Глава 3
Пронзительный вопль нарушает тишину огромного дома. Это кричит смуглая девочка, появившаяся минутой раньше в окне квартиры музыканта.
- Дося, Дося! Спасите! Помогите! Дося! Дося!
И весь большой дом сразу просыпается от этих криков.
Все окна его заполнились людьми. В следующую же минуту небольшой двор его наполняется народом.
- Кто убился? Кого спасать?
Маленький пестрый комочек, распластанный на зеленой травке, окружен испуганными людьми. Пестрый комочек недвижим, и толпящиеся вокруг него люди боятся прикоснуться к нему.
- Насмерть, должно быть… не шевелится даже.
- А может, и не насмерть? С которого этажа-то свалилась?
- С третьего, никак…
- Велизарихина Лизутка, что ли?
- Да нет, другая, актрисина, никак, крестница…
- Ах ты, Господи!
- Доктора бы скорее…
- Побежали, да чего уж там. Попа, а не доктора тут, стало быть, нужно.
- А может, еще отдышится… Всяко бывает.
- Куда уж там! Ребенок ведь еще. Много ли надо, чтобы убиться?!
- Глядите-ка, люди добрые, ноги-то у ней в бумагу обернуты. Чудно, право. Да что же это такое?
- Дорогу, господа, дайте дорогу. Пропустите!
- Кто это? Доктор?
- Из сорок девятого номера музыкант.
- Так чего же он-то? Нешто, чем помочь может?
Толпа, повинуясь энергичному окрику, подалась и раздвинулась. Молодой черноволосый человек в бархатной куртке подошел к распростертому на земле пестрому комочку.
Бледная, дрожащая Ася сопровождала брата, не переставая лепетать:
- Подними ее, Юра, и унесем к нам… У нас ей будет лучше… И доктора, ради Господа… доктора, скорее… Может быть, жива еще… Дышит… Господи! Господи! Да приведите же вы его скорее сюда!
Последние слова девочки относятся уже к толпе. И как бы в ответ на них появился незнакомый маленький старичок.
- Пострадавшую прежде всего следует внести в дом, - раздался его спокойный, уверенный голос.
Без слов, осторожно и легко Юрий Львович Зарин при помощи старичка-доктора поднял с земли неподвижное тельце. Перед глазами собравшихся мелькнули бледное лицо и плотно сомкнутые глаза Доси.
- Померла, значит, - раздается чей-то соболезнующий голос.
Громкий, пронзительный, сразу переходящий в причитание плач покрывает собою все остальные голоса.
Это рыдает отчаянно Лиза, успевшая первой спуститься во двор.
- Матушка, Владычица-Богородица! Святитель Божий, Николай Милостивец, что ж это, Господи! Досинька, миленькая, желанненькая наша! Да на кого ж ты меня покинула? Да куды ж мне таперича голову преклонить, - тонким вздрагивающим голосом запричитала она по-деревенски.
- Молчите. Вы можете обеспокоить ее. Не надо этого, - неожиданно услышала над своим ухом незнакомый голос Лиза и, увидя смуглое безусое лицо и черные глаза, замолкла тотчас.
Тогда Юрий Львович обратился снова к маленькому старичку:
- Моя сестра права, лучше всего девочку пока перенести к нам; у нас спокойно и тихо, а родственницу пострадавшей следует осторожно подготовить к известию о несчастии.
И юноша осторожно понес бесчувственную Досю в свою квартиру. Ася и доктор последовали за ним. Лиза тоже поплелась сзади.
А толпа еще долго не расходилась. Люди, взволнованные катастрофой, продолжали делать свои предположения и догадки: будет или не будет жить пострадавшая девочка.
Веня проснулся от неистовых криков. Он проспал нынче дольше обыкновенного и сейчас, разбуженный этими криками и наступившим вслед за ними шумом и суетой на дворе, долго не мог понять, в чем дело.
