- Все мы канатоходцы, - сказал отец Весельчак напоследок, уходя в распахнутую дверь, прямо в сердце осенней ночи, а директор цирка кивал, соглашаясь. - На натянутом канате между взрослым и ребенком где-то внутри.
"Как между ангелом и волком, - подумал Вольфи. Между ангелом и волком в себе".
- Ходить по канату - это, конечно, страшно, - добавил Канатоходец. - Вдруг сорвешься. Поэтому кто-то - вот как наш отец - быстро-быстро перебегает на одну сторону. Туда, где взрослые. Чтобы жить себе спокойно и забыть, что когда-то ты тоже был маленьким и мечтал о чем-то. Забыть про то, что сын и сам может выбрать себе дорогу. Про то, что другим надо доверять.
- Лучше уж тогда перебежать на другую сторону, - рассудительно сказал Вольфи.
Канатоходец улыбнулся.
- Тогда тоже многое потеряешь. Ведь самое счастье - это стоять посередине, качаться над пропастью и знать, что только ты властен над этой пропастью. Падать или нет, бояться или танцевать над бездной - только твой выбор.
Тусклый цирковой фонарь над входом в фургончик директора поздним светляком мигал в ночи. Словно и он знал про канатоходцев, волков и ангелов.
Опа, опа, опа, опа -
Ты скачи, конек, галопом
Через камни и пороги,
Только чур - смотри под ноги,
Опа, опа, опа, опа,
Ты скачи, конек, галопом.Цок-цок, цок-цок -
Не спеши ты так, дружок
Если будешь прыгать всласть,
То могу я и упасть.
Цок-цок, цок-цок…
Мурлычет себе под нос Вольфи старинную песенку. Цирковая повозка подпрыгивает на ухабах, она едет медленно, словно разбегаясь перед долгой дорогой. Словно готовясь лететь к новым городам, в новые страны. Вольфи сидит сзади, там, где брезентовую стенку закатали рулетом наверх. Он как пес, живущий за Кладбищенской улицей, нюхает воздух, чует в нем и приближающуюся незаметно зиму, и листопады, до которых еще несколько недель - и сбор урожая, когда всюду будут стоять корзины с зелеными, желтыми и красными в бордовую крапинку яблоками. Совсем скоро, мимо мельницы и ручья, мимо заброшенных загонов для лошадей, повозки выйдут за город, повернут в кукурузные поля, и останется тогда за спиной Городок Ц.
Вольфи будет кочевать с цирком Канатоходца, и, может быть, однажды найдет своего брата. Смешного и нелепого Роберта Дюпрей-Энгельке.
Вольфи смотрит на дома под красной черепицей, на старые, похожие на сказочных стариков, каштановые деревья - и оттого, что он уезжает, и грустно и радостно одновременно.
Потом из переулка вдруг показывается кто-то. Грустная женщина идет по дороге, не замечая, что где-то впереди катится прочь из города цирковая повозка с Вольфи на хребте. Мама.
Он думал, что она взбесится, когда он убежит, что станет кричать, что, может быть, поднимет на ноги полицию. Или, к примеру, просто вздохнет с облегчениием - ведь на самом деле, наверное, все равно, живет ваш сын в интернате для трудновоспитуемых или сбежал с бродячим цирком.
А она просто тихо идет по дороге.
Глядит куда-то вдаль невидящим взглядом.
И плачет.
Даже отсюда, с цирковой повозки, видно, как припухли заплаканные глаза - и от этого становится неловко за нее и стыдно за себя. И за нее, конечно же, стыдно тоже.
Вольфи никогда не видел, чтобы она плакала. Ему казалось, что от него одни заботы и стоит ей от него освободиться, как тут же ей и станет лучше.
А она - плачет.
Ну что ты будешь делать…
- Эй, - тихо говорит он Канатоходцу, который сидит на облучке, - эй, я остаюсь.
Тот кивает, будто всегда знал, что так оно и выйдет:
- Давай, до следующего года.
И цирковая лошадь, кажется, тоже кивает напоследок.
Вольфи примеривается и спрыгивает с повозки - он неуклюже приземляется на ладони, он обдирает коленки, но это ведь все ерунда. Только теперь она замечает его - и дергается так, словно хочет бежать к нему. Но все-таки не бежит.
- Ты хотел уехать? - говорит она, но не сердито, а просто тихо, очень тихо.
А Вольфи молчит - чего тут ответишь? И вдруг с нажимом, совсем по-взрослому уже, произносит:
- Меня нельзя бить. Больше никогда!
