* * *
Сева посмотрел на часы, невинно сказал:
- Пятый урок кончается… У тебя сколько сегодня?
- Перестань ты, Севка, свои шуточки! - И добавила мстительно: - Имей в виду, скоро поедем домой!
- Что же ты, в школе задержаться не можешь? - он улыбнулся.
- Ну перестань, пожалуйста, Сева! Я же нервничаю, правда… Вот прямо сейчас уедем, тогда будешь знать!
- Лид!..
Всё переменилось в полсекунды. Он смотрел на неё совершенно потерянно. Было ясно: как она прикажет, так и будет! Это просто до замирания сердца - насколько он её слушался иногда. Совершенно притихал… Лида пугалась этой своей власти над ним. И секунды полного Севкиного повиновения она никогда не использовала в своих корыстных целях. Старалась как-нибудь поосторожнее "спустить на тормозах" (батянькино выражение). Вот и сейчас тоже. Она сказала:
- Есть хочется!
- Дорогой товарищ! Позвольте вас поблагодарить за это ценное предложение! - и Севка протянул ей руку, ещё красную от снега и такую уже знакомую.
Но Лида убрала свои руки за спину.
- Нет, Сева, пожалуйста: давай просто поедим, и всё!
- Ну… хорошо, - сказал он послушно. Постоял ещё секунду, глядя на неё, а потом пошёл в дом. - Чай пить будем, Лид?
- Будем.
А ведь он был на целый год её старше, учился в седьмом классе…
Севка вынес чайник и стал набивать его снегом. Лида с некоторым сомнением смотрела на эти его приготовления: всё-таки снег лежал тут целую зиму. А потом решила: в Москве-то она сколько раз и сосульки ела и снег, а там всё грязней в тысячу раз. Подумав так, Лида успокоилась.
- Ну-ка погоди! - крикнула она, побежала на поляну, где стояли бабы Сева и Лида и отскребла от каждой по кусочку.
Сева протянул ей чайник.
- Лидка! Ну это просто гениально! - сказал он серьёзно.
Между прочим, это ведь он должен был придумать, сам Сева, - взять по кусочку от снежных баб. Но придумала почему-то Лида.
"Просто я такая переимчивая родилась, - решила она. - Вот уж точно: с кем поведёшься, от того и наберёшься. То была всё как Надя, а теперь стала всё как Сева. И школу вот прогуляла…" Но об этом сейчас совсем не хотелось думать.
Севкина дача, по первому впечатлению, показалась Лиде огромной. Но, правду сказать, она её не осматривала. Только утром вошла да вышла: неловко как-то залезать в чужое и глазеть. А Сева, конечно, не догадался ей показать. Ему и в голову не пришло, что это интересно. Ну, тут уж ничего не поделаешь - мальчишка.
На самом деле здесь было три комнаты, и ещё шаткая лестница вела на чердак. И везде невероятное количество стульев, столов, лавок, которые стояли, лежали, сидели друг на друге.
- А где же тут чай пить? - спросила Лида растерянно.
- В чуме. - Сева отдёрнул линялую льняную штору: ещё одна дверь! - Только валенки сними, пожалуйста.
На улице била капель и жарило солнце. Однако в доме, намёрзшемся за зиму, было мрачно и холодно, как в ноябре. Да ещё все окна закрыты ставнями. На полу, на ледяном линолеуме лежали ошлёпки снега, которые они с Севкой принесли на валенках с улицы. Там снег был влажный, сыпучий. А здесь опять ссохся, заледенел.
Вот почему Лиде так не хотелось снимать валенки. По спине на цепких паучьих лапках пробежал холодок.
- Лидка? - удивился Сева. - Боится!.. Ты не бойся, Лид. Что ж я, тебя морозить буду?
Он с готовностью снял свои валенки, положил их голенищами Лиде под ноги, чтоб она, разувшись, сразу могла наступить на них. А сам в одних носках стоял на ледяном полу.
