Беглецы попали в окружение улыбок и приветствий. Люди на мостиках были не сами по себе, все они были люди капитана, его команды, и он был здесь главный. И теперь Данька под влиянием тайной силы, исходящей от капитана, превращался в обыкновенного мальчика, грязного, долговязого, бессильного в своём желании разоблачить похитителя детей. Всем своим мозжечком он чувствовал, как подпадает под суровую, но чем-то притягательную власть человека с добродушной физиономией бульдога.
Это был не похититель детей, а переодетый в форму капитана Нептун, и вёл он мальчиков, чтобы совершить над ними обряд посвящения в моряки. А может быть, он собирался заковать их цепями и превратить в рабов? Мысли Даньки метались от одной крайности к другой. А не собирается ли капитан посадить их на гауптвахту в наказание за беспокойства, доставленные родителям? Может, именно это он имел в виду, когда возмущался майором Охапкиной, поучавшей его, как надо воспитывать ребят? И вот он вёл их сейчас, чтобы воспитывать по морской традиции - посадить на гауптвахту, а это не родительский нагоняй, не выговор классной руководительницы, не скучные нотации учителей.
Их ведут, чтобы наказать по всем правилам морской службы. После гауптвахты им ещё впаяют несколько нарядов вне очереди - драить палубу, красить борта, чистить картошку на камбузе. Вдобавок лишат увольнительной на берег. В то время как все матросы будут гулять по городу, заходить в портовые кабаки, кататься на каруселях в приморском парке, шататься по улицам и распевать "Подмосковные вечера", Данька и Сашка только с палубы смогут рассматривать королевские дворцы, минареты, пагоды и всяких иностранных людей. Даже в Африке им не дадут сойти на берег, и туземцы прямо с лодок будут предлагать им бананы, кокосовые орехи, финики и ананасы. На разных языках они будут кричать: "ясават!", "бракумай!", "мурза-мон!", "косы-чук!", что означает в переводе на русский язык: "купи-покупай".
Данька даже слышал крики, когда они подходили к причалу, где стоял катер "Весёлые пескари", а капитан поднял руку и скомандовал:
- Стоп!
Мальчики остановились. Капитан подтянул к себе катер, опёрся на трость, молодцевато и легко, как прыгун с шестом, перебросил своё грузное тело на палубу. Вслед за ним прыгнул Мурзай, и оба провалились куда-то вниз, а вскоре снизу вылетел трап - обыкновенная доска с поперечными перекладинами - и шлёпнулся одним концом на причал. Катер качался, трап ходил ходуном, мальчики топтались перед ним, не решаясь войти.
- Смелее! - донёсся голос из трюма.
"Гр-р-рыу! Бам-хук!" - подал голос и Мурзай, что означало: "Порядок, мальчики! Залазь!"
Данька пошёл, чуть покачиваясь, по трапу. Плюхнувшись на палубу, он уцепился за конец трапа, подтянул его и стал руководить Сашкой. Хрипло дыша, Сашка опустился на четвереньки и пополз, как медведь, но у самой палубы надумал поправить пояс и стал заваливаться набок. Но не упал, а повис на трапе, держась за него руками и болтая в воздухе толстыми ногами. Он так и висел и болтал ногами, пока из трюма не высунулась седая голова капитана с трубкой в зубах. Капитан с минуту спокойно наблюдал, как Сашка висит и дрыгает толстыми ногами.
- Погибаешь? - спокойно спросил он. Сашка затих. - Нет? Тогда отпусти руки и открывай купальный сезон!
Сашка опустил руки, шлёпнулся в воду, зафыркал, как морж, и в два гребка вылетел на берег. Капитан, не вынимая трубки изо рта, повернул голову к Даньке:
- А ты разденься и следуй за ним. Живо, живо! А то вас мать родная не узнает - грязь, срамота!
