В годы гражданской войны погиб большой советский транспорт "Орёл". Разные слухи ходили о гибели "Орла", и все недобрым словом поминали капитана судна Августа Лаце. О долгих и трудных поисках "Орла", о судьбе капитана Лаце и рассказывается в книге. Для младшего школьного возраста.
Константин Золотовский
Капитан Лаце
Много затонувших кораблей нашли и подняли водолазы. Корабли эти лежали на дне тёмных и светлых озёр, в зелёных глубинах морей, далеко за Полярным кругом в Ледовитом океане, в песчаных, ракушечных устьях рек и в морских заливах среди густых разноцветных водорослей.
Одни из них были так исковерканы минами, что водолазы, пробираясь в темноте среди обломков острого железа и стали, каждую минуту рисковали разрезать свою резиновую рубаху или запутать сигнал.
Другие были почти целы, но лежали опрокинутые вверх килем, и, чтобы поднять такой корабль, водолазам приходилось сначала "ставить его на ровный киль", то есть, попросту говоря, ставить так, как кораблю и полагается стоять.
А иные корабли до того влезли в засасывающий ил, что водолазы вначале должны были копать дно, прорывать под ними тоннели, а потом уже выдирать корабли из грунта наверх цилиндрическими большими понтонами на длинных стальных полотенцах.
Много затонувших кораблей нашли советские водолазы. А вот "Орла" искали очень упорно, но долго не могли найти.
"Орёл" пропал без вести давно, еще в гражданскую войну. Был это вместительный, совсем новый транспорт, с сильными машинами, высокой рубкой, острым форштевнем и просторными трюмами.
После окончания гражданской войны стали выяснять, куда же девался транспорт.
Перерыли все документы в портовых конторах, - ничего не нашли.
Запросили иностранные порты, не регистрировался ли у них транспорт "Орёл" постройки 1912 года, водоизмещение 6300 тонн, мощность машин 2 X 1100 НР (лошадиных сил), регистровый "N1 1340.
Порты ответили: не было у них такого, не регистрировался. Ну, значит, "Орла" надо искать на дне.
Начались розыски.
Но "Орёл" будто сквозь дно провалился вместе с трубами и мачтами. Бывают и такие случаи. Вот, например, в Азовском море, около Бердянска, хотели водолазы поднять одно судно, да задержались из-за штормов, потом спустились - глядь, а корабля уже нет. Только верхушки мачт из грунта торчат.
Два дна у Азовского моря: одно верхнее - грязевое, обманчивое, а под ним второе - уже настоящее, крепкое. Может, и "Орёл", пока его искали, провалился на какое-нибудь второе дно.
Только нет, в северных морях двойного дна как будто не бывает.
Лежит он где-нибудь на обыкновенном дне, покрытый ржавчиной и ракушками, но где лежит, - не угадаешь: море ведь большое.
Объявили крупную премию тому, кто укажет место гибели "Орла". В газетах об этом напечатали и во всех судовых конторах объявления вывесили.
Ни один человек на водолазную базу не пришел и на объявления не отозвался.
Верно, те, кто знал про судьбу "Орла", сами лежали с ним на морском дне.
Из всего экипажа транспорта разыскали только боцмана Груздева, Михаила Терентьевича.
Его-то найти было не трудно: он уже пять лет служил на судне "Камбала".
Но и боцман не знал точно, куда ушёл "Орёл" и что с ним приключилось. А не знал потому, что отстал он когда-то от своего судна по простой случайности.
В ту штормовую ночь, когда "Орла" в последний раз видели в порту, боцман Груздев лежал в больничном бараке на берегу. Время переживали тяжёлое, бараки были набиты битком больными. Лежал боцман где-то в углу у заклеенного бумагой окна, и навещали его из всех знакомых только капитан "Орла" Август Генрихович Лаце да изредка корабельный фельдшер Яковенко.
Неизменно через день, ровно в четыре часа тридцать минут, приходил капитан в барак и садился на табуретку возле койки боцмана. Если в этот день Михаилу Терентьевичу было не до разговора, капитан только смотрел на клетчатый лист, где была записана температура больного, качал головой и, посидев пять - десять минут, уходил. А если боцману было полегче, капитан просиживал возле него целых полчаса.
