ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
- Ребя, смотри! - странным шепотом сказал Шурка. Это было через несколько дней после того, как у нас возникла мысль отправиться в тайгу.
Разморённые полуденной жарой, мы решили угнать стадо в деревню и искупаться. Овцы привыкли в это время отдыхать и плелись нехотя, терпеливо ожидая, когда же им наконец позволят бухнуться куда-нибудь в тень и вздремнуть.
Мы шли, играя роскошными тросточками, вырезанными из гладких талин. Змейки, шахматные клеточки, кольца и фонарики ловко чередовались между собою и так весело переливались светом, что казались живыми.
В кармане моих штанов бок о бок бились патрон, который я выпросил у Шурки, и складень, который я всё ещё не вернул Анатолию, потому что не встречал его и, откровенно говоря, не хотел бы встречать.
Колька, то поддёргивая штаны, то поправляя ружьё, без умолку болтал:
- Мамка всю ночь меня целовала. Как надвинется, аж хрустю. Скажет: "Ах ты мой единственный!" - и сызнова.
- А не плачет?
- Не знаю. Ночь, где поймёшь. А утром: "Разбойник ты, говорит, этакий, треплешь ты, говорит, мои нервы". К чему тогда целовать, когда я нервы треплю?
Мы проходили мимо кладбища и смолкли, вглядываясь в лабиринт крестов, ища среди них новый, белый, Кожихи. Вот тут-то Шурка и сказал: "Ребя, смотри!.." Я увидел две неподвижные человеческие фигурки. Одна стояла к нам спиной, другая склонилась на коленях. Это были Витька и Толька Кожины.
На шум стада они даже не повернулись.
Мне было очень жалко этих мальчишек. За что мы их недолюбливаем? За то, что у них странная мать? А может, и у меня странная... хотя нет, у меня не странная, а вот у Кольки - да. Так что же, нам и на Кольку коситься? Это несправедливо.
- Они теперь вовсе одни, - промолвил я, когда кладбище осталось позади.
Ребята не сказали ни слова, но они, по-моему, думали про то же. Колька смотрел себе под ноги; Шурка послал вперёд бич ленивым движением, на биче вздулась волна, побежала к концу хлыста и там взорвалась с лёгким треском. Шурка зачем-то буркнул: "Кш-шш", точно впереди были куры, а впереди вообще уже никого не было, потому что овцы удрали во двор.
На земле, подпирая спиной дверь сторожки, сидел дед Митрофан, держа в руке сучковатую палку.
- Опять прогагарили Чертилу. Он, нехристь, чуть поскотину мне не разворотил, - напустился на нас дед.
Его беззлобная ругань не была для нас неожиданностью. Колька с Шуркой понеслись прямо на озеро, а я свернул к тётке Феоктисте, выклянчил у девчонок кусок хлеба, две картофелины и вылетел из ворот.
На углу стояла бестарка, в ней сидела Нинка, а рядом переминался с ноги на ногу Анатолий. Сердце моё дрогнуло. Сейчас он остановит меня и воскликнет: "А! Обормот! Давай-ка сюда складень!" Что делать?.. Может, махнуть в огород и отсидеться, пока не заметил?.. Нет уж, встречи рано или поздно не избежать, так что лучше самому! Я подошёл к ним.
- Толь! - сказал я хмуро. - Когда вы это... с Нинкой у нас ночевали, ты это... складень забыл. Вот! - И я обречённо вынул ножичек.
Однако Анатолий особо не обрадовался, как я ожидал, он даже руки не протянул, а, едва глянув на складень, с хитрецой уставился на меня. Я же, держа находку на ладони, хлопал глазами и не знал, что делать.
- А почему ты думаешь, что я забыл его? - вдруг спросил Анатолий.
- Потому что я нашёл.
- Находят на улице, а не дома. Так вот, считай, что я оставил его нарочно. То есть подарил тебе! Ясно?
- Дарят в руки, а не в шубу, - не сдавался я, ожидая какого-нибудь подвоха.
- Неожиданный подарок - это ещё ценнее! Сюрприз! Вот так, Мишук! Складень теперь твой! Правильно, Нина? - обратился он к подружке, и та согласно кивнула. - Трудновато мне без него придётся, но ничего, переживу! Только чш-ш, ни слова - при каких обстоятельствах ты завладел им! Подарили - и всё. Ясно?
