Танцы на снегу - Гарри Килворт 9 стр.


В ту ночь, когда пришли смуглые люди с маленькими железными трубками, плюющимися огнем, Бубба сидел взаперти в своей комнате. Он слышал грохот огненных плевков и треск ломающейся мебели, слышал, как вытаскивают ящики, срывают со стен картины, поднимают ковры. Он понял, что мать умер.

Когда они распахнули дверь и направили в комнату свои трубки, он бросился на них, раздирая им лица когтями и ужасным клювом. Они побежали вон, громко крича и прижимая руки к глазам. Мать лежал в луже крови. Бубба оставил его лежать. Люди, убегая, бросили дверь открытой, путь был свободен. Бубба улетел прочь из дома. Оказалось, что он легко может прокормиться на воле. Добыча не могла убежать от получеловека с крыльями, и Бубба ел каждый день.

Когда люди протяжно пели под колокольней, что случалось раз в семь дней, Бубба им подпевал. Он помнил, как мать издавал для него звуки, а он вторил им. Ему было грустно без матери, но человеческое пение в каменно-деревянном гнезде немного успокаивало его тоску.

Вчера вечером Бубба поймал кролика. Налетел бесшумно, лишь чуть-чуть прошелестев крыльями, и схватил его с земли. Другие кролики даже не заметили гибели своего товарища - ничего не увидели, не услышали, не почуяли. Бубба стал ужасом равнины. Его неслышный полет устрашал неустрашимых, лишал уверенности самоуверенных. Бубба появлялся с темнотой, словно дух тьмы, он был могуч, его острые стальные когти вспарывали артерии, отрывали головы от тел.

- Башня, я всегда хочу есть.

- Ты хищник, Бубба, ты должен убивать, это твоя природа.

- Я не это сказал, Башня.

- Ты не это сказал, Бубба, но ты это думал.

Бубба не знал сострадания к умирающим, и чужая боль оставляла его равнодушным. Глаза его были холоднее камней в стенах колокольни, а сердце тверже цемента, скрепляющего камни. Бубба чувствовал себя очень древним существом, порождением Темных веков, с зимней, ночной душой. Он был волшебным существом, его создатель - его мать - был волшебником. Он был тверд как камень и беспощаден как железо. В голове его простиралась бесконечная пустыня, с провалами до самых небес, с высотами до самого центра земли.

- Башня, мудр я или безумен?

- Ты и мудр, и безумен - и мудрость твоя, и безумие неотделимы от тебя.

- Почему я безумен, Башня?

- Время и одиночество омрачили твою душу, Бубба, но в этом мраке еще ярче сияет твоя мудрость.

Башенный пол устилали, словно белые щепки, кости. Грудой лежали черепа - уже непонятно, каких зверей. По углам жили пауки и насекомые. Раньше, до появления Буббы, сюда залетали и птицы - все балки и кирпичи были заляпаны белыми кальциевыми потеками птичьего помета. Когда-то водились тут и мыши, обычные и летучие, но их Бубба всех съел - в промежутках между трапезами годилась и мелкая закуска.

Все, что, на сколько хватало глаз, окружало башню - вся эта часть суши, окруженная водой, - было его царством. Он был повелителем равнины. Он нависал над землей, он падал с неба, как крылатый демон, и брал любую добычу, привлекшую его взгляд.

- Башня, хороший ли я правитель для своего царства или тиран?

- Не все тираны - деспоты, Бубба.

- Ты говоришь обо мне, Башня?

- Да.

Вечер крался по земле, обволакивая все слабым закатным румянцем, наполняя мраком углубления и впадины. Бубба стоял на балке, держащей большой колокол, как человек в плаще из черных перьев на плечах. Когда сумрак сгустился, Бубба поднял крылья и вылетел в башенное окно.

Он облетал свою землю, бесшумно взмахивая крыльями. Внизу проплывало лоскутное одеяло полей. Бубба внимательно глядел вниз - не шевелится ли кто-нибудь среди глубоких теней? Его зоркий взгляд различал все, даже неровный полет комара.