- Ну, как живём, боцман? - спрашивал он, похлопывая по одеялу большой костлявой рукой. - Когда плавать будем?
Больше капитан ничего не говорил.
А ровно через полчаса он вынимал из кармана морские часы - хронометр со светящимся циферблатом - и неторопливым шагом проходил через всю палату. Когда, чуть нагнувшись в дверях, чтобы не удариться головой о косяк, он исчезал в коридоре, соседи боцмана, кивая головой на дверь, говорили:
- Ничего, видать, у вас капитан. Аккуратный человек, спокойный.
- Море любой камешек обточит, отвечал боцман. - А он весь век на море.
- Из простых, верно? - спрашивали соседи.
- Да, не из дворян. Отец у него, рассказывают, рыбак был, латыш, и сам он с малых лет на корабле медяшку драил.
- Это и видно, - говорили соседи. - Только чего же он царскую медаль носит?
- Это за спасение на водах…
- Ну, хоть и за спасение, а всё равно старый режим. Да уж что и говорить, коли человек выслужился, так он со своими чинами да орденами сам не расстанется, отнимать будешь - и то не даст.
Боцман на это ничего не отвечал. Он-то знал, что у капитана Лаце два сына в Красной Армии, где-то на фронте, да говорить об этом в палате не решался. Хоть кругом лежал свой народ - матросы, грузчики, рабочие с лесопилки, - но для вольных разговоров время было неподходящее. В городе хозяйничали белогвардейцы и англичане. Правда, поговаривали уже, что вот-вот им конец придёт, но они, как мухи осенью, становились с каждым днём всё злее. За одно слово можно было либо пулю в голову, либо верёвку на шею заработать.
Единственный раз за всё время капитан Лаце пришёл в барак часом позже, чем обычно. Лицо у него было в красных пятнах, и пахло от него как будто спиртом. Боцман даже носу своему не поверил: капитан был человек непьющий.
Только он ушёл из барака, к боцману явился с корабля другой сослуживец - фельдшер Яковенко.
- Ну что, капитан-то был сегодня? - спросил он.
- Был. А что?
- А ты ничего не заметил?
- Это насчёт спиртного?
- Да нет, не то, - сказал Яковенко и, присев на кровать, зашептал Груздеву на ухо. - Понимаешь, сижу я утром у себя в каюте, мензурки перетираю. Вдруг он входит и говорит: "Дай-ка мне, Яковенко, спирту". - "Для чего?" - спрашиваю. "Пить буду". Ну, налил я ему сто кубиков, а он двести попросил. Опрокинул разом, а потом достал из кармана письмо и говорит: "Вот, Яковенко, мне один человек новость привёз. Было у меня два сына, а теперь ни одного нет. Младшего прошлый месяц убили, а старший еще зимой погиб, - я и не знал". Повернулся и ушёл к себе. Я к нему в каюту стучался, стучался, - не отзывается… Ну, не думал я, что нынче он к тебе придёт…
* * *
Боцман долго лежал в жару - тиф у него был самый тягучий и упорный. Доктора говорили - "возвратный".
Фельдшер Яковенко давно уже перестал навещать Михаила Терентьевича, а капитан всё ходил и ходил.
И вдруг не пришёл.
"Что же это случилось? - подумал боцман. - Уж если в тот раз, когда письмо получил, всё-таки пришел, то, значит, нынче важное дело его задержало".
Еле дождался боцман следующего дня. Вот и четыре часа тридцать минут, а капитана всё нет.
И тут принёс кто-то в барак новость. Ушли из города англичане и французы, а вместе с ними и кое-кто из белогвардейцев. Говорят, что иностранцы не слишком-то хотели брать с собой за границу своих белых союзников. Собрались они как-то незаметно, в одну ночь. Теперь в городе остались единственными хозяевами белогвардейцы. Да тоже, должно быть, ненадолго. Весть переполошила весь барак. Кто мог ходить, вставал украдкой с койки и заглядывал в полузаклеенные окошки. Кто не мог двигаться, то и дело спрашивал у ходячих: "Ну, что там? Ну что?"
