* * *
Дом был полностью погружен во тьму, и Касла это радовало. Он вернулся гораздо позже, чем рассчитывал, и не застал приходившую медсестру. Ева, скорее всего, не обидится на это, но важно было то, что он сам не мог себя простить.
Он открыл входную дверь как можно тише и запер ее на автоматический замок, осторожно придерживая ручку. После этого он долго стоял в темной прихожей, куда через окно проникал рассеянный свет уличных фонарей, причудливо преломленный матовым цветным стеклом, и радовался тому, что наконец-то ничего не слышит и никого не видит.
Касл удивлялся самому себе: как ему удалось продержаться весь день, провести столько часов в этой медицинской школе, пока Ева продолжала медленно умирать? Ощущение, что скоро ее не будет, что скоро она перестанет жить, думать, любить, отпускало его лишь иногда, и то всего на несколько минут. Скоро она покинет его.
По крайней мере, Уортон быстро довела это дело до конца, вдруг подумал он, не испытывая при этом никаких эмоций, - ни горечи, ни зависти, или, наоборот, радости и удовлетворения в нем не было.
Но тут откуда-то извне Каслу в голову пришла совершенно другая, непрошеная мысль: А что если Билрот невиновен?
Это, конечно, был вопрос, но Касл прослужил в полиции достаточно долго, чтобы понимать, что ни сам этот вопрос, ни ответ на него, скорее всего, не имели никакого значения. Виновность и невиновность являлись для сотрудников правоохранительных органов абстрактными философскими понятиями. Единственное, что требовалось от людей его профессии, - собрать необходимые улики и убедить в своей правоте присяжных.
Так что судьба Билрота, похоже, была предрешена, а если впоследствии выяснится, что составленная таким образом картина не вполне соответствует действительности, - что ж, придется принять это как данность.
- Папа?
Хотя слово было произнесено шепотом, Касл вздрогнул.
- Джо?
Из темноты гостиной появилась дочь.
- Я услышала, как кто-то открывает дверь, и решила, что это ты, - сказала она. - А когда потом все стихло, я забеспокоилась.
Она клюнула отца в щеку.
- Прости, я просто стоял и думал. Я не знал, что ты дома.
Джо попыталась улыбнуться, но это у нее плохо получилось.
- Конечно, я дома.
Они прошли в гостиную, где девушка сидела до прихода отца, читая книгу при свете настольной лампы.
- Как она? - спросил Касл, страшась ответа.
- Не так уж плохо. Она устала и легла спать.
- Медсестра приходила?
Он вдруг подумал, что всю свою жизнь провел, задавая вопросы, и что ему это надоело.
- Нет, она позвонила и сказала, что сегодня занята и зайдет завтра.
Он кивнул:
- Хорошо. Может быть, я увижу ее.
Джо опять хотела улыбнуться, но на этот раз ей помешали слезы.
- Ты останешься? - спросил он, надеясь услышать "да".
- Не могу. Мне надо просмотреть кое-какие бумаги. - Она взглянула на часы. - Ужасно, но мне уже пора уходить.
- Да, конечно, - отозвался Касл.
Отец и дочь одновременно поднялись, будто совершая какой-то придворный ритуал. Когда они обнялись, Джо прошептала:
- Держись, папа.
Она вышла; дверь за ней закрылась почти беззвучно. А он еще долго не мог выйти из гостиной, ругая себя за слезы, которые все капали из его глаз.
* * *
В эту ночь Мари свернулась калачиком на своем краю постели, а он лежал на спине, разглядывая мерцающие узоры на внутренней поверхности своих век. В конце концов они отправились спать без ужина. Ссора угасла, так и не разгоревшись как следует, но угасла не совсем - каждый остался при своем.
Ему снова вспомнилась Тамсин, ее растрескавшееся, почерневшее лицо, ее неспособность понять, что с ней произошло. Чтобы не думать об этом, он сказал:
- Я сожалею.
Жена ничего не ответила и не шевельнулась.
- Мари? Я говорю, что я сожалею.
Довольно долго она молчала, и Айзенменгер решил, что она не хочет примирения, но жена все-таки со вздохом повернулась к нему и ответила:
- Я тоже.
Мари улыбнулась, и он спросил себя, что заставило его когда-то выбрать в подруги именно ее. У нее было округлое лицо с мелкими, четко прорисованными чертами. Обесцвеченные волосы, серо-голубые глаза и маленький рот со слишком тонкими губами, которые приходилось постоянно подкрашивать.
Он понимал, что надо обо всем рассказать ей, и момент для этого был самый подходящий. Но он понимал и то, что пытаться сделать это - все равно что приоткрыть крышку гроба.
- Прошлой ночью в музее убили девушку.