Капитан скрылся в трюме, и вскоре оттуда полетели на берег мыло, зубная паста, щётка, кусок рыболовной сетки вместо мочалки. А также полосатая тельняшка и штаны - для Диогена. Данька разделся, прыгнул в воду и поплыл к берегу. Брызгаясь и гогоча, мальчики мылись, драили себя, пока на палубе снова не появился капитан:
- Кушать подано!
Мальчики быстро оделись. Диоген в тельняшке и просторных штанах капитана - умора! - был похож на клоуна. Они тут же полезли в трюм, откуда неслись дивные запахи еды.
Нет, это был не трюм, а настоящая кают-кампа-ния, с большим столом посередине, уставленным открытыми банками, хлебом, огурцами и помидорами. На портативной газовой плитке стоял чайник. Капитан в тельняшке, из которой выпирали упругие, ещё совсем молодые мускулы, сидел за краем стола, дымил трубкой и опять что-то писал в своём блокноте. Он на секунду оторвался от блокнота, молча кивнул - упрявляйтесь! - и продолжал попыхивать трубкой, не обращая внимания на ребят, в растерянности глядевших на стол, на Мурзая, сидевшего под столом, где уже стояла для него миска, полная разносолов. Сашка оглядел еду осоловелыми глазами, подтащил к себе творог, вывалил его в миску, вылил туда банку сгущёнки и прямо-таки застонал от наслаждения. Одной рукой он загребал творог со сгущёнкой, другой - заталкивал в рот помидорину, подвигал к себе хлеб, выгребал из банки "Завтрак туриста". Челюсти, уши, брови ходили ходуном. Грудь вздымалась. Над затылком поднимался пар. По вискам струился пот.
Данька, не касаясь еды, оглядывал стены, увешанные картинками из журналов и фотографиями. С одной фотографии улыбалась девочка, с другой грустно и ласково смотрела девушка. С третьей заботливо глядела уже седая женщина. Если всмотреться, у всех были общие черты. Это была женщина в разные периоды жизни. И она имела какое-то отношение к капитану. И куда ни повернёшься, везде она была рядом, как бы наполняя каюту своим дыханием. И ещё одна фотография в рамке за стеклом - портрет худого усатого человека во флотской фуражке. Это был писатель Александр Грин. Модели фрегатов, компасы, затейливые ножи, часы, раковины,- скелеты рыб, причудливые камни - всё это, развешанное по стенам, разложенное на полках, тянуло к себе. Всё это хотелось понюхать, потрогать, рассмотреть со всех сторон. Но внимание Даньки привлекла книжка, с обложки которой улыбался безусый молодой человек, удивительно похожий, на капитана, хотя он и был без очков. Может, это сын капитана? Данька прочёл название книги: "Записки штурмана дальнего плавания". И ослабел от ошеломляющей догадки. Это же не сын, а сам капитан! Он же и есть автор этой книги! А фамилия его Милованов, и его все знают ещё по другой знаменитой книге - "По морям и океанам". И ещё по третьей книге - "Двести пятьдесят дней Севастополя". Автор этих знаменитых книг и капитан, углубившийся в свой блокнот и что-то писавший, - одно и то же лицо!