Тут уж Лида, хочешь не хочешь, сбросила валенки. Ступни её, словно оладьи, сейчас же начали жариться на морозном линолеуме. Но Сева уже открыл свою потайную дверь:
- Иди!
Она сразу наткнулась руками и лицом на что-то тяжёлое, грубое, кожаное. Сзади Сева помог ей, подтолкнул немного вправо. И наконец они вошли…
Сперва Лида ничего не увидела, только желтоватый язычок свечи. Потом глаза привыкли, пригляделись. Это было очень маленькое помещение, без пола, стен, потолка, потому что всё было обвешано и устлано самыми разными шкурами.
- Ух ты! - сказала Лида. И голос её завяз, запутался в этих шкурах. Здесь не было ни клочка, ни сантиметра голого пространства. Всё косматое!
И ещё было жутко тепло.
- Чего здесь греет-то, Сев, шкуры, что ль?
- Ну ты даёшь! - засмеялся Сева. - Хотя доля истины в твоём бреде есть.
Лида промолчала. От удивления сейчас было не до обид.
- Ты знаешь, что такое чум?.. Лид!
- Ну… на Севере… - неуверенно сказала Лида.
- "На Севере"! - необидно передразнил Сева. - Чум - это жилище северных народов. Оно в основном всё сделано из оленьих шкур… ты садись давай на ложе, чего стоишь.
Лида села и по звону разговорчивых пружин поняла, что под нею старый диван. Севка поставил чайник… ага, тут была электроплитка. Она стояла на невысокой скамеечке.
- Ну вот, - сказал Сева, усаживаясь рядом с Лидой. - Мой отец один раз был на Таймыре. Он нефтяник… ну и так далее…
Тут он посмотрел на Лиду и остановился. За то долгое время, пока они были знакомы, Лида почти ничего не рассказывала Севе про батяньку и про маму. Зачем это? И Севка тоже не рассказывал. Главное, чтоб человек был, а какие там у тебя родители - неважно. Но несколько раз Лида слышала, как Севка разговаривал по телефону со своей мамой. Именно с мамой. Теперь Лида впервые что-то услышала о его отце. Да, впервые. И поняла, что это все-таки странно. И Севка тоже понял это. Сказал:
- Ну, короче, дача не наша, его дача… Но мне разрешается! - Он посмотрел на Лиду: - Всё ясно? Можно продолжать?
Лида невольно кивнула. И покраснела. Счастье, что при свече ничего не видать!
- Ну и вот… - сказал принуждённо Севка. - Приехал он на Таймыр, пожил в чуме и совершенно офонарел…
- Сева! Ну говори ты по-человечески! - она рада была уйти от опасного места.
Севка пожал плечами:
- Ну, "офонарел" или "удивился" - не всё ли равно? Короче, он приволок оттуда три оленьих шкуры. Потом ему с Таймыра ещё пару шкур прислали, потом откуда-то медвежью раздобыл.
- Медвежью?!
- А ты на ней сидишь как раз.
Мех был жёсткий и густой… Ничего себе!
- В чуме понимаешь как: на улице мороз, тундра, а в чуме ни печки, никаких электрокаминов. Одна свеча горит - и тепло. От свечки!.. Но здесь так не получилось. Наверно, пропускает где-то. Или мех некачественный. Тут и овчина, и цигейка от старой шубы, и… всякая дрянь, - он осуждающе хмыкнул.
- Ладно уж, Севка! Чем тебе овчина дрянь?
- Ну всё-таки не то, - сказал он примирительно. - Вообще-то с плиткой здесь жарища. Можно спать сколько хочешь. Хоть всю зиму. Кайф!
- А летом?