Улыбка на лице Мари сменилась ужасом - и это не было просто демонстрацией соответствующего чувства, ужас был неподдельным, как твердый кусок холодного масла по сравнению с размазанным по хлебу. Беда заключалась в том, что Айзенменгер предпочитал размазанное.
Тем не менее он рассказал Мари почти обо всем, умолчав лишь о некоторых наиболее отталкивающих подробностях.
- Но кто мог это сделать?
"Кто угодно", - подумал он, но вслух произнес:
- Наверное, кто-то забрался в музей с улицы.
О том, что следов взлома полиция не обнаружила, он умолчал.
- Известно, что это за девушка?
- Одна из второкурсниц. Помолчав мгновение, она воскликнула:
- Как ужасно! - И опять ее голос звучал искренне.
- Возможно, к тебе явится полиция, чтобы ты подтвердила мое алиби.
- Разумеется, я подтвержу.
Подтвердить-то Мари подтвердит, но она при этом так и не сказала, что теперь понимает, почему у него такое паршивое настроение и почему он не смог заставить себя приготовить ужин.
Они замолчали. Но шестилетние девочки настойчивы. Чтобы прогнать их, слов мало. Поэтому он потянулся к Мари и поцеловал ее. Ему показалось, что она отвечает ему, и, взяв ее за подбородок, он поцеловал ее еще раз. Рука его скользнула ей на грудь и ощутила напрягшиеся под хлопковой рубашкой соски. Затем его ладонь заскользила вниз, к подолу рубашки, туда, где бедро Мари, обтянутое узкими трусиками, гладко округлялось. Он еще раз поцеловал жену в губы, на этот раз всем ртом, проведя рукой вверх до самой ее груди.
Мари отстранилась.
- Не сегодня, Джон.
Никакого объяснения или извинения. Просто отрубила.
Он, конечно, подчинился, они вежливо поцеловались, и она отвернулась в свою сторону.
В голове Айзенменгера опять зазвучал плач Тамсин.
* * *
Правило проверять поведение арестованных каждый час никто не отменял, а несший охрану сержант был добросовестным служакой. По окончании допроса он со строгой регулярностью - в час ночи, в два и в три - посматривал через глазок в двери камеры на Билрота и всякий раз видел его лежащим на койке в сильном возбуждении. На своем веку сержант перевидал тысячи заключенных на жестких металлических койках, и Билрот, на его взгляд, ничем не отличался от остальных. Если бы он лежал абсолютно спокойно, это куда скорее вызвало бы подозрения охранника. Обычно рано или поздно все они все-таки засыпали.
Однако, заглянув в очередной раз в камеру Билрота в четыре часа, он увидел, что тот предпочел уснуть не в объятиях Морфея, а уйти на вечный покой. Тим Билрот висел на решетке высокого окна в петле, которую весьма изобретательно смастерил из собственных брюк.
Самое последнее дело, которое он совершил в жизни, оказалось, к сожалению, и самым результативным.
Часть вторая
Тот день Джонсон не сможет забыть, наверное, до конца своей жизни - то воскресное утро, ставшее для сержанта полиции моментом перехода от нормального безмятежного существования к полнейшему хаосу, крикам, стуку в дверь и вторжению в его жизнь совершенно посторонних людей. Он с удовольствием предвкушал прогулку в парке с женой и даже не догадывался, что всего через несколько минут ему придется пережить целую гамму чувств - замешательство, страх, недоумение и поднимающийся из глубины души гнев. Все произошло настолько неожиданно, что неверие в реальность происходящего постепенно сменилось в нем глубоким возмущением.
Они с Салли лежали в постели, еще не окончательно проснувшись. Все это началось рано, хотя он не мог сказать точно, в котором часу. Перво-наперво раздался страшный грохот, будто в дверь со всего маху ударили кувалдой. Оба, Джонсон и его жена, одновременно подскочили на кровати. Прежде чем они успели хоть как-то отреагировать на этот стук, грохот повторился, но на этот раз в сопровождении крика:
- Открывайте!
Последовал еще один удар.
- Даем десять секунд, затем ломаем дверь!
Бросив взгляд на перепуганную жену, Джонсон выбрался из постели и сунул руки в рукава халата. Пока он спускался по лестнице к входной двери, пояс халата обмотался вокруг его ноги, и сержант едва не упал.
И вот что странно: еще не понимая толком, в чем дело, он со страхом ощущал, что происходящее до боли ему знакомо. Дело в том, что он не единожды бывал в подобных ситуациях - правда, по другую сторону двери.
Сквозь матовое стекло он разглядел силуэты нескольких человек. Не успел он снять цепочку, как крик "Открывайте!" повторился и дверь содрогнулась от очередного удара. Когда Джонсон наконец отпер замок - всего через каких-нибудь пятнадцать секунд после первого натиска, - дверь толкнули снаружи и в образовавшуюся щель вставили ногу.
