Он стал пробираться назад и вдруг почувствовал, что ему хочется как можно скорей выбраться на дорогу. Ноги словно сами несли его по сугробам. В одном месте он опять свалился, но удачно - не глубоко. Быстро встал и под горку на дорогу.
И все-таки он, наверное, боялся. Иначе чего же так торопился, бежал подальше от этого кладбища? А может, просто чтоб не простудиться? Чтоб быстрей оказаться дома, снять мокрые валенки, мокрую шубу? Может быть…
А то, что сходил на кладбище, - это хорошо. Это даже здорово. И главное, своими глазами увидел могилу, успокоился, что ничего с ней не случилось. А раз и могила и памятник на месте - не мог его папка письмо из-за границы прислать.
Дома Тимка сам затопил печку и положил на нее одежду. Мать не очень любит, когда Тимка сам топит печь. Но несколько раз она ему разрешала. Когда на собрании задерживалась или в районе до вечера была. Ну, а сегодня она и подавно не будет ругаться. Тимке нужно согреться и одежду высушить.
Скоро в комнате стало тепло. Приятно запахло дымком, жареным луком и гречневой кашей. Котелок с кашей мать оставила с утра, и теперь Тимка только поджарил ее на сковородке вместе с луком. Лука он не пожалел. Три луковицы накрошил. Это самое вкусное: гречка с луком.
Он уже согрелся и ел не торопясь, смакуя каждую ложку. Потом, чтобы не возиться с заваркой, выпил кружку кипятку с сахаром и сел за уроки.
Но уроки не шли в голову.
"Раз второй папка на месте лежит, как же это? - думал Тимка. - Не он, а первый, наверно…"
И тут Тимка вспомнил, как мать доставала письмо, а потом еще разные бумаги. Она говорила: "Похоронная".
"А куда же письмо это делось? Может, она с похоронной вместе положила?"
Тимка бросился к сундуку. С трудом снял с него чемоданы - один за другим. Тяжеленные! Потом открыл сундук. Перебрал вещи и наконец нашел знакомые бумаги.
"Погиб смертью храбрых…" - прочел в одной из них. Решил: "Это не то".
Потом нашел письмо.
"В боях за город Прагу - столицу Чехословакии… Похоронили мы его…" "И это не то".
Еще покопался в сундуке. Того письма, что мать достала из кармана шубы, не было.
Может, мамка с собой взяла?
Вдруг Тимка вспомнил:
"А под скатертью на столе? Что-то она положила…"
Он вернулся к столу и поднял угол скатерти.
"Письмо! И конверт не такой, как всегда. Марки - заграничные. Неужто оно?"
Адрес на конверте написан по-русски и еще как-то: Тимка не понял. Разобрал только: "Франкфурт-на-Майне". И чуть ниже - "Февралев И. К.".
Тимка вынул из конверта лист бумаги и стал читать:
Здравствуй, дорогая бывшая жена Мария!
Представляю, как удивишься ты, получив это мое письмо. Ты считаешь меня погибшим и, наверное, даже получила в свое время официальное уведомление о моей смерти. Но чего только не случается на войне! Меня уже и в покойники записали, и в могилу определили, да поторопились - очнулся я от бессознания и попал к хорошим людям. А наши-то, свои, бросили меня, считая скончавшимся. Так я чудом остался живым и вот теперь, через много лет, решил написать тебе.
От людей, бывавших в России, я узнал, что ты жива и находишься в прежнем месте, в нашей деревне, и будто бы даже стала партийной. Сначала я не поверил этому. Ведь ты - простая деревенская женщина и никогда не рвалась к политике…
Дальше Тимка ничего не понял. Читал-читал, а смысла слов понять не мог.
С трудом разобрал только конец:
…Остаюсь к тебе с большим приветом твой бывший муж Февралев Иван Константинович.
Передавай от меня поклон всем нашим деревенским мужикам и бабам и прочти им мое письмо.
Не удивляйся, что это письмо написано незнакомым тебе почерком. На войне я повредил себе правую руку и теперь всегда пишу левой.
…Тимка проснулся, услышав сквозь дрему голос матери и еще чей-то - очень знакомый, по-домашнему приятный - и какие-то шаги.
"Когда же я уснул? Почему лежу на кровати, когда стоял возле стола и читал письмо? - пытался сообразить он. - И с кем же это мамка говорит? Значит, она уже вернулась?"
Ему не хотелось просыпаться. Но и любопытство не давало покоя.
Тимка приоткрыл один глаз. У стола сидела мать, а по комнате ходил Архимед - Николай Иванович. Ну конечно, это его голос слышал Тимка.