- А летом они всё снимают - простая комната. Мы с ним раньше часто сюда ездили. А теперь - то диссертация, то фигнация…
Наступила та неловкая минута, о которой жалел, конечно, и сам Севка. Скорей бы её забыть…
А в чуме было тепло и тихо. Пахло чем-то незнакомым, но спокойным. Шкурами, догадалась Лида. Закипел чайник. Сева принёс промороженный стул, на нём, как на столике, Лида разместила привезённые бутерброды, здешнюю банку варенья и две чашки. С опаской она посмотрела на свой чай. Но при свече, слава богу, ничего не разберёшь!
Кто не пивал чаю после целого дня на свежем весеннем воздухе и солнце, кто не пивал чаю в настоящем чуме, кто не пивал чаю с человеком, с которым без конца хочется разговаривать, на которого без конца хочется смотреть, тот никогда не поймёт, как хорошо сейчас было этим двоим.
Вдруг Лида почувствовала словно мягкий удар. Голова её закружилась, но так легко-легко. Она ещё успела снять жаркий свитер, совершенно забыв, что под низом самая простецкая ковбоечка. Пролепетала:
- Я сейчас…
И уснула мертвецким сном.
* * *
Проснулась Лида от слабой прохлады. Наверное, из-за того, что сняла свитер… Горела свеча. Стул, чашки и вся еда были убраны. На полу, на какой-то там шкуре мамонта, спал Севка.
Он дышал редко и глубоко. И лицо его было как бы чуть удивлённым. Даже брови еле заметно нахмурены, словно он старается что-то сообразить, да никак не может. Наяву такого выражения быть у него не могло - с его самоуверенностью и насмешливостью.
Очень тихо она приподнялась, натянула свитер и увидела, что плитка выключена, и подумала, что ему, наверное, холодно на полу. Она включила плитку, поудобней улеглась на медвежьей шкуре и опять стала смотреть на Севу. Какие-то мысли, спокойные, простые, текли у неё в голове. Лида не запомнила их, как во сне.
Всё было хорошо, ей ничего больше не хотелось - только это.
Треснула свечка, чуть ярче вспыхнул лоскутик огня.
Лида уснула.
* * *
Ей ничего не снилось, а если снилось, то сразу уплывало. Проснулась она от чего-то, от чего-то… Она пошевелила губами и открыла глаза.
И увидела Севу. Он стоял в углу, у дальней стены, какой-то то ли испуганный, то ли встрёпанный. Лида ничего не могла понять. О чём-то он спрашивал её глазами.
- Сева, - сказала она, улыбаясь. И тут же поняла, почему он так стоит и что спрашивает. И поняла, как бы вспомнила то, от чего она проснулась.
Лида резко поднялась, села, вся сжавшись в комочек. Вдавила плечи в стену, в угол - самый противоположный от Севки.
Что делать теперь? Обидеться, заорать, заплакать? Но всё равно это уже случилось. Время не схватишь за хвост и не отмотаешь назад, чтобы вычеркнуть тот момент, когда он стал на колени перед спящею Лидой и своими губами прикоснулся к её губам. А своим носом, наверное, прикоснулся к её носу.
Лида сжалась ещё сильнее. Подбородок вдавила в колени. Две слезы выехали у неё на глаз, потом ещё две. Лида сморгнула их. Севка на какое-то время стал виден смутно… "Слёзы застлали ей глаза" - как говорилось в старых романах.
Главное, ей совсем не было стыдно. И от этого ей было… ужасно стыдно!
И приятно ей не было. И очень обидно: случилось такое важное, а будто ничего не произошло!
Она плакала, а Сева молчал. Только скажи мне что-нибудь, я тебе так дам!..
Прошло несколько минут. Теперь она просто сидела и плакала. Потому что сразу ведь не остановишься. Она полезла в карман за платком, да никак не могла его вынуть из обтягивающих своих брючек.
- Лида… Лидочка! Я тебе клянусь, я никогда больше!
- Ладно. - Она шмыгнула носом, потому что платок никак всё не вылезал.
Молча, стесняясь друг друга, они собрались. А впрочем, что там за сборы: сапоги надеть, да пальто, да шапку. Всё это Сева принёс ей в теплоту чума и настелил дорожку из двух старых телогреек, чтоб она могла пройти в сапогах.
