Ну Герка! Вечно его кто-то догоняет, вечно он носится, сбивая всех с ног, не исключая меня, А. М. и Олега. Он передвигается с такой скоростью, что кажется, все ветры мира дуют ему в спину. У Герки постоянно разбитые коленки, я вожу его в медпункт чаще, чем всех остальных ребят, вместе взятых. Сейчас Герка прятался за моей "широкой" спиной от Славки, у которого, как оказалось, стащил живого ужа и выпустил на волю.
Я ужаснулась:
- Только не говорите, что он жил у вас в палате!
- Нет, Маша, он в холле жил, под креслом.
- И давно?
- Три дня.
Мне чуть плохо не стало. Уж, конечно, змея безобидная, но мало ли…
- Ай, не дерись! Ой, Маша, скажи ему! Уж в лесу хочет жить, а не под креслом!
- Хотел бы - сам бы уполз, чего ты лезешь!
- Славян, ай! Отстань! Ну Маша-а-а-а!
- Слава, Гера, подождите, так вы убрали ужа?
- Вон этот дурак утащил его в лес! - кипел от негодования Славка.
- Слава богу! - выдохнула я.
Герка показал Славке язык, тот набычился. Я взяла его за острый локоть.
- Слава, ну, ты же понимаешь, что ужу не место в корпусе…
- Да-а-а! - обиженно протянул Славка. - А может, я хотел его домой забрать?
- Ну к отъезду еще поймаешь, - растерянно пробормотала я, прекрасно предвидя Славкин ответ.
Он дернул плечом, сипло сказал:
- Мне тот нужен… - И пошел, понуро опустив голову. Потом обернулся и крикнул: - Ну ладно, Герище, я тебе задам!
Я только вздохнула. Ну что мне с этим любителем животного мира делать? Первую неделю он вообще в чемодане ящериц разводил.
Пока я разбиралась со Славкой и его зверинцем, Семёна и след простыл. А. М. и Олег выгнали всех на трудовой десант. Дежурные по палатам лениво заканчивали уборку. Вдруг с улицы меня позвал звонкий Сёмкин голос:
- Ма-а-а-ша!
Я выглянула в окно. Сёмка задрал голову и лучезарно улыбался.
- Маша, я больше не буду. Я извинился перед ней.
Нет, Семён все-таки молодец. Он умеет просить прощения, когда виноват. Вот из Василия этого элементарного "я больше не буду" клещами не вытащишь, даже если его вина очевидна.
Я сидела на подоконнике и грелась на солнышке, изредка поглядывая, как идет уборка территории. Ну конечно, все люди как люди, делом заняты, а Васенька с Савушкиным уселись верхом на старый покосившийся забор за корпусом и мирно беседуют. Я прислушалась.
- Эх, Савушкин, тебя бы в первую смену! В Машином отряде такая девчонка была!
- Понравилась, да? - участливо спросил Савушкин.
- Дурак, что ли?! - возмутился Васька. - Она же в малышковом отряде была. Ей семь лет!
- А-а-а… Хорошая?
- Не то слово. Глаза на пол-лица, и такие… Эх ты, Савушкин! - махнул рукой Васька, будто Савушкин был виноват, что не знает эту Ленку.
- Други мои, убираться будем или как? - поинтересовалась я.
- Или как, - дерзко заявил Васька, но тут же сообразил, с кем разговаривает, и смутился. Правда, ненадолго.
А Савушкин спросил:
- Маш, у тебя же выходной до обеда, ты почему не спишь?
- С вами, оболтусами, поспишь, - проворчала я и пошла проверять палаты.
Васькины мучения
Ко всем приезжали, а к Ваське нет. Но он ходил веселый, насвистывал что-то себе под нос. Оно и понятно: отца, наверное, все лето не видит, что ему месяц. Хотя нет, Васька все равно скучал и свистел все громче и веселее. Только старался быть рядом со мной. Не отходил просто! А если обзывали прилипалой - колотил обидчиков. Ох и натерпелась я в эти дни с Васенькой!
Однажды он сидел у меня в сончас. Ночью Васька не спит, в сончас тоже. Спрашиваю:
- Ты когда-нибудь спишь, Василий?