А когда, наконец, одевшись второпях и выскочив на двор, узнал обо всем случившемся, Дося была уже в квартире Зариных. Маленький горбун бросился туда. Дверь квартиры музыканта была открыта настежь, и очутившийся перед нею Веня столкнулся у порога с Асей. При виде маленького горбуна Ася бросилась к нему.
- Это вы, Веня? Хорошо, что вы пришли, а я бегу сейчас оповестить ее крестную. Она все еще без памяти. Доктор приводит ее в чувство. Господи, что будет, если она умрет. Такая милая, добрая, красивая! И это я… я одна во всем виновата. Я увидела ее в окошке и так удивилась, что не могла удержаться от крика: "Дося!" А она услыхала, повернулась, оступилась. И вот теперь она… она умрет! - закончила с рыданием девочка и бросилась бегом вниз по лестнице. А Веня поплелся в комнаты.
Дося лежала на широкой отоманке, в уютном маленьком кабинете Юрия Львовича Зарина. Ее белокурая голова покоилась на подушке, и молодой хозяин квартиры, при помощи служанки, ежеминутно менял на этой бедной голове холодные компрессы и давал ей нюхать соль, в то время как старичок-доктор накладывал повязку на разбитую и вывихнутую при падении ногу девочки.
Веня приблизился к отоманке, неслышно встал в ногах ее и с трепетом вглядывался в помертвевшее лицо своей подруги.
"Дося, бедная Дося, неужели она умрет?"
И, словно отвечая на его мысль, старичок-доктор обратился к Юрию Львовичу:
- У бедняжки сотрясение организма. Что же касается до вывиха ноги и ушиба ребер, то это обстоятельство, само по себе, не может принести существенной опасности. Но необходимо, во что бы то ни стало, как можно скорее привести в чувство пострадавшую и дать ей слабительного.
- Вы надеетесь на благоприятный исход все-таки, доктор? - озабоченно и тревожно обратился Зарин к врачу.
- Пока трудно сказать что-либо заранее. Я осмотрел ее и, кроме упомянутых повреждений, не нашел ничего. Вся суть, повторяю, в общем сотрясении организма.
Не успел Веня вникнуть в эти слова, мало понятные для него, как на пороге комнаты появилась Подгорская.
Ирина Иосифовна приблизилась к отоманке и обессиленная опустилась на колени перед крестницей.
Сколько раз видел ее Веня, но никогда не замечал такого выражения в лице актрисы. Страх, отчаяние и глубокая нежность чередовались на этом лице.
Как ни был убит своим собственным горем и страхом потерять Досю маленький горбун, но он не мог не заметить чужого горя. Слишком тяжело переживала несчастье, случившееся с ее крестницей, Ирина Иосифовна!
"Она любит Досю. Любит мою бедняжечку. Она страдает за нее, а я-то ее считал холодной эгоисткой", - проносилось в голове маленького горбуна, и он уже совсем иными глазами глядел теперь на Ирину Иосифовну. А та шептала чуть слышно:
- Детка моя, бедная моя детка. Любимая моя крошка. Только живи! Только живи, моя Дося! О, Господи! Сохрани мне ее, Ты, Всемилостивый и Всемогущий!
* * *
Между тем молодой организм Доси боролся всеми своими силами.
Здоровая, крепкая натура девочки не хотела сдаваться. Падение с третьего этажа на мостовую двора для более слабого ребенка стало бы смертельным. Дося еще жила…
Ее сердце билось. Холодные компрессы, спирт, нюхательные соли и подкожные впрыскивания сделали свое дело, и она открыла глаза. Морщась от боли, оглядела она лица присутствующих и, не видя Подгорской, остановила взгляд на Вене. Слабая улыбка озарила прояснившееся личико. Она узнала своего друга.
- Это ты, горбунок? Подойди ко мне.
