Повесть о современной семье, о трудном периоде в ее жизни (болезнь отца); автор показывает подлинную духовность и чёрствость, эгоизм, умение преодолевать трудности и переделывать себя; в центре повести - шестиклассница и её отец.
Содержание:
-
Глава 1 1
-
Глава 2 3
-
Глава 3 8
-
Глава 4 13
-
Глава 5 18
-
Глава 6 21
-
Глава 7 25
-
Глава 8 27
-
Глава 9 32
-
Глава 10 37
Сергей Анатольевич Иванов
Бывший Булка и его дочь
Глава 1
Филипповы - отец и дочь - сидели перед телевизором. За спиною у них, с каждой минутой всё ярче, разгоралась балконная дверь, полная густого закатного солнца. Телевизор старался сколько мог, да где ж ему было тягаться со звездой, со светилом!..
Однако со светилом легко потягалась Лида. Она встала, одним махом задёрнула штору.
Отцу жаль было этого солнца - редкого, январского, такого щедрого и такого бессильного. Потому что по улице в последнее время, с утра до вечера и день за днем, гуляли здоровенные - косая сажень в плечах - морозы, которые когда-то назывались рождественскими.
Отцу жаль было солнца, однако он промолчал: странно ему было тут возражать - раз они телевизор смотрят. Да и не хотелось ссориться с дочерью. Он только глянул разок на штору, которая, словно парус ветром, вся была вздута солнечными лучами, и решительно повернулся к телевизору. Некоторое время они смотрели молча. Шёл фильм про горных лыжников - без начала, без конца, какие часто стали теперь показывать.
- Сколько можно? - благодушно рассердился отец. - Летают-летают, одно и то же двадцать раз!
Дочь ничего не ответила. Тогда отец выдержал паузу и сказал:
- Нет, в общем-то красиво… краски отличные!
Цветной телевизор был у них уже больше полугода, но отец всё продолжал им гордиться и хвалиться. Лида едва заметно дёрнула щекой, как умеют делать только девчонки. Заметить этого отец не мог, однако он почувствовал, что от дочери исходит какой-то холодноватый ветерок.
- Может, на другую программу переключим? - спросил он.
Лида, опять молча, пожала плечами. И тут уж отец не выдержал - мотнул головой, вздохнул выразительно: мол, чего тебе не хватает?! День хороший, всё в порядке, дома чистота, телевизор - залюбуешься, скоро мать придёт!..
Лыжники кончились, теперь показывали цирк. Дрессированный медведь, лёжа на спине, крутил разноцветную бочку, потом шест с лампами на конце… Свет на арене погас. Лампы проносились в темноте, словно огромные жуки.
- Замечал, - сказала вдруг Лида, - жонглёры сколько раз ошибаются? То булаву грохнет, то ещё чего-нибудь. А звери никогда!
- Ну и что? - спросил отец несколько насторожённо. - Ну и к чему ты клонишь?
- А потому что их тренируют до потери пульса… Смотри, этот - видишь, какой добрый, да? А сам с кнутом.
Отец глянул на дочь удивлённо и озадаченно. И наконец-то увидел, что она не в домашнем платье, а в брюках и свитере - значит, для гулянья. Он улыбнулся:
- Брось ты, Лидка…
Потом помолчал немного: говорить, не говорить? Но в конце концов что тут особенного… И сказал, невольно усмехнувшись:
- Вот я тебе точно… как только наряд снимешь, так он тебе сразу и позвонит.
- Почему обязательно "он"?
- Ну, пускай "она"…
А про себя отец подумал: до чего же непонятные становятся теперь ребята: всего шестой класс, а уже вечерние звонки, мохеровые свитера…
Сам он был вовсе не стар. Даже, можно сказать, ещё довольно молод; летом играл в футбол за сборную цеха. Но был он… понимаете - взрослый! И все люди для него делились на две категории: мы - взрослые, они - дети.
Между прочим, очень многие страдают таким… не знаю, как сказать, "дальтонизмом", что ли: неразличением оттенков возраста.
Кстати, и у Лиды был тот же самый "дальтонизм". Для неё отдельно существовали ребята (унизительное слово "дети" она, естественно, не употребляла), то есть понятные, хотя и далеко не всегда симпатичные ей люди. И совершенно отдельно взрослые.
Взрослые из-за чего-то там переживали, случалось даже - ссорились (возьмите любой фильм или телеспектакль)… Лиде это представлялось каким-то ненатуральным, даже почти наигранным. Ведь всё, буквально всё самое ценное, что есть в жизни: работа, за которую платят деньги, любое кино, театр, такси, полная самостоятельность - в общем, что только твоей душе угодно! - всё это являлось владением взрослых. Так чего им, спрашивается, переживать?