Пока Сашка, красный от усердия, пожирал подряд всё, что лежало перед ним на столе, Данька бросал в блокнот капитана разведывательные взгляды. Чтобы увидеть, что он пишет. И окончательно установить, кто же он такой. Но капитан перехватил один из таких тайных его взглядов своими добродушными, широко расставленными глазами, и Данька почувствовал в них страшную силу телепатического внушения, и ясно стало, что под видом капитана действовал не кто-нибудь, а главный телепат республики. Данька и капитан сцепились в телепатическом поединке. И Данька сдался. И, сам того не желая, вспомнил о еде, стоявшей на столе, и стал покорно есть. И по мере того, как он ел, аппетит его разгорался всё сильнее и сильнее. И он ничего не мог с собой поделать и понял, что это не его воля, а воля капитана - главного телепата. Голод Даньки стал нестерпимым. Он ликующе осмотрел стол и только сейчас заметил, что от "Завтрака туриста" уже мало что осталось. Он гневно вырвал банку из-под Сашкиного носа и придвинул к себе, но тут же почувствовал, что и творог, залитый сгущёнкой, тоже вкусная еда. И он придвинул к себе тарелку с остатками творога, который раньше не любил, и вырвал из Сашкиных рук кефир который терпеть не мог, и припал к бутылке, словно это был ямайский ром. А когда он оставил бутылку, аппетит уже бушевал, как пожар. И он уже хватал, не разбирая, всё, что лежало под руками: то тюбик с плавленым сыром, выдавливая его себе в рот, то хлеб с колбасой. Он вёл себя бесцеремонно, как завоеватель. Диоген перестал есть. Он не узнавал своего друга. Он решил, что тот заболел и в него вселился голодный бес. Сашка, конечно, не знал, что на Даньку действовал телепатический приказ капитана. На столе почти ничего не оставалось, а Данька готов был есть и есть. И он стал доедать остатки булки, воображая, что это кровавый бифштекс, так силён был ром, возбудивший в нём бешенство аппетита. И всё это время, что ребята были заняты едой, капитан ни разу не глянул в их сторону, он всё писал и писал, попыхивая трубкой, словно был здесь один.
Глава 20. "ПРИВЕТ ВАМ, ЛЮДИ!"
Когда ребята подмели всё, что было на столе, установилась мёртвая тишина, и стало слышно, как скрипит авторучка, носясь по блокноту, и она, эта авторучка, была похожа на ищейку, снующую по палубе, а трубка была похожа на пароходную трубу, извергающую дым, а капитан похож на кочегара в тельняшке. Долго-долго стояла мёртвая тишина, ребята боялись нарушить её. И даже Мурзай замер под столом. А перо всё бегало и бегало по бумаге.
И Данька, следя за бегающим пером, стал выдыхаться, стараясь поспеть за витками ложившихся строк, потому что это уже были не витки строк, а проволока, которую тянули связисты, и за связистами на расстоянии бежали, пригибаясь, моряки с автоматами наперевес, штурмуя вражеские укрепления. Данька знал точно - это были героические черноморцы, освобождавшие Севастополь; они брали сейчас штурмом Сапун-гору, и треск автоматных очередей нёсся по рядам строчек - колючей проволоке, и комиссар в тельняшке, с перевязанным плечом держал в руке флаг и бежал к высоте, чтобы водрузить его там, и кровь стекала по тельняшке, а снизу, со склона, перебегая от камня к камню, мчались краснофлотцы. Они поднимались, падали и снова поднимались. Цепи одна за другой охватывали высоту, но редели, потому что за выступом скалы строчил вражеский пулемёт. Наши огнемёты огненными струями выкуривали из каменных нор последних фашистов, но достать вражеского пулемётчика не могли. Волосы шевелились от горячих вихрей. Данька был в первом ряду наступающих краснофлотцев и первым заметил, как фашист, прикинувшись убитым, остался в тылу у наших ушедших вперёд краснофлотцев, а потом внезапно ожил, стал медленно подниматься и наводить свой наган в спину комиссару с флагом. И вот, когда он уже взвёл курок, чтобы выстрелить в комиссара, поднявшего флаг, в эту самую минуту старший матрос Даниил Соколов сорвал чеку с гранаты и бросил её в окоп, а сам рванулся вперёд, чтобы заслонить собой комиссара. И пуля, выпущенная из нагана фашиста, обожгла его плечо, но он в это время услышал, что граната взорвалась в окопе, и сам, обессиленный, но счастливый оттого, что уберёг комиссара от смерти, стал сползать вниз и тут увидел, как комиссар водрузил между камнями древко с обожжённым полотнищем. А потом вялость, охватившая руку, стала расползаться по всему телу, подбираться к сердцу и голове, он упал и заелозил руками по россыпи камней…
Капитан оторвался от блокнота. Он поймал взгляд Даньки и вскочил, бросившись на помощь. Со стола слетели авторучка и блокнот, авторучка, как ручной огнемёт, дымясь, упала на пол, и оба они, капитан и Данька, испугавшись, встретились взглядами и поняли, что они видели одну и ту же картину боя. И они узнали друг друга - это были комиссар Милованов и старший матрос Даниил Соколов. Вот где они встретились! И обоим стало ясно, что встречались они не в метро по дороге на ветпункт, когда Данька ехал спасать Мурзая, а при штурме Сапун-горы…
Капитан поднял блокнот и авторучку, натянул на плечи китель и улыбнулся… глазами комиссара Милованова. И Данька прозрел. Он увидел на кителе чуть пониже выгоревших меток от орденских планок пятиконечный отпечаток.