- Так точно!
- Чеши! - И Анатолий подшлёпнул меня.
Я сорвался с места и, ликуя, помчался по улице. У поворота налетел на девчонку, колотившую палкой хрустящую телячью шкуру.
- Ты что, белены объелся! - пискнула она и швырнула вслед палкой. Но, ого, где же за мной поспеет палка, брошенная девчонкой!
На травянистом берегу расположились несколько человек, и всё наш брат - мужичьё. Шурка с Колькой уже плескались на середине озера. Я мигом спустил с себя всё до нитки, сунул в раструб Щуркиного сапога, разбежался и, как лягушонок, с растопыренными руками и ногами, бултыхнулся в воду. После духоты и пота, когда тело зудит и вялость валит с ног, оказаться в прохладной глубине так приятно, что не хочется ни двигаться, ни думать. Я не выныриваю, пока сердце не начинает стучать в голове.
Ребятишки крикнули:
- Мишк, дуй сюда, потеху сляпаем.
Они сидели верхом на колоде, из которой когда-то поили скотину, и гребли руками. Я подплыл и попробовал взобраться, но колода юрко, точно веретено, перевернулась, и мы разом ушли под воду. Смеясь и отплёвываясь, мы всё же оседлали нашу водяную "кобылу".
- Мишк, вишь - гуси. Глянь, что сейчас будет, - задорно проговорил Колька, привстал, глянул на камыш, на берег, прикинул что-то в уме и, изогнувшись, нырнул без брызг и шума.
Мы изумлялись Колькиной ловкости нырять; под водой он шёл быстро и незаметно, как утёнок, и никто из деревенских мальчишек не мог его перенырнуть. Мы следили за гусями, но те не подавали ни малейшего признака беспокойства. А и правда, на воде - ни круга, ни пузырька. Прошло уже много времени, и вдруг гусей точно подбросило взрывом. Бедные птицы шарахнулись кто куда, и от оглушительного "га-га" аж зашатался камыш. Колька появился среди них с криком, размахивая руками и поднимая фонтан брызг.
От смеха мы с Шуркой не удержались на колоде и съехали по её скользким бокам.
- Здорово! - булькал я.
На берегу уже тряслась толстая тётка с хворостиной в руке. Это была Граммофониха.
- Я те, окаянный, башку разобью, - надсаживалась она. - Теги-теги... Я те задницу распишу. Теги-теги-теги... Я те... Теги-теги-теги...
Гуси, трепеща крыльями и всё ещё гогоча, поспешно сплывались и камышом-камышом устремлялись на зов хозяйки.
Не скоро они теперь решатся заглянуть на озеро.
Подплыл Колька.
- Теперь Граммофониха насплетничает. Про баню не сплетничала - не знала, а теперь... А у мамки и так нервы натянуты, она говорит, что это я их натянул, - вполголоса проворчал Колька.
- Ничего не будет, скажешь, что это я гусей напугал, - подбодрил Шурка.
Мы закупались: и губы посинели, и кожа пупырышками взялась, как на молодых огурцах, и языки стали костлявыми. Устало подплыли к берегу.
Возле нашего белья примостились две девчонки, дочки дяди Тихона. У них было ведро с мокрым бельём и валёк, они, очевидно, ждали, когда все разойдутся.
Разворачивая свою рубаху, Колька выронил нож. Одна из девчонок подняла его, оглядела и живо вскрикнула:
- Ой, глянь-кось! Наш ножик! Откуда он у вас?
Колька солидно разжал ей кулак, отобрал нож и ответил:
- Заполошная, ваш! Он - бандитский, им Хромушку кокнули.
Хлеб и картошку я не съел по дороге и теперь разделил с друзьями. После купанья силы уменьшаются, а аппетит увеличивается. Мы пошли по берегу, помахивая тросточками. Ребятишки провожали нас восхищёнными взглядами.
Когда, обогнув озеро, мы вышли на другую его сторону, Шурка недовольно проговорил:
- Вы шибко-то нос не задирайте.
- А мы и не шибко, - заикнулся Колька.
Шурка пристально посмотрел на него и тихо, точно самому себе, сказал:
- Вовсе не надо. Кто нос задирает, тот человек порченый.