И когда Веня пододвинулся к изголовью Доси, закрывая от нее стоявшую на коленях Ирину Иосифовну, девочка подняла с усилием руку, положила ее на руку горбуна и заговорила срывающимся шепотом:
- Послушай, горбунок, ты не говори крестненькой, что мне очень больно, что я так страдаю. И как все это было тоже не говори. А то она взволнуется, бедняжка. Я ведь все помню отлично. Я мыла окна, оступилась и упала. Ах, как было странно, горбунок, и ничуть не страшно! И пускай крестненькая знает, что нисколько не страшно и не больно. И пусть не сердится на свою несносную, гадкую Доську и не наказывает ее… Скажи ей все это, горбунок мой миленький. И еще скажи, что со мной этого в другой раз ни за что уже не случится, ей-Богу. Мне же и без того стыдно, что я опять обманула ее и убежала даже без башмаков, в то время, как должна была сидеть тихонько и смирненько "под арестом" дома. И еще скажи крестненькой, что Доська ее получила хороший урок, и что теперь она уже остепенится… остепенится, во что бы то ни стало, непременно, честное слово! Да и придется остепениться волей-неволей. Три месяца пронесутся быстро, их и не увидишь даже. А там, уедем мы отсюда с крестненькой. Уедет несносная Дося и будет служить в театре. Будет ходить по сцене, размахивать руками, изображать "толпу" и получать за это жалованье. Понимаешь, горбунок? Зарабатывать будет Дося самостоятельно… Ой-ой, как больно…
- Вам вредно много разговаривать, полежите спокойно, тогда и поправитесь вы значительно скорее, - тихо произнес старичок-доктор.
Дося удивленными глазами посмотрела ему в лицо.
- То есть как это? Скоро поправлюсь. Разве я больна и должна лежать в кровати? - не то испуганно, не то изумленно вырвалось у нее.
И тут только заметила незнакомую ей обстановку.
- Горбунок, миленький, да где же это я, скажи мне на милость? - совсем уже растерянно проронила она.
- Не беспокойтесь, вы у друзей, милая Дося, - послышался новый, незнакомый еще девочке голос, и Юрий Львович подошел к больной и встал подле ее ложа, рядом с Веней.
- Господи! Да никак это наш музыкант, горбунок, миленький, скажи! Или мне показалось только? - И Дося улыбнулась.
- Нет, не показалось, это действительно - я, игравший не раз на скрипке для вас и для вашего маленького друга, - произнес с ответной улыбкой Юрий Львович.
- Ах, как я рада, как я рада, наконец, познакомиться с вами! Горбунок, Ася, где вы? Не правда ли, какое счастье! Теперь-то уж, раз мы знакомы, я посмею попросить вас сыграть мне и Вене что-нибудь. Я так люблю вашу скрипку. И право же, если я и больна на самом деле, то от нее я выздоровею тотчас же и отправлюсь сама к крестненькой. Я так боюсь, чтобы это противное падение мое из окна не подействовало на нее слишком сильно.
Тут Ирина Иосифовна не выдержала и, протянув руки, осторожно обвила ими плечи Доси.
- Твоя крестненькая здесь, моя детка. Я здесь, с тобою. Я около тебя. И все знаю. И не сержусь нисколько на мою бедняжку. Но, ради Бога, не волнуй себя разговорами, полежи тихо.
- Вы здесь, крестненькая? Вы здесь, дорогая? И не сердитесь на меня? О, не сердитесь! Лучше накажите меня. Я виновата, ужасно виновата перед вами, крестненькая. Нельзя было уходить. Но вы подумайте только, я так долго мечтала очутиться наверху, между небом и землей. Точно на скале, над морем. И вот дождалась-таки. Я взобралась на скалу у старого замка над морем. Я была там, у старого замка короля, где маленькие пажи так чудесно играют на лютнях, и где море шумит и клокочет под скалой внизу…
- Она начинает бредить. Не отвечайте ей ничего. Покой необходим девочке, - произнес доктор.
- Да, да, я не потревожу ее, я только поцелую ее. Дося, детка моя, слышишь ли, что говорит тебе твоя крестная? Я забыла все, я простила, не волнуйся же, дитя мое!