И только одна, пожалуй, была у взрослых действительно плохая вещь - смерть. Но, во-первых, это касалось только старых взрослых, во-вторых, умирали и дети. В-третьих, взрослым, которых Лида любила или знала лично, до смерти было бесконечно далеко. Ну, примерно, как ей самой.
За те две-три минуты, во время которых мы с вами рассуждали о "возрастном дальтонизме", Лида успела встать и направилась к себе в комнату. Потом, к немалому удивлению отца (вот уж не думал, что шутка его возымеет такое действие!), прямо на ходу стала снимать через голову свитер. Теперь она осталась в ярко-зелёной почти мальчишеской рубашке, которые одно время звали батниками, а теперь, уж извините, не знаю как. И если бы отец её был достаточно наблюдателен, то, несомненно, сказал бы себе, что дочь его, видно, не собирается гулять по улице, а идёт к кому-то в гости, раз под глухой свитер надела нарядную кофточку.
(В скобках заметим, что для Лидиного отца не существовало разных там батников, блайзеров, трузеров и т. д., а только кофточки для женщин и рубашки для мужчин. Так говорили в шестидесятых годах, то есть в ту пору, когда он, весёлый заводской парень, интересовался модой.)
Лида между тем сняла батник, брюки, аккуратно развесила свой наряд в шкафу, словно он ей сегодня больше не понадобится. Надела домашнее платьице… Ей не хотелось верить в совет отца, тем более в совет, сказанный с насмешкой. Но что, скажите, делать? Звонок, которого она в самом деле ждала, должен был раздаться в три, а сейчас уже десять минут пятого.
Лида закрыла дверцу шкафа, повернула ключик - всё, больше ничего она предпринять не могла… Села к столу. Хотя, собственно, делать ей здесь было нечего. Учить - с ума надо сойти: каникулы в разгаре. Читать - книжки нет подходящей. Главное же - настроения!
За окном последним светом кончался закат. Небо было чистое, холодное. Под голыми деревьями лежал спёкшийся, недельный снег. Вороны громко каркали на мороз. Эти дырявые и пустые зимние деревья были, конечно, плохой ночлежкой. Даже для ворон!
- Лид! - сквозь закрытую дверь послышался голос отца. - Может, в доминишко сгоняем?
Как-то это было некстати. Как-то обидно, что отец ничего не хочет замечать, не воспринимает её всерьёз. Но ругаться сейчас не хотелось. Начнёшь доказывать, а получится - срываешь зло… Она не ответила.
- Лидуш…
Без стука он открыл дверь, и это опять было плохо. Но так знакомо он улыбался!
- Пойдём, Лид…
Сейчас только под пистолетом можно было заставить её играть. Всё-таки пошла!
"Что за ёлки, - думал в это время отец, - чего она так переживает, прямо трясётся вся…" Он положил руку на плечо дочери, но Лида быстро отстранилась. "Эх ты, Лидка-Лидочка, - он нахмурил брови, - мала ещё, нервы не бережёшь".
Они уселись за журнальный столик, который служил обычно чайным и даже обеденным столом во время хоккеев, фигурных катаний, "Клубов кинопутешествий" и других интересных передач. Сейчас отец высыпал на него блестящие плашечки домино, залихватски перемешал их.
- Прошу набирать! С пылу с жару, на копейку пару!
"Чего ему так интересно? - думала Лида. - Ерунда какая-то!" Она небрежно отщёлкала себе в подол семь костяшек. Отец выбирал фишки по одной, с разных концов "базара". Долго, будто сомневался, водил по воздуху рукой, хмурился, словно шахматист. Лида знала, что это всё несерьёзно, что это как бы такой ритуал. Но ведь каждый раз одно и то же - неужели ему не надоест?
Отец взял наконец последнюю фишку - словно из костра выхватил горящий уголёк:
- Вот она, счастливая!.. Дупель-аз есть?
- Нету.
- Дупель-два есть?
- Нету.
- А дупель-три у меня! - он грохнул фишку об стол так, что у того вздрогнули и подогнулись все три лапы.
- Прекрати, батянь! Если так будешь стучать, я вообще играть не буду!
- Запишем поражение!
Лида фыркнула в ответ. "Сейчас разойдётся, - думал отец, - все нервы свои позабудет…"
Он опять грохнул фишку.
- Ой, Лид! Честное слово, больше не буду!
- Ещё раз грохнешь, пропустишь ход!
- Сурово…
И пошла игра… Лида расправилась с отцом чуть не за три кона.
- Поддаёшься, батянь!.. Я так играть не буду!
- Зачем мне поддаваться? Мне самому играть интересно… В игре, Лидка, что в бане - все одинаковы!
Сыграли ещё одну. И снова Лида обставила его. Причём в кровопролитной драке, где оба они добрались почти до девяноста очков, а потом Лида пошла на риск, устроила жуткую "рыбу". Батянька, сердясь, сгрёб доминошки в мешочек, а у неё не было сил сдерживать свою радость.