И в самом деле, даже из окошек барака можно было заметить, что в городе произошли перемены.
Перестали разгуливать по улицам английские офицеры во френчах и широких блестящих ремнях, французы в голубовато-серых пелеринах, шотландцы в клетчатых юбочках.
Зато нарядились в английские френчи, буцы и обмотки белые вояки. Видно, успели уже разграбить брошенные иностранцами склады.
Город был весь какой-то пьяный, шумный и отчаянный. Должно быть, кутили белые вовсю напоследок, перед своим концом.
"Уж не прикончили ли моего капитана? - тревожно думал Михаил Терентьевич. - Пронюхали как-нибудь, что у него сыновья в Красной Армии, и ухлопали. Очень просто…"
Но ничего толком не мог узнать боцман, пока лежал на больничной койке. И вот наконец выписали его из тифозного барака.
Первым делом побежал он в порт.
Смотрит - нет "Орла". Начал он останавливать и расспрашивать людей - и узнал от них, что в ту осеннюю ночь, когда англичане убрались восвояси, увели они и "Орла". Вернее сказать, захватили его те белогвардейцы, которые с ними ушли. А куда угнали, - неизвестно.
Боцман разыскал даже одного старичка, который видел всю ночную погрузку.
Старичок рассказал заикаясь, что белые всю команду загнали на палубу и к каждому приставили часового с ружьём. Шестерых, которые вздумали сбежать на берег, тут же у сходен расстреляли - сигнальщика, машиниста и четырёх матросов.
- А капитан?
- Капитан что? Стоял наверху и командовал.
- Командовал? Вот оно как…
Боцман не стал больше расспрашивать - повернулся и зашагал в город.
Шёл он, пошатывался и сам не знал, отчего шатается: оттого ли, что во время тифа разучился ходить, или от огорчения. Жаль ему было товарищей - и тех, которых прикончили белые, и тех, которых они силой угнали неизвестно куда, мыкаться по чужим портам. А сильнее жалости была досада и растерянность.
- Что ж это выходит такое? - говорил сам с собой боцман, останавливаясь посреди улицы и разводя руками. - Что ж это с капитаном?.. Десять лет вместе проплавали - шесть на "Шарлотте" и четыре на "Орле". За десять лет можно узнать человека!.. А получается, что в бараке-то правду говорили: царская медаль к старому тянет… Уж лучше бы расстреляли его, как сигнальщика и машиниста. По крайней мере было бы за что жалеть… Интересно, что же он теперь за границей делать будет. Капитанствовать, что ли, на том же "Орле"? Как "Орёл" по-английски называется?..
Боцман знал много английских слов, а названий корабельных еще больше. Он припомнил, что в одном северном порту он видел несколько лет назад английский траулер, который назывался "Игл". Это значит "Орёл"…
Однако дня через три-четыре узнал боцман Груздев от рыбаков того посёлка, где жил, выйдя из барака, что капитану Лаце не придётся, пожалуй, служить у англичан.
В ту самую ночь, когда ушёл "Орёл", рыбаки, которые промышляли далеко в море, слышали на рассвете глухие взрывы. В море часто в те времена грохали мины, сорвавшиеся с якорей. Много их бродило около берегов, в губах, заливах и далеко в открытом море. Поэтому на взрыв никто не обратил бы и внимания, если бы вскоре после этого не выловили в море большой спасательный круг с надписью "Орёл". Спасательный круг повесили на гвоздь в конторе порта. Этим дело и кончилось. Тогда у нас ещё не занимались поисками и подъёмом затонувших судов - не до того было.
Да и прежде всего надо было выяснить: в самом ли деле потонул "Орёл", или он просто потерял в наших водах спасательный круг?
II
Было раннее утро, когда "Камбала" отвалила от берега и тихим ходом вышла в море.
Море в это утро лежало до того синее и спокойное, что так и хотелось свеситься с борта и погладить его ладошкой.
"Камбала" шла вперёд не прямо, как ходит обычно судно. Шла зигзагами, оставляя за кормой изогнутый след, будто хлестнули по воде длинным, завивающимся кнутом.