- Лид, ты есть будешь?
Ей хотелось поесть. Но как было сказать об этом в такую неподходящую минуту? Она молча покачала головой.
- Ну и я тогда не буду! - сказал Севка. А ему, наверное, хотелось ещё больше: ведь он мальчишка. Лида пожалела его. Но что же поделаешь!
На улице солнце светило всё так же весело. Только с середины неба оно переползло на край. Было уже половина пятого. Тёмные длинные тени от двух баб расходились в разные стороны. И хотя это был всего лишь закон физики, Лиде стало грустно.
Севка с понурой деловитостью проверял, всё ли убрано, потушено, выключено. На снегу, на стеклянном приморозке, валялись их бутерброды. Верней, они даже и не валялись, а просто лежали на снегу, как на скатерти, - бери да ешь! Но сказанного слова не воротить. Тут уж пошло на принцип.
Никогда не замечали? Чем глупее и случайней принцип, тем труднее его отбросить. Почему так?..
Бутерброды остались лежать на поживу завтрашним птицам. Лида и Севка шли по худо протоптанной тропинке. Севка виноватый, а Лида - сама не знала какая.
Пока он запирал калитку, Лида сквозь железные прутья ворот смотрела на участок - весь в отпечатках их следов, весь такой знакомый, с притихшими на морозце кустами и рогатыми яблонями. Бабы отсюда видны были плохо - только две белые глыбы. А лица их глядели в другую сторону.
Лида испугалась, что приедет кто-нибудь и увидит этих баб с надписями… Однако она не могла сказать этого Севе, не могла с ним заговорить. Тоже глупый принцип. А может, не такой уж и глупый…
Этих баб вообще надо бы сломать - улики жуткие!
Да уж очень жаль было их!
Севка, угнувшись, шёл впереди. Лида вздохнула, но так, чтоб он не услышал. Она всё-всё припомнила - всё хорошее за эти два месяца их знакомства. А такого набиралось немало. Он, можно сказать, всем был хороший, Сева.
Да только подумайте вы сами, как же страшно было Лиде его прощать. А вдруг он подумает: "Всё в порядке, ничего не случилось. Значит, так и надо себя вести. Можно!"
И даже пусть она ему специально скажет: "Ты только, Севочка, не думай, что, если я тебя простила…" Он, конечно, ответит: "Ничего я не думаю!" А сам именно будет думать чего не надо!
Такое положение было безвыходное. И в то же время так хотелось Лиде помириться. Потому что совсем ещё неизвестно, что тебя дома ждёт. Может быть, родители уже всё узнали, и значит, будет экзекуция, притом здоровая! И придётся ещё чего-то врать - правду ведь не расскажешь!
Так пусть хоть последние минутки пройдут хорошо.
Уже раз сто она собиралась хлопнуть его варежкой по шапке: "Эй, Сусанин… Но только смотри. Прощается на первый раз…" И всё никак не решалась.
Вдруг ей такая умная мысль в голову пришла, что она всё же не удержалась и заговорила:
- Понимаешь ты: это как шкура царевны-лягушки! До поры до времени нельзя её палить! А ты…
- Три года и три дня? - не оборачиваясь, сказал Сева. - Верно? Столько ей надо было в лягушечьей шкуре ходить?
- Ну… да, - неуверенно сказала Лида. Она не понимала, к чему он клонит.
- Значит, до шестнадцати? - Сева помолчал несколько секунд. - Да пожалуйста! Я согласен ждать и дольше. Вообще сколько хочешь!
Ждать? Оказывается, вот как он думает! Шагает сейчас по белой мартовской улице этой дачной деревеньки, а сам думает, что и через три года - а значит, всегда! - между ним и Лидой всё будет, как сейчас.