- Вот так, батянечка! Не умеешь - не садись.
- Счастливый игрок вору кум, понятно?
- Понятно, что ты проиграл и злишься!
Вечер пошёл уже совсем по другому течению - спокойному, домашнему. И если б сейчас зазвонил телефон, то Лида вряд ли даже обрадовалась бы. Но телефон так и не зазвонил.
* * *
Она ложилась спать всегда после "Времени", то есть часов около десяти: пока умоешься, пока туда-сюда… Она лежала и слушала, как в большой комнате шёпотом мурлыкает телевизор, а отец успокаивает маму.
Это у них обычное: мама вздыхает, батянька успокаивает. Тоже вроде ритуала… Мама говорит:
- Ну правильно. Тебе-то с твоими железками нервы трепать не надо.
- У меня железки, у тебя бумажки! - отвечает отец как бы обиженно. На самом деле это он её успокаивает.
- У меня люди, милый! Авторы! Учёные, специалисты!
Она редактор в издательстве. Но не где писатели или журналисты, а в таком, которое называется ведомственным. Там книги выпускают - половина слов, половина формул; вместо рисунков - графики или уж в лучшем случае снимки, но такие невзрачные, словно делались после захода солнца.
Мама эти книжки одновременно ругала и одновременно же ими гордилась. И на работе она будто бы со всеми ссорилась, однако на полке у них в большой комнате стояло штук двадцать таких книг: "Уважаемому (или дорогому, или милому) редактору Марине Сергеевне (или Марине, или даже Мариночке) Филипповой от благодарного автора такого-то". Кстати, это было одной из причин, почему взрослые переживания не казались Лиде очень уж натуральными.
Но сейчас она относилась к разговору отца и матери совершенно спокойно - не усмехалась по поводу того, что всё это, извините, наигранно. Да и разговора-то у них вроде уж никакого не осталось. Только мурлыканье телевизора… Сейчас, наверное, мама прилегла на диван. А батянька сидит рядом с ней. Они так могут хоть целый вечер провести. Потом:
- Ну что? Спать пора?..
Лида сама не знала, хорошо это или плохо. Просто так было - и всё, как школа, как обед, завтрак и ужин.
Она тоже не раз проводила так вечера. То ли примостившись к маме, то ли сидя на ковре, ноги калачиком.
Сейчас ей захотелось встать, на цыпочках подойти к двери, незаметно заглянуть в большую комнату. Но уже не было сил подняться. Она подумала, улыбаясь: "Вот я ленивая!" А на самом деле просто уже спала. И может, ей приснилось, что она хотела встать?..
Через секунду или даже ещё быстрее она забыла об этом. И вообще обо всём. Ей было тепло под одеялом… А воздух в комнате был так чист и так лёгок, как бывает только в самом начале года, в январе, в крепкие морозы, которые раньше звались рождественскими, да ещё при ярких звёздах, да ещё, знаете… вы уж простите меня - только в детстве!
* * *
Длинна январская ночь, она куда длиннее, чем быстрый январский денёк. И странно: почему в книгах всегда рассказывают про короткие дни, а не про длинные.
Впрочем, странно ли? Мы уже привыкли считать что днём люди живут, а ночью… что ж ночью - спят, да и всё!
Но ведь это не так! Ночью случается одна очень важная вещь - сны.
Если подумать, это же настоящее чудо: как он возникает - огромная картина - перед нашими закрытыми глазами. И мы то смеёмся, то кричим, то готовы бежать кому-то на помощь.
Некоторые учёные говорят, что ночью, в те мгновения, когда мы видим сны, мысли, которые были в голове нашей днём, уходят в память, как в музей или как в архив. И ждут там своей минуты, когда мы затребуем их назад. Но очень часто они остаются там, в архивах памяти, невостребованными до самой нашей смерти - так и не пригодились. Сон и память - они и правда как-то связаны друг с другом: снится нам то, что когда-то уже с нами было. То появится знакомая комната, то знакомый человек, то знакомое поле, река и опушка леса…
Мгновенье, мгновенье - и сон пролетел. Ты проснулся и лежишь, вспоминая. Красная луна висит напротив тебя в окне… Вспоминаешь и не можешь вспомнить всего до конца и с каждой секундой всё меньше. А когда проснёшься совсем, останется в голове одно только неясное эхо.
* * *
Я не знаю, что снится двенадцатилетним девчонкам. Хотя можно войти сейчас в её комнату. Хотите - пожалуйста!
Она спит на правом боку, левая рука под подушкой, правая лежит поперёк кровати и даже чуть свесилась через край.
Спит тихо-тихо. Наверное, дневные мысли пробираются к ней в память совсем неслышно, на цыпочках, а то и вовсе по воздуху… Спит, и никто никогда не скажет, сколько ей ещё предстоит всего испытать в своей жизни. Обманчив спокойный сон.