Ребята свернули в Шуркин огород, а я по тропинке, петлявшей в высокой крапиве, побежал домой. Надо было прибрать постель, а то придёт мама, разведёт руками, как тот раз, когда Анатолий ночевал у нас, и скажет: "Плохие мы с тобой хозяева, сынок, даже комнату в опрятность привести не умеем". Я-то уж знаю, что к чему в этих словах, хоть мама и улыбается, да хитринку её я чую и с закрытыми глазами.
Теперь рядом с нашим домом торчит пустой холодный дом Кожихи, и, кто знает, может, в нём заведётся нечистая сила, ведь, говорят, черти любят такие избы. Тогда уж вечером долго не погуляешь, а ночью, чуть чего, будут мерещиться какие-нибудь огненные глаза. Неожиданно над трубой Кожихиного дома я заметил дым. Я прибавил ходу. Перед крыльцом дымила ещё и железная печка, а по жердям ограды были развешены перины, одеяла и другие тряпки. В этом хозяйском беспорядке чувствовалась жизнь. Нежилым и сумрачным казался, пожалуй, наш дом. Что за превращение!
На крыльцо с новой охапкой белья вышла бабка Акулова. Забравшись на ограду, я изумлённо спросил:
- Бабушка, а как вы тут?
- В самый раз, мой ангел, в самый раз. Окольных сирот надо ж кому-то притеплить. Дарья пошушукала с народом-то да и меня приставила. Вот я и тутока. Да и слава богу. У нас девкам и без меня тошно; как тараканов набилось в избёнку, а избёнка, прости господи, с курёнку. А тут - хоромы... Ишь чо, всё перепрело, - говорила бабка Акулова, не переставая разбрасывать по кольям бельё.
- А вы серу с собой забрали? - поинтересовался я, как-то сразу забыв про огненные глаза.
Старушка часто ходила в тайгу, собирала смолу и варила жевательную серу, которую мы, ребятишки, покупали у неё за мелочь.
- Забрала, мой ангел, забрала, - улыбнулась бабка, обнажив крепкие зубы.
Обычно у старых людей зубы или начисто вываливаются, или становятся редкими, как у бороны, а у бабки Акуловой - не подскребёшься. Она уверяет, что это из-за серы. Вот мы её изредка и жуём.
- Ну, тогда ладно, у меня дела, - сказал я.
- С богом, мой ангел... Да, ты не видел моих сирот? Ведь как ушли с утра, так и нет.
- Они на могилке... Там...
Бабка качнула головой, шевельнула губами и принялась выколачивать перину.
С ребятами я встретился на скотном дворе.
- Как Нюська?
- Встала. Скоро нам будет обед носить, - сказал Шурка.
- Вот и бурундука не успели поймать.
- Что же, ей хворать, пока мы бурундука не поймаем?
- Нет, но всё же... Это ты, лопоухий, - упрекнул я Кольку, - не смог поймать.
- Раз не попадался...
Когда мы выгоняли стадо, Колька придержал меня у последнего огорода.
- Погоди, щас огурцов прихватим. - Он плашмя протиснулся между иссохших до трещин жердей, плюхнулся в высокую траву и, прошуршав ящерицей, исчез.
На меня нахлынул горький полынный запах. Скоро он вернулся.
- На, держи.
Я подставил ладони, ребром прижатые к животу, и Колька нагрузил их огурцами.
- Если эта Граммофониха насплетничает, я ей тогда дам.
- Да брось ты думать об этом. Что она может сказать?
- Что я в гусей кидал камнями и гусыне чуть крыло не перебил, тогда будет... Мамка знаешь как раскричится!
- Ты же не кидал.
- Она сама придумает. - Колька вздохнул и взял огурец.
Стадо скрылось в логу, и мы пустились догонять его.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Жара спадала. Облака, дремавшие вдали, всколыхнулись и двинулись, заполняя голубое небо и отбрасывая на землю живые тени. С бугра хорошо было видно, как они скользили по болоту. Тихо шумел Клубничный березняк, и казалось, это шуршали пробегающие тени, задевая кусты.
Придерживая ружьё, чтоб оно не било по пяткам, я сбежал с бугра, подгоняя овец. Кузнечики, треща крылышками, стреляли в стороны. Слева склон пересекала неглубокая канава, промытая водой из ключа, который бил наверху. Канава постепенно росла. Внизу она упиралась в болото. Из болота в этом месте клином выпирал тальник и березняк. Здесь мы отдыхали в полдень. Я собрался было перепрыгнуть самое широкое место, как вдруг раздался крик:
- Ребя! Ребя! Скорей!