- Ага, - отвечает, - на лагерных мероприятиях.
Сегодня жарко, все уморились - спят, а он колобродит.
- Ску-у-учно… Маша, можно я Савушкина разбужу?
- Я тебе разбужу! Сейчас сам быстро в постель отправишься.
- Идиотизм какой-то! - возмутился Васька. - На улице солнце, а ты спи. Ну ведь неправильно же, Маша!
- Это ты неправильный. Все ведь спят.
- Ну и дураки.
- Не ругайся - выгоню.
Васька повздыхал, взял мою книгу. Оттуда выпала и спланировала на пол фотография Дадхо. Васька поднял.
- Это кто? Жених, что ли?
- Это народный артист Грузии - Дадхо Чаурели, - грустно соврала я. Вот бы Дадхо посмеялся.
- Ну-ну! - усмехнулся Васька. Поднес фотографию к глазам: - Как его зовут?
- Дадхо.
- На папу похож.
Я даже поперхнулась кислой ранеткой, кучу которых притащил мне сегодня Савушкин.
- Не веришь, да? - сощурил свои синие глазищи Васька.
Соскочил с кровати и умчался. Я думала: обиделся, но он вернулся через пять минут. Положил передо мной фотографию. На ней была изображена семья, в центре торчала кудлатая голова маленького Васьки. Этакий бесенок…
- Это бабушка.
Бабушка, маленькая и сухонькая, смотрела строго.
- А это папа. Ну что, не похож?
- Ну немножко, - согласилась я, чтобы не обижать его. Хотя, по-моему, совсем они не похожи, просто оба черноволосые, темноглазые.
- А это - мама.
Да, тут Васька прав. Мы действительно чем-то похожи с его мамой. Не сильно, но все же… Тип лица, разрез глаз и что-то еще - неуловимое. Васька выжидательно смотрел на меня. Он первый раз показывал мне свою маму.
Я сказала осторожно:
- Твоя мама скорее на Нину похожа, - и это была правда, - вожатую третьего отряда. Знаешь?
Васька крутанул пальцем у виска.
- У нее же глаза черные, а у мамы - синие. Как у тебя.
"И как у тебя", - мысленно добавила я.
- Я же не виноват, что на фотографии не видно, - внезапно обиженно сказал Васька, забирая снимок, - а рисовать, как Савушкин, я не умею.
Сказал и ушел. И весь день на меня не смотрел. Я чувствовала себя виноватой. Отношения у нас с ним совсем разладились. Он со мной даже не разговаривал. А что я сделала-то?!
Впрочем, Ваське было не легче. Он притих, вечно думал о чем-то или, наоборот, старался не думать, будто боролся с какими-то своими мыслями. А однажды подошел ко мне и, покусывая нижнюю губу, выдал:
- Маша, а ты уверена, что у тебя никогда ребенка не было?
Не знаю, как Васька, но я-то в своем уме и точно знаю, что детей у меня не было.
- Ты что надумал, Вась? - тоскливо спросила я.
- Ну, а вдруг ты моя мама, а сама об этом не знаешь? Ведь ее не нашли тогда под завалом, может, она… ты спаслась, только память потеряла?
Я ему попыталась объяснить, что так не могло быть, но он не стал слушать, крикнул:
- Ты не понимаешь! - И убежал. И опять замолчал.
Но я понимала, как же я его понимала! Но не могла же я в самом деле стать его мамой! Если бы у Васьки отца не было, я бы без разговоров взяла его себе, но…
Он мучился, я мучилась…
И тут к Ваське приехали. Я стояла на крыльце нашего корпуса и видела, как Васька бежит раскинув руки навстречу высокому мужчине в смешной, какой-то детской, панамке. Васька повис на нем, в шею вцепился и не слезает. А отец смеется, что-то говорит ему… И мне захотелось плакать. Конечно, кто я ему? Вожатая, которых у него было выше крыши! Зачем я Ваське, когда у него такой отец?
Васька пришел сияющий.
- Маша, а папа на два дня останется! Ему директор разрешил и ключ от гостиной уже дал. Маша, можно я с ним ночевать буду?
- Ну конечно, - отрешенно ответила я.