- Я и сама сегодня это поняла, - говорила Мария Матвеевна. - Кого ни встретишь, все знают. Одни спросят, другие промолчат, а чувствую - знают…
- Это все обычное любопытство, - подтвердил Николай Иванович, вышагивая по комнате. - Наверняка многие из самых добрых побуждений говорят, сочувствуют вам, а может, и жалеют. А есть, конечно, и такие, что с радостью понесут это просто как сплетню…
Тимка теперь уже внимательно прислушивался к разговору, хотя и не совсем понимал, о чем идет речь.
- Да, а мне-то каково? Жалеют ли, любопытствуют! - сказала мать. - Не легче! Сами понимаете, что в душе творится. И за что? Ведь ничего у меня нет, кроме ребят, все в прошлом. А эти два дня, как в тумане каком… Но откуда Тимок-то узнал? И письмо достал? Ведь спрятала…
- А от сынишки зря вы скрывали. Не сердитесь, но правильно он сделал, что прочел письмо. В деревне говорят. Ребята допекают… А письмо? Надо отвезти его в райком, - посоветовал Николай Иванович, - пускай там разберутся. Но я убежден, что все прояснится.
- Да я и сама так думаю, - тяжело вздохнула мать. - Ведь вот они и бумаги все, вы видели, и не такой он человек был…
Тимка уже понял, о чем разговор. А про райком Николай Иванович говорит для того, чтобы мамка там посоветовалась…
И, хотя Тимка вовсе не хотел этого, как-то само собой получилось, что он вдруг сказал:
- А я сегодня на кладбище был…
- Ну вот, и наследник проснулся! - весело произнес Николай Иванович. - Так как, будем Архимеда догонять?
- Будем, - согласился Тимка.
- Зачем же ты на кладбище был? - не поняла мать. Она подошла к кровати. - А мы пришли с Николаем Ивановичем, смотрим - ты за столом дремлешь… Вот и посоветовал Николай Иванович не будить тебя, в кровать перенести.
- Я после школы прямо туда пошел, - признался Тимка, - посмотреть папкину могилу, на месте ли она… Если бы знал про письмо… Ребята в школе болтают…
- Ну и глупенький ты еще у меня, - перебила его мать. - Разве об этом папке разговор идет?..
- А тогда надо и первого папки могилу найти, в Чехословакии которая, - сказал Тимка. - Чтоб узнать.
- Что ж, прав ваш сын, Мария Матвеевна! - поддержал Тимку Николай Иванович, продолжая ходить вокруг стола, как на уроке. - И здесь не миновать вам Нила Васильича…
16
…Вот почему мы убедительно просим вас, дорогие товарищи, содействовать нам в розыске этой могилы. Это очень важно для Марии Февралевой. Заранее благодарен вам. С коммунистическим приветом…
Из письма секретаря райкома КПСС Н. В. Старшинова в Главное управление Общества чехословацко-советской дружбы.
17
Одиннадцать лет Тимка живет на белом свете - а это не так уж мало, - и все эти годы он слышит о Ниле Васильевиче. Когда маленький был, ходить и разговаривать учился, он слышал это имя от матери и отца. А потом и на улице - в разговорах деревенских жителей, знакомых и незнакомых. Называли это имя по-всякому: и весело, и серьезно, и сурово, и с обидой, и спокойно. Но называли всегда так, будто нет для них важнее и главнее человека, чем неизвестный в то время Тимке Нил Васильевич. Еще бы! Он все знает, все понимает, и его уж никак не проведешь на мякине: "Вот приедет Нил Василич…", "Посоветуюсь-ка с Нил Василичем…", "А что Нил Василич скажет?..", "Да что там говорить! Ежели бы Нил Василич…", "Таких секретарей по всему свету поискать…", "Если б все такие, как Нил Василич…"
Получалось, что неведомый Тимке Нил Васильевич - существо необыкновенное.
Когда Тимка стал старше, он увидел однажды в районной газете фотографию, на которой была снята мать, еще разные люди и среди них - Нил Васильевич.
- О-о-о! - разочарованно протянул Тимка. - А я думал, что он вовсе не такой!
Папка посмеялся, взял у Тимки газету и сказал:
- А какой же? Такой, как есть! "Ни бог, ни царь и не герой…"
Но это было давно.
Тимка еще не вышел из дошкольного возраста. А что в то время он понимал?
Да и не один Тимка. Папка вон взрослый был, а если бы был жив, тоже понял, что ошибался! Насчет героя ошибался! "Ни бог, ни царь" - это верно! А вот "не герой" - неверно.
Как раз в прошлом году Нилу Васильевичу звание дали - Герой Социалистического Труда. И еще звездочку золотую и орден Ленина. Орден, как и мамке…
Поначалу, правда, Тимка не знал этого. Потому что взрослых газет не читал, а радиоприемник у них сломался - в районе, в мастерской был.