Это орал Колька, орал испуганно, мне даже показалось, со слезами. Я кинулся по канаве вниз. Ружьё мешало. Я сдёрнул его с плеча и сжал под мышкой. Колька был недалеко. Он стоял, опираясь на тросточку. Всё на его лице было предельно раскрыто и разинуто.
- Меня змея шваркнула, - выдохнул он.
Я оторопел. Змей я сам боялся до ужаса. Вдруг прямо передо мной шевельнулась трава, открыв чёрно-коричневое блестящее тело змеи. Я отскочил, чуть не вскрикнув. Змея резко подняла голову, глянула на нас и быстро поползла прочь. Упускать её было нельзя. Везде овцы, тяпнет непременно. Что же делать? Ружьё! Я лихорадочно достал патрон, зарядил, дрожа всем телом, и шагнул следом за змеёй. Она уже выбралась из тальника и увиливала к болоту. Забежав сбоку, я прицелился и даванул спуск. Меня толкнуло в плечо, оглушило. Первые секунды я стоял, обалдело пошатываясь, потом опомнился и шагнул к тому месту, куда стрелял. В траве корёжились, чуть не связываясь узлом, две змеиные половины. Казалось, их раздирала нестерпимая чесотка. Я с опаской, боясь приблизиться, смотрел на эту предсмертную пляску.
Прибежал бледный Шурка, в одной руке - трость, в другой - бич.
- В кого стрелял? - испуганно спросил он и, тут же заметив змею, облегчённо вздохнул: - Уф! Я уж думал: опять напали! А этой подлюге так и надо! Здорово ты её разложил!
- Было бы два ствола, я бы её - из двух!
- Ничего, и так не срастётся.
Колька сидел, подмяв под себя талины, и пристально разглядывая ногу выше ступни. Шурка присел и с ужасом спросил:
- Укусила?
- Да вроде, - ответил тот.
- Где?
- Вот и я ищу где.
- Где больно?
- Кажись, тут. - Бедолага, глянув на нас влажными глазами, указал на щиколотку.
- А ну, давай! - Шурка схватил Колькину ногу, опрокидывая того на спину, и впился в щиколотку губами. Щёки его мигом ввалились - он высасывал яд. То и дело сплёвывая, он оторвался, наконец. - Ну, как теперь?
Колька сел, ощупал мокрую от губ щиколотку и нерешительно протянул:
- Кажись, ты не тут сосал... Надо было выше.
Шурка снова дёрнул ногу, и Колька опять бухнулся на спину. На этот раз Шурка дольше не отрывался.
- А теперь? - Он уже тяжело дышал.
Колька тревожно повертел ступнёй, пощупал, даже прислушался.
- Кажись, опять не там... малость сбоку покалывает.
- Э! - вспылил Шурка. - Я тебе уже всю ногу обсосал. Добро бы чистую, а то - головешку... - Измученный Шурка третий раз опрокинул Кольку на спину. Он уже сопел от напряжения... Когда кончил, сказал: - Встань и пройдись... Если опять не тут, я тебе всю морду исковеркаю. Понятно?
Колька встал, прошёлся, подпрыгнул и с улыбкой глянул на нас. То ли помогли Шуркины старанья, то ли змея вовсе не кусала его, но возвращался Колька домой целым и невредимым.
Первый наш патрон, приготовленный для бандита, достался змее. Шурка сказал, что змея - тоже бандит, даже ещё чище. Значит, не зря я стрелял.
Вскоре моя радость омрачилась, хватился я складня, а его тю-тю! Не то что я уже натешился им, а просто сегодня так сложилось, что не пришлось вообще вынимать ножичка, хотя точно помню, как утром, выходя из дома, сунул его в карман. Значит, выпал где-то! А где и как - спроси у бабушки! Разве припомнишь все падения, кувырканья и лазанья даже за полдня! Видно, так и должно быть: что нежданно явилось, то нежданно уйдёт! Очень жаль!..