Я радовалась за Ваську, но не могла отделаться от чувства, будто у меня что-то отняли. Васька сел передо мной и Савушкиным на корточки (мы на полу отрядную газету рисовали) и затарахтел:
- Представляете, я думал, он в экспедиции, а он взял и приехал. А я в лагере! А он сразу ко мне! Ой, Маша, он мне такой красивый камень привез, говорит, что раскопки ведутся недалеко от моря и там этих камней завались! Они теперь в Грузию поедут.
Что-то я к Дадхо в гости захотела…
- Савушкин, а ты моего папу нарисуешь? Он согласился позировать. - Васька стрельнул на меня синими искрами глаз. - Я его портрет Маше подарю, чтобы она своего народного артиста забыла.
Я огрела Ваську мокрой тряпкой: вот нахал!
Он по-девчоночьи взвизгнул, дернулся. И конечно же пролил стакан с водой на газету! Нам пришлось рисовать все заново, но мне было все равно, потому что Васька сказал:
- Савушкин, ты и меня нарисуй. А то я уезжаю, меня папа с собой берет. Только я позировать не буду, ты - по памяти.
…Ох, Васька-Васенька! Он познакомил меня со своим папой, его звали Сергей Алексеевич. Когда он улыбался, в его карих глазах зажигались золотые искры. У Васьки, наверное, отцовский характер. И тут еще он подходит ко мне и говорит:
- Маша, а вот у меня папа спрашивает, где таких красивых, как ты, вожатых берут? Что ему ответить?
- В огороде выращивают, - мрачно отвечаю я.
Тогда Васька становится грустным.
- Маш, а ты моего папу полюбить совсем не можешь, да?
Я столбенею.
- Что ты выдумал, а?
Васька опустил голову ниже плеч и выдавливает из себя тяжелые, как камни, слова:
- Ну ты бы тогда мне как мама была. На самом деле…
Я чувствую, что зареву сейчас. Особенно если вспомнить, что вещи Васькины уже собраны и после обеда он с отцом уезжает. Как перед маленьким, я сажусь перед ним на корточки, чтобы заглянуть в глаза, и говорю:
- Васька, я в гости к тебе приеду… Хочешь?
Но он отчаянно замотал головой: нет!
- Ты приедешь и уедешь. И опять навсегда. Как мама.
Он вздохнул и ушел. Ох как я ревела!..
Прощаться Васька не пришел. А. М. сделала с бумагами все, что нужно, Олег организовал трогательное прощание с отрядом. Я видела, что Савушкин подарил Ваське один из альбомов, где есть и мой портрет. И отец его торопит…
А потом, в сончас, Васька ворвался ко мне и сказал весело и виновато:
- Маша, я вот тут подумал: папа ведь всего на месяц уезжает, а тебя я до следующего лета не увижу. И чего я в этой Грузии не видел, одни народные артисты с кинжалами… А здесь Сёмка меня на болота обещал сводить, он все здесь знает… Маша, а можно я спать не пойду?
Эпилог
Я перебирала бумаги с первой смены. В окно лился свет осколка луны и фонарей. Стала читать список моего "первосменного" отряда. Мои малышатки… Вот и Васькина Ленка. Савушкина? Вот те раз! Я всегда быстро запоминаю имена, а фамилии в голове толком и не укладываются. Может, просто однофамилица? Надо у Савушкина спросить.
Пришлепал Васька, закутанный в одеяло, хвост которого волочился по полу.
- Не спится?
- Бессонница… - вздохнул он.
- А знаешь, Вась, у твоей Ленки из прошлой смены фамилия Савушкина. Может, она нашему Савушкину сестра?
- Сестра… - опять почему-то вздохнул Васька.
- Откуда ты знаешь? - удивилась я.
- А я сегодня его альбом смотрел. Открываю, а на первом листе - она. В красном сарафане и косыночке. И глаза на пол-лица.
У него самого сейчас глаза были в пол-лица. Два синих неба. Васька повозился, посмотрел в окно и вздохнул:
- Если бы я умел рисовать, я бы нарисовал ее так же.
Сёмка принес Марине охапку камышей. Она взяла, сдержанно поблагодарила и пошла в свою палату. Оттуда донеслись восхищенные ахи-охи.