Просто в тот вечер приехал в Ельницы Нил Васильевич - и прямо к ним в дом.
И такой смешной разговор был. Мамка поздравляет Нила Васильевича, а он ей в ответ: "Стыдно мне перед тобой. Старый партийный бюрократ, а мне Звезду. А тебе, труженице, только орден". А она: "Ну, уж тоже сказал… Тебе спасибо за орден!" А Нил Васильевич: "Это тебе спасибо!" Она ему: "За что?" А он ей: "Ведь это я через тебя получил… И через таких, как ты, - простых русских женщин, что все на своих плечах выносят. Куда бы нам, начальству, без вас?" Мамка: "Что ты! Не смущай!" А Нил Васильевич: "Чего ж тут смущать! За показатели дали, за урожай в районе. Я, что ли, его выращиваю?"
Может быть, и верно. Ведь урожай в теплицах и парниках мамка выращивает. И ей за это орден Ленина дали.
Одно Тимке было непонятно. И сейчас непонятно. Почему мамка орден каждый день не носит? И Нил Васильевич тоже не носит. Ни орден, ни звездочку. Только по праздникам или там на разных собраниях. И то не каждый раз.
У Нила Васильевича Тимка, конечно, не спрашивал.
А у мамки спрашивал:
- Почему? А-а?
- Ну что ты, Тимок! - отвечала Мария Матвеевна. - Не на параде небось, чтоб каждый день носить. Да и перед людьми неловко. Сколько их такого же заслужили, а то и большего… Хвалиться перед ними, что ль?
Почему перед людьми неловко, Тимка тоже не очень понимал.
У них в совхозе человек десять с орденами и медалями. И многие носят. Ну, не многие, а некоторые. И мамка могла бы. А может, она пример с Нила Васильевича берет?
Нила Васильевича Тимка узнал, конечно, раньше того дня, когда он Героя получил. Он и в совхозе у них часто бывал, и в машине они как-то ехали в областной центр на слет. Матери не с кем было оставлять Тимку, и приходилось всюду брать его с собой. Вот и ехали они тогда вместе с Нилом Васильевичем на "козле" в город и потом - обратно. А в городе, пока мать на слете была, Тимка в гостинице сидел, а потом - в скверике. Читал книжку и смотрел на улицу.
В прошлом году Нил Васильевич в школе у них был, на приеме в пионеры.
Тимку тоже тогда принимали. Нил Васильевич повязал ему галстук и сказал:
- В мамку идешь! Хорошо! Поздравляю!
В школу он, наверное, потому приезжал, что раньше, когда-то очень давно ("до войны", как мамка говорит), был учителем в их деревне. А потом его секретарем в Ельницах выбрали. И партизанил он, когда немцы были близко. А теперь-то уж, тоже давно, Нил Васильевич в районе работает.
И еще такое Тимка слышал. В районе большой неурожай с кукурузой вышел. И вот за это Нила Васильевича вдруг уволили из райкома и отправили учиться. Будто он виноват, что у них кукуруза сроду не росла.
Теперь Тимка знает, что ученье - не самая сладкая вещь. Вот и Нилу Васильевичу попало с этим ученьем!
Но только не дали Нила Васильевича в обиду: все люди в районе рассердились и стали письма писать - и в область, и даже в Москву. Подайте нам, мол, назад Нила Васильевича. Ни с кем другим работать не хотим! Целый год, говорят, писали. И добились наконец! Вернули Нила Васильевича в район и секретарем выбрали. Самым первым! Это потому, что все очень любят его и уважают.
А первый папка, говорят, с Нилом Васильевичем в одной стрелковой команде на соревнованиях выступал. И будто стрелял он не хуже Нила Васильевича, а лучше. Нил Васильевич еще в детстве очки носил, был близоруким. А папка хорошо видел.
О втором папке и говорить нечего. Они тоже много лет встречались. И на похоронах Нил Васильевич был. Только на поминки не остался: вызвали его куда-то…
Вот почему Тимка не удивился, когда мать собралась в район, к Нилу Васильевичу. И Архимед - Николай Иванович - вчера ей советовал. А если б и не советовал, она бы все равно поехала.
Тимка попросил:
- А меня возьмешь?
- Зачем, Тимок?