Он опустился и сел на одну из верхних ветвей высокого вяза. Все живое готовилось к ночи - кто собирался спать, кто просыпался. Слетались, оживленно переговариваясь, к своим гнездам в ясеневой кроне скворцы, вылетали из убежищ летучие мыши, шуршали, устраиваясь на ночлег, утки, выходили на охоту горностаи и ласки. Глаза Буббы загорелись: он увидел домашнее существо. Маленький терьер спешил по дну канавы к месту, где, как он знал, его ждали игры и развлечения.

Бубба переступил лапами на ветке, готовясь к броску. Ничего не подозревающая собака вскарабкалась по склону канавы и скрылась в высокой траве. Бубба ждал. Вот собака вышла из травы и побежала вдоль канавы к кроличьей норе в углу поля. В одном месте канава совсем обмелела, боковые склоны почти исчезли. Когда терьер дошел до этого места, Бубба снялся и полетел по широкой ниспадающей дуге.

Над его головой весело засвистел ветер. Терьер беззаботно бежал туда, где ему не раз уже удавалось спугнуть одного-двух кроликов и хорошенько погоняться за ними по всему полю.

В последний момент какой-то инстинкт заставил терьера оглянуться через плечо, но, не догадавшись посмотреть вверх, он лишь окинул взглядом канаву. Так, с повернутой назад головой, он и встретил внезапный удар. Когти Буббы вспороли кожу на собачьей шее.

Но между терьером и кроликом есть все-таки разница, и собака оказалась проворнее, чем Бубба ожидал. Она изогнулась всем телом и яростно дернулась. Вонзиться в шею как следует когтям помешал толстый кожаный ошейник с медными кнопками. К удивлению Буббы, собака вырвалась из его когтей и упала на землю, раненная, но живая. Она тут же вскочила и бросилась в густой лесок на краю поля.

Такого с Буббой еще не случалось. Немыслимо, чтобы добыча, в которую он уже вонзил когти, от него ушла! Это создание должно висеть в его лапах мертвым, с переломанным хребтом.

Бубба поднялся выше над лесом, потом вернулся. Терьер, конечно, думал, что там, в чаще, ему ничего не грозит. Что же, придется ему понять, что там, где охотится Бубба, нет безопасных укрытий.

Гигантская птица влетела прямо в лес, обходя стволы легко и искусно, как ястреб-тетеревятник. Несмотря на свои громадные размеры, Бубба чувствовал себя среди деревьев еще увереннее, чем в открытом небе. Терьер, отчаянно пытаясь оторваться от преследователя, забегал в кустарники и заросли вереска, окружающие толстые стволы. Бубба время от времени присаживался на ветки, снимаясь в воздух, как только терьер показывался снова.

Собака жалобно скулила. Вся роща это слышала, и все звери - барсуки, кролики, горностаи, лисы, травоядные и хищники, - все укрылись в норах, дуплах, зарослях. Запах крови стоял в воздухе, и ужас пронизывал зеленый лесной сумрак. Все звери, и матерые, и детеныши, задыхаясь от ужаса, застыли в оцепенении.

Бубба преследовал добычу упорно и безжалостно. Он выгнал пса на тропку, ведущую мимо чащи на прогалину. Его ромбовидные глаза светились торжеством. Нет, никто не уходил и никогда не уйдет от его громадных, размером с человеческую руку, когтей, никто не скроется от стального горбатого клюва!

Он рухнул на несчастную собаку, как скала. Один отчаянный крик, быстро замерший трепет - и клюв разорвал собаке горло. Хлынула кровь.

Кровь была хороша на вкус. Бубба выклевал глаза, добираясь до того теплого и сладкого, что укрывалось в черепе. Выпив мозг, он поднялся в черно-пурпурное небо с трупом собаки в когтях.

Он летел, могучий и величественный. У любого, кто увидел бы его снизу, перехватило бы дыхание. Да, Бубба - единственный на свете. Вот он летит, безжалостное мрачное божество, всевластное над зверями полевыми и птицами в воздухе. Никто не может противостоять ему, кроме человека, но люди не знают о его существовании.

Он принес тело терьера в свое гнездо и стал рвать его когтями и клювом, брызгая вокруг кровью, разбрасывая ошметки мяса. Клочья собачьей шкуры он отдирал и отбрасывал. С мягкими, теплыми внутренностями расправился мгновенно - печень, почки, кишки легко скользнули ему в пасть.