- Вы Герой? - спросил он, бледнея.
- А ты откуда знаешь? - удивился капитан.
Капитан взъерошил пятернёй свою седую шевелюру, лицо его расплылось в улыбке. Сашка Охапкин выпучил глаза, потому что ничего не видел, не знал и не понимал, и пёс Мурзай лежал под столом и пялил свои маленькие глаза на людей и тоже ничего не знал, не понимал и ни о чём не догадывался. Они не знали, что Данька в годы войны был вестовым у комиссара Милованова и вот сейчас они встретились после долгой разлуки.
Так закончилось разоблачение комиссара Милованова, боевая деятельность которого была описана в книге "Двести пятьдесят дней Севастополя", книге, которую Данька читал ещё давным-давно.
И теперь они снова встретились, и Данька снова поступал в его распоряжение, чтобы выполнять новые боевые задания, потому что тогда, когда матрос Соколов, заслонив собой комиссара, пал сражённый, он не умер, как думал комиссар, а был вынесен с поля боя сестрой милосердия Надей Воробышевой. Так встретились однополчане, храбрые бойцы героической морской пехоты, встретились, чтобы теперь никогда не расставаться.
- Поели? - спросил капитан. - А теперь собирайтесь на выход. Но прежде чем отвезти вас домой, есть небольшой разговор.
Мурзай перестал возиться под столом, приподнял уши и замер.
- Какой разговор? - спросил Диоген недоверчиво.
- А вот послушайте. "Весёлые пескари" - флагманский корабль в отставке - формирует экипаж, не хватает двух матросов и кока. - Капитан глянул на пса и почесал нос. - И ещё, пожалуй, сторожа… С ответом прошу не торопиться. Хорошенько подумайте. Пораскиньте мозгами. Потолкуйте с родителями. Может, ничего не получится. Да, вполне возможно, что ничего не выйдет, - капитан вздохнул и воткнул трубку в рот, - и я зря затеял с вами этот разговор. - Капитан потянулся за спичками.
- Это почему же зря? - закричал Сашка, ничего не понимая, а Данька, ещё не остывший после радостной встречи с комиссаром Миловановым, сжался от страха, что судьба их может снова разлучить.
- В общем, так: если надумаете ко мне матросами, тогда пишите заявления… - Матросами? К вам? - Сашка не верил своим ушам. Только сейчас до него дошло, что предлагал им капитан. - А как же школа?
- Речь идёт о летней навигации. Экипаж формируется на один сезон. Экипаж в целом уже укомплектован, подобрались крепкие ребята, но двух матросов не хватает. - Капитан глянул на Мурзая. - И, пожалуй, ещё сторожа.
- Мы согласны, - глухо сказал Данька и отвернулся, чтобы не обжечь капитана взглядом своих пронзительных телепатических глаз, умолявших, просивших, повелевавших: взять! взять! взять!
"Гав! Бр-р-рао-о!" - зарокотал под столом Мурзай, что означало: "Я тоже согласен!"
- Это как же согласны?! - Сашка встал из-за стола. - Ты чего за всех говоришь? Что же, мы всё лето работать будем, а отдыхать когда? - И, наморщив лоб, он вдруг добавил потише: - А платить нам будут?