…Но зато я знаю, что может сниться сорокалетним мужчинам. Потому что я и сам такой.
Ему снился Лёнька Грибачевский, дружок по седьмому классу. Как они идут вдвоём по очень знакомой улице, которая теперь переименована, а раньше звалась Коровьим бродом. Она ещё не широкая и не прямая, и асфальт на ней лежит как бы льдинами, и булыжная мостовая стекает сверху от площади, словно река. А заплаты асфальта - они действительно как льдины на этой реке. И вот они идут. И он всё что-то беспокоится за Лёньку, всё хочет удержать его. А Лёнька будто знает его беспокойство, но смеётся, нарочно болтает про какую-то контрольную по немецкому… И вдруг они видят - по той стороне улицы идёт Колесова Ларка и какая-то ещё девчонка из её свиты. Колесова проводит по ним безразличным взглядом, и он, вдруг на мгновение став взрослым, думает: "Чего мы по ней с ума все сходили?" Он смотрит в глаза Ларке, а Ларка долго смотрит в глаза ему, чего на самом деле - ни в седьмом, ни в шестом, ни в десятом, ни позже - никогда не было. "Чего мы по ней с ума сходили?" И понимает вдруг: "Стар я стал!"
А Грибачевский видит этот их перегляд: Колесова спокойно - не то презрительно, не то изучающе… ну в общем, как она всегда смотрела на мальчишек, и он тоже спокойно, как никогда на неё не смотрел: ни наяву, ни во сне. И Грибачевский кричит, чтобы на него она тоже обратила внимание: "А у меня мотоцикл!" Каким-то образом здесь оказывается чёрный "Иж" - таких теперь уже не выпускают лет двадцать. Мотоцикл трещит, Грибачевский подбавляет газу. Тогда он понимает, чего так боялся, и кричит: "Стой, Гриба!" А Грибачевский смеётся: "Спокойно, Булка!"
И тут он проснулся от своего крика и от треска - трещал будильник. Полсекунды ему понадобилось, чтобы сообразить это, придавить кнопку.
Некоторое время он лежал как бы затаившись. Потом осторожно повернул голову. Маринка, жена его, спала себе да спала, не услышав ни сонного крика, ни этого краткого трезвона.
Ну и слава тебе господи! Он полежал ещё какое-то время, радуясь этой удаче и в то же время поругивая себя за бессмысленный автоматизм каждый вечер заводить будильник. А ведь могло бы реле-то сработать, что, мол, впереди суббота с воскресеньем, чего ж я его кручу, этот будильник! Где там! Только в голове одно и сидит: "Лишь бы на завод не проспать!"
Наконец он вернулся к своему сну. Все подробности уже успели выветриться из головы. Лишь осталась тяжёлым ярким пятном эта картинка. Лёнька уже сел на мотоцикл и выворачивает ручку газа, чтобы сразу скакнуть с места в карьер. А он кричит: "Стой, Гриба!"
На самом деле его - по нынешнему прозванию Николая Петровича Филиппова, а по-школьному Булки, - его тогда не было, когда Лёня Грибачевский…
Бывший Булка сидел дома - учил уроки, или ждал, что, может быть, каким-то чудом Колесова позвонит (мало ли, забыла, например, что по географии задано), или даже просто ел.
Собственно, мотоцикл тот был не Лёнькин - откуда у семиклассника мотоцикл, да ещё в те годы! Мотоцикл был Лёнькиного старшего брата, как теперь понимал Бывший Булка, довольно-таки безалаберного и самонадеянного парня. Они жили втроём, Грибачевские: тётя Соня - их мать, Лёнька и этот брат - Лёва. Отец у них погиб на фронте.
Лёва!.. Чёрт знает, каким кумиром он тогда им казался. Взрослый, деньги зарабатывает, даже мотоцикл купил! Вокруг этого мотоцикла хороводился весь двор. Не только ребята вроде Булки, но даже и взрослые. Потому что это редкость была в те годы - собственный мотоцикл. (О собственных машинах тогда и понятия не имели, как о собственных самолётах.)
Да, мотоцикл… Сам же Лёнька ну просто не отходил от него. А братец был очень даже доволен. Ни тебе чистить, ни тебе мыть. Горючее залить - пожалуйста, цепь подобрать - пожалуйста, тормоза… Да там всего-то механизму в этом мотоцикле раз плюнуть, но тогда им, конечно, казалось: чуть не ЭВМ.
А Лёнька с мотоциклом освоился быстро - месяца за два… Он вообще был жутко способный, просто будущий академик Королёв. Хотя, конечно, теперь трудно говорить.
В общем, освоился. А Лёва и рад. Подумаешь, Лёнька по двору разок-другой проедется. Мотоциклу не убудет, правда?