Догадка Джонсона подтвердилась: ему тотчас же сунули под нос какой-то документ, но разобрать, что в нем написано, было невозможно, и если бы он сам не был полицейским, то запросто мог принять эту бумажку за что угодно вплоть до членского билета какого-нибудь немыслимого тайного общества. Следующее, что увидел Джонсон, - это лицо за удостоверением - жесткий злой взгляд, обладатель которого не только не желал, но и не был способен что-либо понимать. Затем мощное плечо отпихнуло сержанта в сторону, так что тот ударился головой о дверь, и команда из шести человек ворвалась в его дом, моментально разделившись на две равные группы. Одна принялась рыскать по первому этажу, вторая, состоявшая из трех человек, затопала вверх по лестнице.
- Надень что-нибудь, Салли, и спускайся вниз, - крикнул Джонсон жене и отправился на поиски полицейского со злым взглядом.
- Что это значит? - спросил он, найдя того в гостиной. - Поступила какая-то жалоба?
- А ты как думаешь? - повернулся он к Джонсону. Затем он отвел взгляд в сторону и продолжил обшаривать им комнату, в то время как двое его коллег выворачивали ящики письменного стола, опустошали их и осматривали сзади и снизу.
- Кто вы такой?
На этот раз обладатель злобного взгляда даже не обернулся.
- Командир группы Лидл.
Вошла Салли в плотно запахнутом халате, который она придерживала руками. Женщина была так напугана, что даже не плакала.
- Они тебя не тронули? - резко спросил Джонсон - даже резче, чем намеревался. Он знал, как это иногда бывает. Но она покачала головой.
- Что происходит, Боб? Кто эти люди?
Джонсон посмотрел на Лидла, который рылся в чемодане, в письмах, сувенирах - во всем, что составляло их с Салли семейную жизнь. Фотография, сделанная во время отпуска в Полперро, свидетельство о рождении жены, его старый паспорт, даже обручальное кольцо его матери - все прошло через руки постороннего человека и было отброшено им как нечто никчемное, не заслуживавшее и секунды внимания. Кто дал ему право делать это? Сам Господь Бог не имел права подвергать Салли такому испытанию. Но несмотря на весь свой гнев, Джонсон мужественно держал себя в руках.
- Это полиция, - сказал он Салли. - Очевидно, группа, занимающаяся расследованиями жалоб.
Лидл никак не отреагировал на слова Джонсона, но глаза Салли моментально расширились.
- Каких жалоб? Я ничего не понимаю!
Но Джонсон, кажется, уже начал понимать.
- Анонимный звонок? - спросил он Лидла. - Насчет чего? Наркотики? Оружие? Скупка краденого?
И когда тот даже не повернулся, продолжая равнодушно копаться в его жизни, Джонсон отбросил въевшуюся в его сознание за годы службы привычку к подчинению и, схватив полицейского за руку, крикнул:
- Ответьте мне!
Однако Лидл по-прежнему молчал. Он лишь равнодушно посмотрел на руку, державшую его. Джонсон разжал пальцы, понимая, что его героическая попытка оказать сопротивление совершенно бесполезна. Все так же молча Лидл вернулся к своему делу.
Джонсон в поисках сочувствия обратил взгляд к Салли, но увидел в ее глазах страх. Страх и вопрос, на который он не мог ответить. Он почувствовал обиду - по правде говоря, безосновательную - из-за самого возникновения вопроса.
И тут он понял все. Он понял, что они найдут то, ради чего явились, хотя и не знал, что именно это будет. Но он знал, что они пришли по анонимному сигналу, и знал, от кого этот сигнал поступил.
Джонсону стало страшно. Он глубоко вздохнул, сознавая, что жизнь его круто и необратимо меняется.
Торжествующий крик из кухни не удивил его. Джонсон криво улыбнулся Салли, и она ответила ему улыбкой, тоже не слишком обнадеживающей. Супруги проследовали за Лидлом и нашли его стоящим на коленях перед мойкой. Шкафчик под раковиной был открыт, и из него торчал зад второго полицейского. Эту согнутую фигуру можно было бы принять за бездыханное тело, если бы время от времени из-под раковины не высовывалась рука, передававшая что-то Лидлу, который складывал полученное в большой пластиковый мешок. Так продолжалось несколько минут, на протяжении которых Салли то и дело бросала на мужа все тот же вопросительный взгляд.
Наконец Лидл поднялся на ноги. На лице его сияла довольная улыбка. Он не показал Джонсону содержимое мешка и ничего не сказал, но сержант успел заметить пачки, завернутые в полиэтилен и обмотанные скотчем. Размер пачек говорил сам за себя. Деньги.
Наблюдая за разыгранным перед ними спектаклем, Джонсон думал о том, что номера ассигнаций будут проверены и, несомненно, наведут на какой-нибудь интересный след. Например, на ограбленный недавно банк или какую-либо аферу по отмыванию денег.