Через день-два собачий череп присоединится к остальным белым безглазым черепам, украшающим колокольню. От того, кто всего час назад был другом и любимцем маленького мальчика, от того, кого нежно любила, о ком заботилась человеческая семья, остались только жалкие объедки.

Бубба чувствовал тяжесть в желудке.

- Я насытился, Башня.

- Да будет воля твоя, Бубба.

Глава двенадцатая

Но было все-таки одно существо, которое не боялось повелителя равнины, и вообще никого. Ее звали Джитти. Она и сама была хищницей и питалась вкусными улитками, червями и слизнями. Она была невелика, гораздо меньше зайца или кролика, и, конечно, оружие, которым она располагала, не могло бы спасти ее от могучего Буббы. Этот чудовищный убийца, отсиживающийся в дневные часы в своей мрачной башне, мог бы схватить маленькую Джитти с земли, распороть ей живот одним движением и проглотить то, что было внутри, в три глотка.

Нет, храбрость Джитти коренилась не в силе, а в ее отношении к жизни. Она не была такой агрессивной, как землеройка, хотя иногда ей и случалось нападать на мышей, крыс, лягушек и даже более крупных зверьков. Уж конечно, она ничьего превосходства над собой не признавала. Ее интересовало все происходящее вокруг, даже то, что прямо ее не касалось, но она мало что принимала близко к сердцу. Ей просто не приходило в голову кого-то бояться - даже барсука, ее прирожденного врага.

Джитти была ежиха.

Барсук - единственный из обитающих в этих местах хищников, кто мог бы просунуть морду сквозь колючки и добраться до ее мягкого живота. Даже лиса на это не способна, хотя лисы, как известно, катят свернувшегося ежа к воде и ждут, пока он, начав тонуть, не развернется, а тогда уж съедают. Опаснее всего для Джитти были человеческие дороги. На приближение опасности она всегда реагировала одинаково - сворачивалась в клубок и замирала, поэтому легко могла погибнуть под машиной.

Но Джитти, ничего не боясь и не принимая близко к сердцу, спокойно и просто жила и наслаждалась жизнью. Она раскалывала острыми зубками улиточьи домики, вытаскивала из земли гибких, растягивающихся червей, хватала с листьев мягких слизней. У нее было утепленное листьями и мхом гнездо для зимней спячки и еще одно, выстланное сухой травой, где она собиралась летом вырастить малышей, если будут. Конечно, смерть грозила постоянно, и с земли, и с воздуха, но Джитти ее не боялась. Она была фаталисткой. Если случится худшее - ну что же, ежиные елисейские поля ждут ее.

Этим летом она устроила себе гнездо в заброшенной кроличьей норе под живой изгородью. Она видела появившегося накануне вечером смешного нового зайца и удивилась, что он держится у канавы, когда все известные ей зайцы предпочитали открытое поле. Но, как она сказала ежихе-соседке, это, в конце концов, ее не касается. Если заяц ведет себя чудно - его дело, а ей-то что? Зайцев вообще трудно понять. Все пыжатся, что-то строят из себя, ненадежные. А уж этот заяц и вовсе странный.

- Ужасно странный, - согласилась соседка. - Но, опять же, эти ненормальные на все способны. То они мечутся, словно мир рушится, то замрут неподвижно и только глаза пялят. Кто их поймет, зайцев? Все звери как звери, нормально ходят, делают все разумно и с толком, а зайцы… Вечно они прыгают, дергаются, пляшут на задних лапах, дерутся непонятно из-за чего и вообще мотают нервы всем, кто попробует с ними пообщаться. Если и начнут что-то полезное, то никогда не доводят до конца, слишком они ленивы и нетерпеливы, даже нормальный дом построить себе не могут, живут в ямках, какие можно выкопать за две минуты. Добро бы они были кочевниками, которые всегда неприхотливы, так нет, живут в своих ямках всю жизнь, никогда далеко не отходят.

Ежихи степенно кивали головами, во всем соглашаясь друг с другом.