День угасал, как лампа, в которой не хватало керосина. Солнце, шевеля лучами, заходило за тучи, синевшие на горизонте. Длинные тени, падавшие на болото от бугра и от берёзок, росших на бугре, то вырисовывались чётко, как обведённые, то вдруг растворялись в сплошном сером свете. За жидким болотным кустарником, небрежно сколоченным забором чернела таинственная тайга.
Овцы бежали, мелко тряся телами и наперебой блея. Они всегда дерут горло - и голодные, и сытые.
Во дворах уже суетились бабы с подойниками и подсаживались к коровам, растирая вымя. То и дело раздавались возгласы:
- Ногу... Маша, ногу... Ногу, постылая!..
И следом звенело дно - цзык-цзык, цзык-цзык... И уже не поймёшь, струи молока ли это бьют, или пилят дрова.
У скотного двора стояла запряжённая Грёза.
- Тётка Дарья здесь, - проговорил Шурка. - Прибодрись.
Мы раздвинулись на всю ширину улицы и принялись покрикивать на овец, которые и без того были послушны. Заперев овец на засов, мы пошли через конюшню и у выхода столкнулись с тёткой Дарьей и дедом Митрофаном.
- Идём, идём, - тарахтел дед.
- Иду, иду, - с улыбкой отвечала председательница. - А, хлопцы! Айдате с нами! Дедушка нам что-то покажет!
- А ты не смейся, Дарья, не смейся! Над собой смеёсся - ты же хозяйка! - Старик подвёл нас к одному из стойл и поднял руку. - Вон она вишь экая дырища!
В крыше мы увидели клочок синего неба.
- Батя, в эту щель только воробьям залетать, а ты паникуешь!
- Не воробей, сюда гусь без зацепа пройдёт. А ещё то, что крыша перекосилась, скат прямо к дыре... В случае дожжа вся вода на кобыл. А что, кобыла скотина и есть, всяко может: и то и это... Я бы сам залатал, да куды мне на такую беду карабкаться, по земле-то еле плетусь...
- Ну хорошо, батя. Пришлю плотников... на днях.
Тётка Дарья прошлась по конюшне, похлопала стойки, поддерживавшие крышу, потопала по настилу, вздохнула:
- Да, делов уйма... Так, значит, дедуся, мужичков-то я пришлю... Пошли, миленькие мои. - Она подтолкнула нас к выходу.
- А как ваши дела? Никто больше не нападал?
- Нападали... На Кольку, - сказал я серьёзно.
Тётка Дарья насторожилась.
- Кто?
- Змея!
- Ужалила? - тем же испуганным шёпотом, что и Шурка, спросила она и наклонилась к Кольке.
- Да ничего, тётка Дарья, всё в порядке. Шурка высосал. Три раза прикладывался, пока попал, - ответил Колька, давая ощупать ногу. - Жмите, жмите, всё одно не больно.
- Ну, слава богу. А то ведь люди мучаются неделями, а то и помирают. У нас змеи нешутейные... Если я тебя ещё босиком увижу, запру в деревне. Да и тебя огреть может, - оборотилась она ко мне. - Пошарьте дома, найдёте какие-нибудь отцовские обноски. Вон Шурка обрядился... И чтобы завтра... Садитесь, до дома подброшу. Но-о, кобыла-жеребец!
- Тётка Дарья, а бандита не словили?
- Нет, хлопцы. Следов никаких нету.
- Какие уж на болоте следы.
- И на болоте нету и вообще нету.
- Поди, где-нибудь в трясину влетел и пустил пузыри.
- Хорошо бы так-то...
Я спрыгнул. Мне хотелось скорее увидеть маму, рассказать ей про всё: и про Кольку, как он всполошил гусей, и про змею, и про то, как я стрелял.
На улице, в том месте, где сходились дворы - наш и Кожихин, стоял Витька. Я сделал вид, что не заметил его, но он шагнул навстречу. От неожиданности я остановился. Он вдруг протянул мне раскрытую ладонь.
- Твой?
Я глянул и онемел от удивления: складень. Да, да, тот самый, со щеками, что отливают синеватым блеском. Я схватил его, открыл все ножи, осмотрел и лишь тогда ответил:
- Мой! Где ты нашёл?
- Возле вашей ограды, потому у тебя и спросил.
- Здо́рово! И как я его потерял!
- Я прохожу, что-то сверкнуло, ну и поднял.