Про то, о чем говорят напоследок
Падает, падает зима на Городок Ц. Падает невесомыми снежинками, которые кажутся ненастоящими - такие легкие. Падает на церковь, будто сложенную из кусков ноздреватого серого сахара. На мельницу над ручьем с обкусанными льдом берегами. На пустырь, где еще недавно, кажется, стоял бродячий цирк. На кабачок Сеппа Мюллера с ободранными столами и жаренными на вертеле рыбинами. Сам Сепп сидит у окошка - нога на ногу, сплелись, не расплетешь - и потягивает из старой кружки темное пиво.
Идет по улице, спрятав острый нос в кудрявый воротник каракулевой шубы тетушка Виола - спешит по своим делам. Бредет лошадь Отто Кайзера и тянет повозку, полную подмороженных яблок. Снег падает и падает, присыпая белой мукой дерюгу, которой прикрыты по бокам зеленые крепкие яблоки, хрусткие и кисловатые. Снежинки путаются в усах крестьянина Кайзера, наметают маленькие сугробы на полях его фетровой шляпы.
В школе прохаживается между рядами отец Весельчак с лысой головой, тоже похожей на осеннее яблоко. А светлоголовые мальчики пишут за дубовыми партами сочинение и поглядывают на лошадь с грустной усатой мордой, которая еле-еле перебирает ногами по свежевыпавшему снегу.
До-ре-ми-фа-соль-ля-си - дорожка аккуратных следов расчерчивает снежное полотно, словно птица проскакала. Аккуратные следы, ладные ботинки - мама Вольфи идет к школе, а снег легкой кистью растушевывает подкову от каблука и запятую от крепкого острого мыса, стирает мягким школьным ластиком. Она не отдала сына в интернат для трудновоспитуемых и больше никогда не бьет его даже выбивалкой от ковров. Дядя Вильфрид если и приходит к ним раз в неделю, то уж не за тем, чтобы устроить Вольфи показательную порку - а просто чтобы выпить чашку кофе или починить маме конфорку на плите. Кажется, даже Рождество они снова справят вместе, как тогда, в его детстве - "только один раз, а там посмотрим". Вольфи мечтает стать дальнобойщиком, вслух мечтает, а мама больше не говорит на это ничего, только где-то внутри тихо надеется, что может все еще и обойдется.
- Пойдем, нам нужно съездить в Большой Соседний Город, - говорит она.
Вольфи ничего и не спрашивает, хотя мама никогда еще не забирала его из школы, прямо посреди урока.
А весь класс завистливо смотрит им в спины: и Франци с улицы за кладбищем, и Карл, сын мясника, и Фредл толстяк, и Гарри, который Гаральд.
Они глядят, как Вольфи с мамой, закутавшись до самых ушей, уходят к автобусной остановке, счастливцы, как снег машет им вслед, подгоняя, быстрее, быстрее, мимо церкви, мимо кладбища, на котором мерцают красные огни, которые заносит, чтоб не осталось от них и следа.
Они представляют, как приедет автобус, похожий на большую булку, вроде тех, что лежат до десяти утра у Долльнера, пока их все не раскупят подчистую - и как Вольфи сядет рядом с окном, на котором застыли ледяные бабочки.
Он сидит и всю дорогу до Большого Соседнего Города вытапливает во льду, сковавшем стекло, маленькие колодцы, соединяет их дорожками, отвоевывая у льда новые и новые острова. Он прижимается носом к окну, и тогда лед тает гораздо быстрее.
- Ну, пошли, - мама вздыхает так, словно в груди у нее осталось мало воздуха и нужно на всякий случай надышаться на всю жизнь.
- Пошли.
Пошли.
Гляди - вот он.
Познакомься.
Это твой брат.
Вольфи смотрит во все глаза на мальчишек его возраста, которые почему-то оказываются его племянниками.
На человека, которого, ему кажется, он уже где-то видел. На человека почти без возраста, но скорее взрослого, с серой бородой и тонкими пальцами. Прожившего долгую жизнь где-то рядом, но без Вольфи.
Он худой, этот человек - и с очень грустными глазами.
Примечания
1
"Morgen, Kinder, wird’s was geben" - старинная рождественская песенка. Автор неизвестен, текст приписывался то Филиппу Барчу, берлинскому поэту начала 19-го века, то немецкому органисту и композитору Карлу-Готлибу Герингу, который напирал для этой песенки музыку. Перевод Анны Логиновой.
2
"C-a-f-f-e-e, trink nicht so viel Kaffee!" - канон, сочиненный в начале 19-го века Карлом-Готлибом Герингом. Перевод Анны Логиновой.
3
"Hopp, hopp, hopp, Pferdchen, lauf Galopp" - старинная немецкая детская песенка, музыку для которой написал Карл-Готлиб Геринг. Перевод Анны Логиновой.