Про любовь
История вторая
Я представила, как Маринка сейчас с сияющими глазами (ведь Сёма не видит, можно и посиять) стоит посреди палаты, подносит к лицу бархатные камыши, которые Семён нарвал конечно же на Гнилом болоте - такие нигде больше не растут, а ходить туда строго-настрого запрещено. От камышей Маринкины глаза становятся еще темнее и таинственнее.
Маринка красивая. Глаза у нее такие, что ничего, кроме этих глаз, не видишь: темные, с поволокой. Цыганские глаза. И грусть в глазах - цыганская. Будто едет она в кибитке и отрешенно смотрит на горизонт. Сёмка был в нее влюблен. И при Маринке Сёма, заводила и душа любой компании, становился тихим, послушным, только хмурил темные брови. Маринка и Семён учились в одном классе.
- Они любят друг друга тысячу лет! - сказала мне по секрету Катеринка, которая тоже с ними училась.
По-моему, Катеринке нравится Сёмка, хоть она и не подает виду и всегда вроде бы переживает, если влюбленные ссорятся. Но часто я замечала ее внимательно-ласковый взгляд, направленный на этого сероглазого красавца. Он-то, конечно, не замечал ничьих взглядов, кроме Маринкиных.
И я улыбалась, вспоминая свою первую любовь, гитариста Митьку.
Однажды Семён подрался с Ванькой. Они сцепились в холле на первом этаже. Дрались молча, зло. Я бросилась в корпус с улицы, когда девочка из одиннадцатого отряда радостно сообщила:
- А у вас в отряде драка!
Но меня опередила Марина. Она не стала смотреть на происходящее, как половина отряда.
- Прекрати немедленно! - Сказать таким железным голосом даже у меня бы не получилось.
Она схватила тощего Ваньку за шиворот и стала оттаскивать к стене. Ух, каким гневом сверкали ее прекрасные "нездешние" глаза.
- Марина, не лезь! - крикнул разгневанный Семён.
Но тут подоспела я и окончательно разняла дерущихся.
Драки в нашем лагере под большим запретом. Я ничего не сказала А. М., а Олега предупредила, что на сегодняшнюю дискотеку Иван Кустов и Семён Арсеньев не идут. Олег даже не спросил почему, только сказал рассеянно:
- Хорошо, я останусь с ними… - и тяжело вздохнул. - Конечно, ради тебя, Маша, я готов на такие жертвы, но знай, что из-за этого может быть разбита моя личная жизнь!
Я рассмеялась, а Олег посмотрел на меня грустными глазами.
- Тебе хорошо смеяться, а, может, я влюбился первый раз по-настоящему? Может, только сегодня у меня есть шанс? Что тогда?
- Скажи хотя бы, кто она?
- Клянешься никому не говорить?
- Эту тайну я унесу с собой в могилу, - торжественно пообещала я.
- Нина.
Я улыбнулась: расстраивать личную жизнь своего напарника - это еще куда ни шло, но лучшей подруги - это уж слишком!
- Ладно уж, иди - выпросил.
Олег просиял:
- Машенька, я знал, что ты одна способна понять молодое, горячее сердце!
- Иди уж, "молодое, горячее"… Но укладываешь ребят тогда ты!
- По рукам! А из-за чего была драка-то?
Весь день Сёмка хмурил свои темные, будто нарисованные, брови, а Маринка демонстративно не обращала на него внимания. Когда они "случайно" оказывались рядом, она громким шепотом требовала:
- Скажи немедленно: из-за чего вы подрались?
"Немедленно" - любимое Маринкино словечко. Но Семён упрямо мотал головой и был непреклонен.
Полчаса я промучила этих "рыцарей", не поделивших неизвестно что, заставив чертить бланки для анкет, но потом отпустила. Пусть веселятся. К тому же они, кажется, помирились. Оживленной наша беседа не была, но друг с другом они были предельно вежливы. И то ладно.
Настроение у меня было лиричное. Мне правда очень хотелось посмотреть, как Олег собирается очаровывать неприступную Нину, но на дискотеку я не пошла. Это время - единственное, когда в лагере ни души. Малыши уже спят, все остальные отрываются на дискотеке. Можно побродить, подумать о своем. Или сесть в беседку и заняться наконец-то отчетом по практике. Я облюбовала себе беседку в зарослях шиповника и открыла блокнот.