Почти все водолазы собрались на корме "Камбалы", у прибора металлоискателя, который помогает водолазам обнаруживать корабли. Вышел сюда и машинист в промасленной синей спецовке, и кочегар Жуков в чёрной от угля брезентовой робе, - оба они только что сменились.
Тут же, на корме, стоял и боцман Михаил Терентьевич Груздев в высоких болотных сапогах, в порыжевшей морской фуражке с медной эмблемой.
А из дверей камбуза, где, точно серебряные, блестели на полках подносы, ложки, тарелки, ножи, вилки, чумички и кастрюли, то и дело высовывался кок Василий Никифорович Бородулин в высоком, как башня, белом колпаке и в белом переднике. Ему тоже сегодня не сиделось на месте.
Толпятся водолазы около прибора металлоискателя, поглядывают на рыжий ящичек и ждут, когда дёрнется там стрелка на циферблате и зазвенит рядом с ящичком электрический звонок. А двинется стрелка и зазвенит звонок тогда, когда медный плетёный, толщиной с палец, хвост металлоискателя заденет на дне за железный борт затонувшего судна или за какой-нибудь другой железный предмет.
Этот медный хвост тянется за кормой "Камбалы" по дну, длинный-предлинный. Куда "Камбала", туда и хвост. "Камбала" идет, виляет, и хвост извивается по дну, как змея.
Водолазы стоят на корме и беседуют.
- Михаил Терентьевич, - спрашивает боцмана молодой водолаз Яцько, - наверное, много у тебя вещей на "Орле" осталось?
- Ясно, остались. Да я про них и думать забыл, - отвечает боцман. - Сапоги там у меня были хорошие, хромовые, так они давно сгнили, гвоздики и те, верно, ржавчина съела… Выходная пара, бушлат - об этом и говорить нечего. Вот разве только сундук… Сундука мне, признаться, было жалко.
- А что в нем? - спросил Яцько.
- Да ничего особенного.
- Чего же ты о нём жалеешь?
- Сам по себе хорош был… Делал его один хитроделатель-сундучник, Филимонов Осип Сергеевич, который знал на это свои секреты. Сундук был у меня из чистого ореха, с потайным дном и с музыкой. Только два сундука таких и было во всём флоте - у меня да у шкипера на "Ростиславе". Полированы они были так тонко, что в крышку можно было смотреться, точно в зеркало. А открывался сундук с трёх поворотов ключа. Захочешь открыть, поверни ключ в замке один раз, - сундук заиграет побудку, в точности как на горне, только приятней. Повернёшь ключ второй раз - играет обед, повернёшь в третий - сыграет сундук "восемь палок", проветрить палубу, - и откроется. Без музыки не открывался. Восемь лет с лишним проплавал я с ним. Вместе с ним и в отпуск ходил.
Один раз, помню, ехал я из отпуска. На станции Горемыки поезда пришлось ждать долго: целых шесть часов. В третьем классе было душно, народу пропасть. Вышел я на свежий воздух, прилёг возле вокзала на травку, да и заснул. Вдруг слышу во сне - побудку горнист играет. Я на корабельные сигналы чуткий, враз вскочил. Гляжу - два жулика мой сундук отмыкают. Сундук был тяжеловат, унести его трудно - вот они и задумали выпотрошить его. Подобрали отмычку - и щёлк. А сундук мне побудку и сыграл.
У нас на "Орле" все знали про мой сундук. Музыку приходили слушать. Только, бывало, и просят: поверни ключ да поверни. А я им говорю: "Это вам не шарманка!". Вон Пыльнов, наверно, помнит мой сундук?
- Ещё бы не помнить, - сказал пожилой водолазный старшина Пыльнов, который в пятнадцатом году плавал шесть месяцев на "Орле" матросом. - Отлично помню… Я тогда только из деревни приехал, всё мне было в диковинку. А уж сундук-то этот мне и во сие снился. Думал: дослужусь до боцмана - непременно такой заведу.
- А жив ли сейчас сундучник-то этот? - спросил водолаз Яцько.