И все-таки, сказала Джитти, и зайцы - часть природы. Зачем-то ведь они созданы, кому-то понадобились - хотя и невозможно понять зачем и кому. Может, их пустили на землю для контраста, чтобы мир не стал слишком скучным, чтобы добавить в природу чуть-чуть глупости, для разнообразия. Красивые создания, спору нет, только вот мозги у них то ли задом наперед, то ли вверх тормашками - словом, шиворот навыворот.

Соседка поцокала языком и вытянула червя. Червь не желал быть съеденным и цеплялся за землю изо всех сил, но это его не спасло.

- Правда твоя, - согласилась, энергично жуя, соседка. - Мозги у них в ногах, а иногда ноги в голове.

- Ну, этот-то хотя бы норку себе выкопал настоящую, - признала Джитти, - как кролик. Хотя он определенно не кролик, но и для зайца мелковат, и норку выкопал короткую, с выходом на обоих концах, словно очень широкое U. Может, он родился слишком мелким и от него отказались родители? А может, он сам считает себя кроликом и не понимает, что он заяц?

Соседка предложила Джитти объяснить новому соседу, кто он такой. Хотя наверняка благодарности не дождешься. Когда этим торопыгам хватало времени сказать вежливое слово?

- Да, никакого воспитания, - заметила Джитти.

- Ох, вот уж что верно, то верно.

Джитти распрощалась с соседкой и пошла вдоль канавы в поисках завтрака. Она нашла под листком сочных личинок и, пожалев бедняжек, которым приходилось есть невкусные листья, когда всего через два поля, куда им никак невозможно добраться, расстилалось море божественно вкусного молодого салата, прекратила их страдания с радостным чувством, что делает доброе дело.

Вернувшись к своему гнезду, она увидела нового зайца. Он глядел печально, казался растерянным и вообще каким-то малахольным.

- Привет! - сказала Джитти. Она недурно знала заячий. - Что это с тобой? Заблудился?

Заяц поморгал.

- Можно и так сказать. Я, наверное, никогда не найду дорогу домой. Придется, видно, привыкать к этим противным местам.

У Джитти сразу зачесалось под колючками - по спине у нее бегали легионы блох. Как большинство животных, она гордилась родными местами и, хотя понимала, что поля здесь слишком плоские и разнообразия кругом мало, все же ощущала в этой земле какую-то таинственную привлекательность.

- Это я могу говорить, но уж никак не ты! - резко сказала она. Пусть чужак почувствует, что она рассердилась. - Нам тут нравится! Однообразно немного, да, но в этом есть таинственность и волшебство. А уж для тебя-то, заяц, эти места вообще должны быть священными. Ведь здесь жили люди, которые поклонялись зайцам: королева-воительница и ее племя. Здесь впервые появились ваши призрачные зайцы. Хотя я никогда их не видела и видеть не хочу.

Заяц снова моргнул. Что за несносная привычка!

- О, прости, пожалуйста. Я не хотел ничего плохого сказать про эти места, просто я родом с гор, и мне там больше нравится. Понимаешь?

- Горы, - кивнула Джитти, - знаю, они поднимаются с одной стороны и опускаются с другой. Ну и что? Что в этом особенного? Разве там есть болота? Нет! А солончаки? Тоже нет. А есть там живые изгороди или пахотная земля, ворота или перелазы? Ничего нет в твоих горах.

Заяц пошмыгал носом.

- Нет, и не надо! А где это ты так научилась говорить по-заячьи?

- Я свободно владею семью языками, - гордо сказала Джитти, - и еще на четырех могу объясняться чуть похуже. Я очень умная. Не теряю времени на ерунду - не ношусь сломя голову, не танцую на задних лапах, не прыгаю, как клоун. Время трачу с умом, слушаю, учусь, занимаюсь полезными делами.

- Воображала, - проворчал заяц и сиганул прочь, в поле, где принялся угрюмо грызть капусту.

Джитти посмотрела ему вслед. Она заметила, что он не такой быстрый, как местные зайцы, но бегает как-то по-особенному - пожалуй, так можно сбить с толку лису. Может, и выживет. Она, конечно, поняла, что он грустит по дому, как грустил бы каждый заяц. Иногда, осенью, зайцы снимались с места, передвигаясь перед наступлением зимы чуть повыше, но далеко никогда не уходили. А вот ежи могли свободно скитаться, была бы еда и место для ночлега.