Ни один мальчишка в мире не говорил ей ничего подобного. Да и она сама… На неделю, ну, может быть, на месяц, ну уж в крайнем случае на четверть, ну уж в самом крайнем - на весь учебный год. А чтобы дольше…
Да ведь и вся эта так называемая "школьная любовь" не умеет загадывать. Она как зимняя оттепель: мелькнула, сверкнула - и кончилась. И - извини, Семёнов (пусть Семёновы не обижаются, фамилия эта взята здесь совершенно случайно. Обычно в дело идёт некий Иванов-Петров-Сидоров), извини, Семёнов! Любовь свободна, трам-трам-пам-пам-парам, законов всех она сильней… И пошёл Семёнов пригорюнившись, нос повесивши. И будет горевать он ровно до девятнадцати часов тридцати минут, когда… начнётся по телевизору хоккей!
Шестиклассническая любовь, уж не сердитесь на меня, вообще, по-моему, те же "дочки-матери". Только вместо кукол все роли исполняют люди.
Так всегда думала и Лида Филиппова. Вернее, не думала, а чувствовала. Потому что словами это выразить трудно.
И вдруг ей сказали, что её будут ждать, пока она станет взрослая, целых три года. Что её вообще будут ждать, сколько потребуется. Всю жизнь!
Ей так странно сделалось. И в то же время так… хорошо. Лида ещё не знала, что для женщин - и для взрослых, и для пока еще не очень - самое дорогое, когда тебе говорят, что будут любить всю жизнь. И вот почему, я думаю, очень многие женщины так хотят выйти замуж. Потому что замуж - значит, на всю жизнь.
Хотя это бывает, к сожалению, далеко не всегда…
* * *
Лида смотрела на Севкину спину, на уши его, безбожно оттопыренные шапкой, и чувствовала: именно в эту минуту и буквально у неё на глазах что-то в ней меняется.
Говорят, можно услышать, как растёт трава. А можно услышать, как душа взрослеет?
- Сева… (Он остановился, повернулся к ней.) А я тоже согласна тебя ждать, сколько потребуется. Только не делай больше… этого. И по телефону тоже не говори. Потому что…
Он кивнул.
- Честно? Ты понял, Сев? (Он снова кивнул.) Согласен на это? Но только уж всё, Севка: сказано - замётано!
Он улыбнулся:
- Лид! Из какого детсада ты это узнала: "сказано - замётано"? Ну что за ахинейщина!
Лида засмеялась:
- Как хочу, так и говорю!
В самом деле, хватит уже: всё серьёзность да серьёзность.
- Пошёл быстрей, коняга! - она стала бить его варежкой по спине.
Скоро дорога стала пошире, Лида пошла рядом, и, как бы незаметно друг для друга, они взялись за руки и так шли, молча, до самой станции, до самой электрички, которая неслась неизвестно откуда, неслась по чисту полю, освещённому погасшим закатом и щербатой, но яркой луной.
Глава 5
Впервые ему показалось высоко подниматься до четвёртого этажа. Сердце забилось. "Хватит дурака-то валять!" - подумал он зло. Всё же остановился на повороте между вторым и третьим этажом. "Спокойнее, понял - нет? Спокойнее!"
Вошёл. Приказал себе всё делать, как обычно: пальто… шарф сложить аккуратно, надеть тапочки…
Минут через двадцать или шут его знает через сколько пришла вдруг Лида. Она остановилась в дверях, спросила, глядя на него с некоторым как бы сомнением:
- Ты чего, батянь, а?
- Ничего! - ответил он отрывисто. И сообразил, что сидит в кресле напротив телевизора, который… не включён.
- Ты не заболел? - Лида спросила легко. Наверное, она нисколько не верила в такую возможность.
Сама она выглядела просто чудесно, такой от неё свежестью веяло, словно она провела день не в душной школе, а где-то за городом. Он и радовался за дочь, и сердце щемило, когда думал о себе.
Он всё продолжал сидеть перед пустым телевизором. Лида в одних колготах бегала по квартире.