Данька страдал. Надо было укротить Диогена. Немедленно укротить этого несчастного болтуна, обжору и лентяя. Этого выжигу и махинатора, который только и думал о том, где бы кого бы и как бы обжулить. Данька собрал всю телепатическую силу, и этой силы хватило бы, чтобы обрушить под Сашкой палубу, испепелить его так, чтобы он испарился в воздухе и никогда обратно не вернулся на землю в человеческом облике. Данька уже готов был его уничтожить, но капитан вынул трубку изо рта и потряс ею о ладонь.
- Дельный вопрос! Отвечаю. Заработок: воздух, питание, солнце, купание, дружба с хорошими ребятами. И ещё можно будет набраться ума, что, между прочим, кое-кому не лишне. Кроме того, заработаете ещё мозоли на руках. И узнаете речное дело, и научитесь водить суда. Что же касается кока, то он должен подготовиться по высшему разряду ресторанного искусства, а накормить экипаж - это тоже немалое удовольствие. И всё это вместе составит отдых, о котором можно только мечтать. Устраивает такой заработок?
Данька двинул Сашку в толстый бок кулаком и произнёс про себя все клички, которых немало собрал за свою жизнь Охапкин: "Обжора! Хрум-хрум! Жиртрест! Главсало! Топтыгин!" Выпустив весь этот набор кличек, Данька сдвинул пятки, расправил плечи и ещё раз сказал:
- Мы согласны!
И толстый Сашка обмяк, почуяв, что опять невидимая, но цепкая сила, исходящая от Даньки, спеленала его по рукам и ногам, и он, Сашка, опять стал безвольной игрушкой в руках этого телепата. Сашка вспомнил о маме, которой столько досталось из-за него, даже этот дядечка капитан кричал на неё, как на девчонку, не выдержал и спросил:
- А за что вы маму ругали?
- Знает, за что! Видно, не доругал её в своё время, когда ходила в школу юных автомобилистов…
- А вы разве автомобилист?
- А почему бы и нет?
- Ой, неправда! - рассмеялся Сашка. - Вы же моряк. А потом, моя мама никогда не ходила в школу юных автомобилистов…
- Это почему же?
- Какая же она юная? Она не юная, она старая. И ещё она майор и сама учит других.
Капитан расхохотался. Он хохотал, словно ухал филин, - с перерывами: ухнет, отдохнёт и снова ухнет. Из-под очков катились слёзы.
- Значит, мама твоя старая? Ох, молокососы! А я, по-вашему, совсем древний старец? Ох, сопляки!
- А когда вы мою маму учили?
- Всего только лет двадцать назад. Совсем недавно!
- Недавно! - Сашка усмехнулся, силясь перенестись в тот исторический период человеческой истории, когда его ещё не было на свете. По его мнению, раз его тогда ещё не было на свете, то, значит, не было и школы юных автомобилистов, и мамы, и капитана. И вообще ничего не было на свете, пока не появился Сашка Охапкин, и только тогда всё появилось…
- Значит, согласны, - вздохнул капитан, успокаиваясь, и снова стал раскуривать трубку. - Но ваше согласие - ещё не всё… - Он помедлил, ковыряясь в трубке. - Есть ещё и другие условия, кроме вашего согласия…
- Какие же?
- Первое, - капитан загнул палец на руке,- чтобы дали согласие ваши родители. Но это я беру на себя. Второе, - и он загнул второй палец, - чтобы не возражали ваши учителя. Ясно вам это условие? А что из этого вытекает?
- Как же они согласие дадут, когда двоечки по истории и математике? - усомнился Сашка.
- Ну, значит, в экипаж тебе не придётся…
- Это почему же? - запротестовал Сашка, чувствуя на себе гипнотический взгляд Даньки.- А если я подтянусь?
- Ты правильно меня понял! Значит, ни одной двойки. Третье условие, - и капитан загнул третий палец, - испытательный срок. Как кончатся занятия в школе, все ребята собираются здесь и готовят катер…
- А кто ещё с нами в экипаже? - спросил Сашка, считая, что вопрос о его зачислении в экипаж уже решён.
- Это вы сами узнаете. Одно скажу: все ребята что надо…