Она покачала головой, прошептав старую ежиную пословицу. Потом сошла с поля и, протиснувшись сквозь густую изгородь, выбежала на пышный зеленый луг, спускающийся к речке с широколистыми ивами на берегу. Здесь было целое море полевых цветов. Лютики сверкали на крутом спуске, как желтые огоньки, сладко пахли перистые цветы таволги, между яркими пятнами одуванчиков, медуницы и ромашки нежно светились розовато-лиловые цветы валерианы. Бабочки - в основном пестрокрылки и крапивницы - порхали над цветами.

У Джитти сжалось сердце от этой красоты.

Что такое по сравнению с этим горы? Да видел ли он этот луг? Разве такое бывает в горах?

Ворча себе под нос, она скрылась в высоких цветах и спустилась к воде. На лугу жило много мелких зверьков, вроде мышей и кротов, но все они разбежались от Джитти, пока она пробиралась через сказочно прекрасный цветочный ковер.

Она спустилась к реке и долго пила холодную мутноватую воду. В канаве тоже была вода, но не такая вкусная.

Поодаль возились на берегу нутрии. Но Джитти не смотрела на них, ее внимание привлек один из местных зайцев, пересекающий реку выше по течению. Возможно, он хотел попасть именно на этот луг. Заяц плыл хорошо, как большинство русаков, и боролся с течением довольно успешно, хотя его все-таки порядочно снесло, и он выбрался на берег как раз там, где пила Джитти. Это оказалась зайчиха. Она отряхнулась, обдав ежиху брызгами.

- Эй! - крикнула ей Джитти. - Поосторожнее не можешь?

Зайчиха села столбиком и уставилась на Джитти.

- Извини, - сказала она, - я тебя не заметила.

- А ты вообще что-нибудь замечаешь? - проворчала Джитти. - Ох уж эти мне зайцы! Как тебя зовут?

- А тебе зачем?

Джитти сердито пыхнула.

- Зачем? Затем! Здесь появился новый заяц, с гор, и я подумала, что, если скажу ему твое имя, он, может, найдет тебя, и ты поможешь ему приспособиться к равнинам. А иначе как бы он в беду не попал! Ведь поблизости проходит лисья тропа. Если никто за ним не присмотрит, он напорется на лису, и его сожрут.

Зайчиха начала есть цветы, к досаде нескольких пчел, нацелившихся было на нектар.

- А мне-то что? - равнодушно сказала она.

Джитти недоумевающе посмотрела на нее. Зайчиха, приподнявшись на задних лапах, аккуратно скусывала цветочные головки. Как же это возможно, подумала Джитти, - по виду такое благородное создание, а так равнодушна к чужой беде. А ведь речь идет о таком же, как она, зайце! Но местные зайцы были известны своим эгоизмом, и Джитти не собиралась им спускать. Она решила настоять на своем.

- Я спросила, как тебя зовут, - резко сказала она.

Зайчиха пожала плечами:

- Ну Борзолапка.

- Хорошо. Теперь, когда мы знаем, кто ты такая, я могу передать это ему… Я даже не знаю, как его зовут. Вы, зайцы, такие скрытные. В общем, наверно, этот горный заяц придет к тебе, так ты, пожалуйста, обойдись с ним по-доброму, а то я напущу на тебя порчу.

Зайчиха перестала жевать и уставилась на Джитти.

- Не напустишь.

- Еще как напущу! - Джитти знала, что местные зайцы - самые суеверные создания на свете. У них было полно разных примет, они вечно таскались с какими-то оберегами. Джитти никогда не стремилась выяснить подробности, но случайно знала, что особую роль в заячьих суевериях играют сухие веточки вяза. - Найду вот вяз и такие чары наведу, что у тебя лапы отсохнут, - пригрозила она, наслаждаясь действием своих слов, - если не согласишься присмотреть за этим молодым зайцем и не пообещаешь хорошо с ним обращаться.

- Только не лапы! - взмолилась Борзолапка.

- Сначала лапы, а потом уши. Отсохнут и отвалятся. Хороша ты тогда будешь!

Назад Дальше