог же я признаться родной матери, что я еще не целовал ни одну девчонку! Она бы сочла меня шляпой. И во всем виновата лишь одна Ата! Это из-за нее я не целовал ни одну девушку, даже когда им этого явно хотелось. А поцеловать Ату… у меня не хватало храбрости. Теперь хватит. Посмотрим!
- Когда ты пойдешь к отцу? - спросила мама, помолчав.
- Завтра утром. А потом мы с тобой пойдем к дедушке. Завтра ведь воскресенье?
На этот раз мы молчали чуть ли не полчаса, пока я не задал тяжелый вопрос:
- Что же случилось?
- Он годами дулся на меня… - начала мама с усилием. - Холодность. Враждебность. Тягостное молчание. Я не выношу, когда на меня сердятся, молчат. На меня нападает дикая тоска. Я иду на работу и уношу с собой эту тоску. Все время какое-то подавленное состояние. Оно мешает мне работать, радоваться жизни, людям. С детства у меня хорошее настроение поутру…
- У меня тоже!
- Вот. Я просыпаюсь с таким ощущением, будто сегодня праздник и меня ждет масса удовольствий. Ощущение радости. Андрей же с утра всего злее. Моя радость его раздражает. Возбуждает в нем какую-то ревность. А он знает мои уязвимые точки, что мне всего больнее. И он непременно добьется того, что вспугнет мою радость. Ты не представляешь, Санди, как я устала от этого! Просто больше не могла. Не могу, и все тут!
Это началось с первого года брака, но тогда мы быстро мирились. Андрей может быть таким славным, таким милым и обаятельным. Вот такого я его очень любила. И люблю до сих пор. Но с годами он все реже радовался вместе со мной. Ты знаешь, что произошло? Он слишком часто на меня дулся, и это приобрело характер условного рефлекса. Понимаешь? Это страшно! Рефлекс - гасить радость!
- Ко почему, почему? - воскликнул я огорченно. - Мама, за что он на тебя дулся? Я тоже это замечал. Ведь часть его плохого настроения распространялась и на меня. Ко мне казалось, что на заводе он стал проще, ласковее.
- Это он с тобой и Атой был проще и ласковее. Ата умеет с ним ладить. Да. Так вот… Знаешь, что вызвало у меня взрыв? Пустячный эпизод. Мы пошли пройтись. Молча ходили по городу. Он вел меня под руку, но лицо было холодное, отчужденное. И я страдала ужасно. Я подумала: как давно я не видела его прежней улыбки! Ты знаешь, какая у него бывает милая улыбка! Мы захотели пить. Подошли к первому попавшемуся киоску с газированной водой. Продавщица разменяла ему крупную бумажку рублями. Деньги были совсем мокрые. Продавщица пошутила, и… отец ответил ей своей улыбкой - сразу стало совсем другое лицо. Прежнее. Почти забытое. Незнакомая женщина получила то, о чем я, жена его, так тосковала, - прежнюю улыбку. Не разучился он улыбаться. Он только мне не улыбался. И я вдруг подумала, холодея: "А ведь я, наверно, уйду от него".
- Но, мама… - Я чуть не плакал от жалости. - За что он на тебя сердился?
- Я и сама не знаю… Я часто думала об этом. - Но ты его спрашивала?
- Конечно.
- А он что?
- Он никогда не признавал, что он сердится. Самого факта не признавал. Он говорил: "Не выдумывай. За что мне на тебя сердиться?"
- Вот именно - за что? А если я его спрошу?
- Он скажет то же самое. Ну и вот. Я терпела сколько могла. В молодости больше сил. А теперь больше не могу. Я ожесточилась против него. Я не дам больше гасить мою радость! Я хочу радоваться жизни и людям. Так я и сказала твоему отцу… Хватит об этом. Хорошо? Расскажи лучше о Мальшете, о Лизе. Ты мне много о них писал.
Мы еще долго обо всем говорили с мамой… К той теме больше не возвращались.
…В воскресенье утром я пошел к отцу. Мне отперла бабушка, как всегда приодетая, будто собралась в театр, с уложенными у лучшего парикмахера города волосами.
Она вскрикнула, узнав меня, и заплакала, обрадовавшись, или от другого какого чувства.
- Сашенька! Саша приехал! Как вырос, возмужал! Анд-рюша!
С отцом я поздоровался не очень сердечно. Не мог. Ему, кажется, было неловко. Но он напустил на себя веселость.
Он постарел, стал суше и по-военному подтянулся, будто не на заводе работал, а служил в армии. Я вручил им подарки.
Пока бабушка с пятнами на лице (она чего-то волновалась) подавала на стол, мы с отцом разговаривали о том о сем. И за чаем он рассказывал о заводе. Бабушка с гордостью слушала. Она гордилась своим сыном: дважды в жизни достиг положения.
- Ведь заново начинал все в тридцать-то восемь лет, - и: вот уже главный инженер! - сказала она восторженно.
Папа улыбнулся ей своей милой улыбкой, за которую полюбила его когда-то Виктория Рыбакова. Я отвел глаза.
- Когда придет "Дельфин"? - спросила бабушка, что-то соображая.
- Недели через три.
- Николай Иванович не приедет раньше?
- Нет. Он же начальник морской части экспедиции. Меня он послал вперед лишь потому, что мама осталась одна. Мне написала Лялька Рождественская.
Наступило неловкое молчание. И только от сгущающегося ощущения неловкости могла бабушка задать мне такой вопиющий по своей бестактности вопрос:
- Что сказал дедушка, когда узнал?
Отец сделал невольное движение ко мне, как бы желая удержать от ответа. Я вроде не видел. Я был простодушен, как телок.
- Дедушка сказал: сукин сын!
- Санди! - ахнула бабушка.
- Ты же сама спросила, что сказал дедушка. Дедушка сказал…
- Ладно, ладно, мы уже слышали! - остановил меня отец. - Ты и рад стараться. Не все можно передавать.
После этого разговор что то не клеился. Отец встал и надел китель.
- Душно. Идем, Санди, пройдемся.
Я привел его на ту самую скамеечку, где вчера сидели мы с мамой.
- Ты слишком молод, чтоб судить… - начал отец.
- Не берусь судить!