Веня взглянул на Ирину Иосифовну и опять не узнал в ней прежней суровой, холодной девушки. Ее красивое лицо дышало почти материнским чувством к девочке.
Однако Дося не слышала этих ласковых, добрых слов своей крестной, не видела обращенного к ней любящего взора. Она впала снова в беспамятство.
* * *
Несколько дней пролежала в квартире Зариных больная девочка, временами забываясь и бредя, временами приходя в себя. Было решено оставить Досю здесь, где за нею был гораздо более тщательный уход, нежели дома. Ирина Иосифовна не смела манкировать своею службой в театре, и, таким образом, пришлось бы перенести домой Досю и поручить больную заботам хозяйской прислуги. Да и обстановка меблированных комнат мало отвечала удобствам, необходимым больной.
Оставалось или поместить больную в лечебницу, или принять предложение брата и сестры Зариных и оставить Досю у них в квартире. И Ирина Иосифовна, видя, с какой готовностью шли ей навстречу ее новые знакомые, согласилась оставить у них на время больную.
Теперь Ася с прислугой Матрешей, Веня и сам Юрий Львович дежурили у постели Доси. Очень часто к ним присоединялась и Лиза, не перестававшая казниться за то, что не сумела "доглядеть тогда за Досенькой". Все свое свободное время проводила у ложа крестницы и Ирина Иосифовна.
Боязнь за жизнь Доси сквозила в каждом движении, в каждом взгляде девушки. А когда Дося, разметавшись в жару, ничего не сознавая, выкрикивала в беспамятстве дикие, непонятные слова, Подгорская приходила в отчаяние.
- Она умрет! Скажите правду, доктор, не щадите меня, - обращалась она к маленькому старичку-доктору, аккуратно навещавшему больную.
- Бог даст, выздоровеет ваша любимица, у нее на диво крепкий организм. Будем же надеяться на хороший исход.
И эта надежда, наконец, оправдалась.
Дося пришла в себя. Жар уменьшился. Девочка, хоть и медленно, пошла на выздоровление.
- Дося будет жить. Дося поправится. Ты счастлив, Веня? - встретила Ася как-то вечером спешившего к ним после ужина горбуна. Мальчик целыми днями теперь просиживал в квартире музыканта, забегая домой только для того, чтобы поесть наскоро да сообщить возвращающейся с работы мачехе о состоянии Досиного здоровья.
- Лиза, слышишь? Поправится наша Досенька, - сообщил он радостным шепотом забежавшей в этот вечер справиться о Досином здоровье Лизе.
- Слава Тебе, Господи! - облегченно вздохнула маленькая служанка и осенила себя широким крестным знамением, каким обыкновенно крестятся в деревне. - Слава Тебе, Господи, снял Ты огромную тяготу с моей души.
- И с моей тоже, - прошептала подоспевшая Ася, - и с моей тоже, Лизонька. Ведь не появись я тогда в окошке, не позови Досю - все сошло бы тогда благополучно. Ведь я из-за этого места не нахожу себе все время!
В этот же вечер, почувствовав заметное облегчение, Дося попросила вернувшегося Юрия Львовича сыграть ей на скрипке.
Это был чудный вечер, которого долго потом не забывали дети.
В открытые окна вливался весенний воздух. Голубые сумерки словно баюкали. Скрипка пела под талантливой рукой Зарина. Музыкант играл особенно хорошо и вдохновенно.
Радость от Досиного выздоровления, по-видимому, отражалась и на его исполнении.
- Точно пажи играют на лютнях там, во дворце принцессы. И как жаль, что крестненькая не вернулась и не слышит этой чудной музыки, - шептала охваченная восторгом Дося.
- Она, кажется, снова бредит. Подожди, Юра. Не играй, - тревожным шепотом обратилась к брату Ася, аккомпанировавшая ему на пианино.
- Нет, нет, играйте, умоляю вас. Я все понимаю и слышу. Я здорова, - произнесла Дося, и вдруг слезы брызнули из ее глаз и потекли по осунувшемуся за время болезни личику.