Он не мог не восхититься тем, как хитро все было задумано: деньги докажут, что он замешан в каком-то грязном деле, но в каком именно, неизвестно. Его репутация будет запятнана, и восстановить ее Джонсону уже вряд ли удастся.
А комедия между тем продолжалась. В течение трех часов Лидла подзывали к какому-нибудь "тайнику", и он не спеша отправлялся на зов. Во второй раз это оказался гараж; последним же стал шкаф под лестницей. Пластиковый мешок постепенно наполнялся, беспорядок в доме возрастал. Было перевернуто все, каждый ящик выдвинут и опустошен, вся одежда - и его, и жены - вытащена из шкафа и исследована, даже еда на кухне не осталась без внимания.
В конце концов Лидл и его коллеги ушли, предупредив Джонсона, чтобы тот на следующее утро ровно в восемь явился в полицейский участок. Его допросят - не как полицейского, а как подозреваемого в совершении преступления.
* * *
- Доктор Айзенменгер?
Глория перевела звонок на своего шефа, предварительно, по своему обыкновению, не только дав краткую характеристику звонившему, но и выразив собственное мнение о нем. Так что от секретарши Айзенменгер узнал, что звонит женщина (в чем ничего невероятного не было), притом хорошенькая (вероятность чего была уже значительно ниже), и что доктор интересует ее не как патологоанатом, а как мужчина (ну уж это совсем вряд ли).
- Я слушаю.
- Мое имя Елена Флеминг. Я работаю у Вулфа, Паркинсона, Уайта…
- Адвокаты? - перебил он ее.
- Да.
Айзенменгер решил, что речь пойдет об очередном вскрытии.
- Я больше не работаю судебным медиком, - поспешил он расставить точки над "i".
- Я знаю, знаю, - не дав ему договорить, заверил голос на другом конце провода. - Я звоню, чтобы договориться о встрече. Мне хотелось бы узнать ваше мнение по поводу одной судебно-медицинской экспертизы.
Айзенменгер секунду поколебался, и, как часто бывает в поворотные моменты истории, эта секунда решила все, ибо Елена успела вставить:
- Мне рекомендовали вас весьма авторитетные лица. Я очень хотела бы встретиться с вами.
Голос у нее приятный, подумал Айзенменгер. Низкий и хрипловатый, и, главное, в нем не чувствуется никакого подвоха.
- Так вы говорите, нужно только мое мнение?
- Да.
Он все еще колебался, но Елена, видимо из осторожности, больше не открыла никаких подробностей.
- Ну что ж, не вижу причин, почему бы нам не встретиться. Когда вам удобно?
- О, благодарю вас, - произнесла женщина с искренней радостью, и доктор сразу совершенно по-детски возгордился собой. - Как насчет сегодня?..
- Сегодня? - Самодовольство Айзенменгера моментально сменилось подозрением, что его заманивают в какую-то ловушку. Иначе к чему такая спешка? - Боюсь, сегодня это невозможно.
- Я имею в виду, после работы, разумеется. Что если бы вы зашли ко мне в контору около половины шестого? Это на Голджи-стрит, совсем недалеко от больницы.
Теперь Айзенменгер был намерен вытянуть из собеседницы как можно больше информации.
- Простите, миссис Флеминг…
- Мисс Флеминг, а лучше просто Елена.
- …мисс Флеминг, Елена. У меня такое ощущение, что вы хотите захватить меня врасплох.
Она рассмеялась, и доктор подумал, что смех у нее тоже очень приятный.
- Ничего подобного! - запротестовала мисс Флеминг. - Откровенно говоря, мне только что передали записку по этому делу, и я решила, что следует прежде всего услышать мнение независимого патологоанатома.
Такое объяснение действительно звучало вполне разумно, но и у злоумышленников могут быть разумные соображения. Тем не менее Айзенменгер не видел вреда в том, чтобы получить несколько фунтов за такой пустяк, как составление экспертного отзыва. Заглянув в настольный календарь, он убедился, что его сегодняшней встрече с Еленой Флеминг ничто не препятствует.
- Ну хорошо, - согласился он.
- О, замечательно! - воскликнула женщина с таким восторгом, будто на другом конце провода ей пообещали вечное блаженство. - Значит, в половине шестого.
Прежде чем она успела повесить трубку, Айзенменгер спросил:
- А что это за дело? Я слышал о нем?
Пауза была очень короткой, но она выдала мисс Флеминг, равно как и тревожная нотка в ее голосе, красноречивее всего остального говорившая, что Елена прекрасно понимает все нюансы:
- Это дело Экснер.
Айзенменгер только набрал в грудь воздуху, чтобы выразить протест, как в трубке зазвучали короткие гудки.