Но ничего записать не успела. Тяжелая дверь актового зала открылась, и вышла Марина. Она села на ступеньки, обхватила руками коленки и замерла в ожидании. Через минуту нарисовался Семён.
- Ты чего ушла? - Сёмка встал рядом.
- Надоело. Там скучно, - ответила Марина, не поднимая головы.
- Здесь веселее?
Маринка неопределенно повела плечами. И видно было, что она ждет приглашения погулять вдвоем, и понятно было, что он не знает, как предложить.
Я смотрела на них и немножко завидовала, забыв, что вообще-то подслушивать и тем более подглядывать нехорошо.
Наконец Семён решился:
- Может… тогда… пойдем погуляем?
- Ну пойдем, - почти равнодушно согласилась Маринка.
И они пошли. На пионерском расстоянии. Несколько раз Семён порывался взять ее за руку, но так и не решился.
Я не тревожилась за них: придут к отбою, тем более его объявляют так, что слышно на весь лагерь.
…Но к отбою они не пришли. А. М. ушла на планерку, Олег куда-то запропастился, видимо все-таки с Ниной, потому что с первого этажа доносился зычный голос Валерик:
- Света, долго тебя ждать? Я не собираюсь всю ночь стоять над вами жандармом, тем более мне на планерку пора! Я уже опаздываю. Что тебе, Саша? Я не знаю, где Нина. Толик, ну это беспредел! Курочкин, я кому сказала?! Оставь подушку в покое! Ты русский язык понимаешь?
Да, не повезло нам сегодня с Валерик.
Первую мальчишескую палату, которая именовала себя "Мафия", я быстро уложила. Просто Васька сказал, что я могу не беспокоиться. Через три минуты все лежали в кроватях, а из-за приоткрытой двери доносился его приглушенный голос: Василь - мастер рассказывать страшные истории.
Но - увы! - не в каждой палате есть такой Васька. (Васька - он вообще один-единственный в целом свете!) Алина с Ольгой, как всегда, до умопомрачения долго умывались, раздевались, причесывались. Их медлительность сведет меня в могилу! Леночка полчаса летала на крыльях любви, потому что ее целых два раза пригласил на танец мальчик из первого отряда. Антон подошел ко мне и попросил прочитать стихотворение, которое он написал для Анджелы - как, мол, оно, ничего? Герка сорвал кран в туалете, и я побежала за слесарем. Ромка забыл свитер на дискотеке, пришлось его отпустить за ним… И так далее, и так далее… Наконец, поработав почтальоном ("Ой, Маша, ты не отнесешь эту записку Кате? Только не читай! И не говори от кого!"), я их уложила. Вздохнула с облегчением. Но тут на "Камчатке" (в дальней палате девочек) грянул взрыв смеха.
- Девчата… - начала было я и осеклась: увидела пустующую кровать.
- Где Марина?
- А она в туалете. Сейчас придет.
- Доброй ночи, девочки.
Про Семёна мне сказали то же самое. Дружно так, хором.
Ну что прикажете тут делать? Что думать? Одиннадцать часов! Час после отбоя прошел! Даже если они не слышали сигнала, то уже стемнело - догадаться можно! Я ходила по холлу из угла в угол, отгоняя плохие мысли.
А. М. вернулась с планерки.
- Машенька, я завтра все расскажу, хорошо? Что-то я устала сегодня. Все в порядке?
Наверное, она и правда устала. От нелюбимой работы и одинокой жизни. Мне даже стало ее жалко.
- Да, все в порядке.
- А где Олег?
- Его попросили помочь… стулья в актовом зале расставить.
Почему я должна всех прикрывать? Ну где шатаются эти двое?! Хоть бы Олег пришел, обошел лагерь… Еще пять минут - и я бью тревогу.
Через пять минут я вышла на крылечко.
И сразу увидела их. Два детских силуэта в конце центральной аллеи. Ничего не боятся! Вот увидит сейчас директор… Так, половина двенадцатого. Спокойно, Маша, спокойно!