- Дося, голубушка, что с вами? Опять больно? Нога болит? Бок? - озабоченный ее слезами, бросился к девочке Юрий Львович.
- Ах, ничего, ничего! И мне так совестно, что я вас расстраиваю этими дурацкими слезами. Но, Боже мой, если бы вы знали, как мне стало грустно сейчас!
- В чем же дело? Что случилось, Дося? - Тут Ася выскочила из-за пианино, бросилась к своей новой приятельнице и обняла ее.
- Не следовало мне играть. Вы еще слишком слабы. Дося, - произнес, качая головой, Зарин.
- О, нет, совсем нет! Не то вовсе, - всхлипывала девочка. - Я плачу из-за другого. Я плачу, потому что все вы счастливы, а я… так несчастна, - протянула она и снова залилась слезами.
Тогда Юрий Львович решительным движением взял ее за руку.
- Вам вредно волноваться, детка, перестаньте. Вы только что начинаете выздоравливать, и вам теперь надо особенно беречь себя. Постарайтесь взять себя в руки, будьте сильны Духом и бодры. Ну вот и отлично. Молодцом! Теперь вы сумели удержать ваши слезы. Объясните нам, друзьям вашим, почему вы заплакали?
Тихо и бессвязно сначала, а потом все смелее, полилось признание из уст девочки. Ну, да, они все счастливы, конечно, и сам Юрий Львович с Асей, и Веня, и даже Лиза, хоть и мучит ее ведьма-хозяйка. По одному тому уже счастливы, что останутся здесь, в своем кружке, в этом милом доме. Они будут по-прежнему слушать чудную скрипку по вечерам, наслаждаться игрой Юрия Львовича. Они останутся здесь, в "большом доме", где каждая ступенька на лестнице знакома им, где каждый камень на дворе близок, потому что они давно живут здесь и свыклись с ними. А она, Дося, уедет скоро далеко отсюда: и от большого дома, и от них ото всех, и от милого Вени, и от скрипки, которая так чудесно поет под смычком Юрия Львовича. Придет осень, и она, Дося, улетит, как перелетная птица, в чужой город, к чужим людям, и будет делать то, что ей совсем делать не по сердцу. Но иначе нельзя. Не всю же жизнь ей висеть на шее у крестной! Надо начать когда-нибудь и самой зарабатывать на хлеб.
- А учиться? Когда же ты будешь учиться, Дося? - вырвалось у Аси, которая давно уже перешла на "ты" и с новой своей приятельницей, и с ее маленьким другом.
- Да я уже училась в гимназии в провинции, четыре года тому назад, перед приездом в Питер. А потом не пришлось как-то. Да и некогда было. Готовить уроки я не могу одна, а репетиторшу взять не на что. Крестненькой же некогда со мною возиться, она служит, ты же знаешь сама, Ася.
- Послушайте, Дося, а вы бы сами не прочь были продолжать учение? - обратился к девочке Зарин. - Или эта ваша будущая служба статистки в провинциальном театре улыбается вам больше?
- Мне улыбается больше? Мне? - горячо вырвалось у девочки. - Да я и теперь уже заранее ненавижу ее - всей душой, эту службу. И "Чтеца-декламатора", по которому меня учит крестненькая правильно читать стихи, и все, что относится к театру. Ведь я знаю, что я совсем бесталанная и никогда не сумею двух фраз связать на сцене. Ей-Богу! А только крестненькой этого нельзя говорить: она страшно сердится, когда я уверяю ее, что я - круглая бездарность. Да и потом, не столько для нее важно то, чтобы я служила и зарабатывала, а чтобы занять меня делом, чтобы я была у нее на глазах, а не "болталась" одна дома, потому что… Ну, словом, вы же сами знаете, какая я ужасная непоседа и что постоянно изобретаю что-нибудь такое… несоответственное! - призналась девочка, заставив рассмеяться обоих Зариных и даже тихо улыбнуться грустного Веню.