- Просто так, - сказал Тимка. - Неохота дома одному оставаться после школы…
Вчера, когда ушел Николай Иванович, мать все рассказала Тимке про письмо. Про то, что пришло оно из-за границы, из немецкого города Франкфурта-на-Майне, где есть недобитые фашисты, и про то, что написал его будто первый папка и что все это не может быть на самом деле. И еще мать добавила:
- А насчет Чехословакии верно ты, Тимок, сказал. Узнать бы все да и съездить туда, своими глазами посмотреть, где похоронен папка…
Как только кончились уроки, Тимка заторопился домой. Бросил портфель - и на парники к матери.
…Скоро они уже подъезжали к зданию райкома.
В коридоре на втором этаже мать встретила какого-то знакомого и от него узнала, что Нила Васильевича сегодня не будет.
- Приболел он что-то, доктора в постель загнали. Но вы обязательно домой к нему отправляйтесь. Сам звонил, наказал: "Февралева приедет, пусть домой ко мне приходит!"
- Неловко как-то, - заколебалась мать. - Болен человек, а я…
- Да какие же здесь неудобства! Наказал, так идите!
- Пойдем, - сказал Тимка.
И они пошли. Встретила их Нина - единственная дочь Нила Васильевича.
Тимка знает ее давно: Нина работает в районной газете и живет вместе с отцом.
- Я сейчас чайку горячего организую. Мама на работе.
Своего жилья Нил Васильевич не имел с той поры, как уехал из Ельниц. Снимал комнаты у старухи Мелентьевой в домике на тихой улице. Хозяйка, говаривали, сильно просчиталась с квартирантом.
Сначала, когда он пришел, цену заломила высокую, а потом узнала, что секретарь, так чуть у нее рассудок не помутился. Уж сколько лет прошло, а и сейчас кается перед Нилом Васильевичем, цену снижает, а тот не соглашается. "Как платил, - говорит, - так и буду платить".
Мать долго извинялась, что пришла к больному, да еще домой. От смущения опять напомнила Нилу Васильевичу про квартиру:
- Уж пора бы своим углом обзавестись. Не век же так, в квартирантах!
- От нее зависит, - сказал Нил Васильевич, кивнув в сторону дочери. - Сколько лет говорю: замуж пора. Вышла бы на сторону, глядишь, с квартирой муж попадется. Тогда и нас приютите, в уголок какой! А-а?! И еще от Людмилы моей. Занятой народ! Все им некогда… Ну, шучу, шучу!.. А то, что с сыном пришла, хорошо. Вот мы его сейчас конфетами будем угощать. Любишь?
- Что, конфеты? - спросил Тимка.
- Что ж еще! Конечно, конфеты! - сказал Нил Васильевич.
- Конфеты люблю, - признался Тимка.
- Шутишь все! - сказала Нина, заваривая чай. - Вы ему, Мария Матвеевна, подсказали бы насчет печени его. Не хочет лечиться, и вот - приступ за приступом. Вчера опять. Мы уж с мамой говорим, говорим ему… А он хоть бы что! А то еще и рюмку выпивает…
- Я с соседкой поговорю, - пообещала Мария Матвеевна. - Она какие-то травы готовит для печени. Очень, говорят, помогают.
- Знаю я ваши травы-отравы, - посмеялся Нил Васильевич. - Ничего, и так обойдется. А печенка у нашего брата - у кого она не болит!
- Да уж Советская власть всем хороша, - сказала Мария Матвеевна. - Всем волю, жизнь дала, а на вашего брата, партийных работников, столько взвалила, что до революции небось и не снилось никому. Чего только с вас не спрашивают! Самые несчастные-разнесчастные вы люди, как посмотрю!
- Счастливые! Самые счастливые! - сказал Нил Васильевич.
Вот и пойми их разговор!
Тимка сидел на кухне рядом с матерью и смотрел по сторонам.
В этой комнате он уже был однажды, когда они с матерью заезжали за Нилом Васильевичем, чтобы ехать в город. Как и в прошлый раз, в комнате было все просто. Стол, кровать железная, шкаф. И еще полка с книжками: одинаковыми, толстыми - красными, серыми и синими. На окне стояли хозяйкины цветы - герани, алоэ, фикусы. Горшки в бумагу обернуты. Бумага выгорела - желтая стала и с рыжими, ржавыми пятнами.
Нина поставила к отцовской кровати табуретку с тремя стаканами и вазочкой конфет:
- Согревайтесь, а я на рынок сбегаю да в аптеку.
- Ну, а теперь давай-ка письмо! - сказал Нил Васильевич, как только дочь вышла в сени. - Ведь с письмом пришла, верно? Я еще позавчера слышал. Потому и наказал в райкоме, чтоб тебя ко мне препроводили. Ну, что там? Кстати, при нем-то как? - спросил он, кивнув на Тимку. - Знает он?
- Знает, - сказала Мария Матвеевна. - И в школе знают. Дразнят уже.
- Тем паче пора… - сказал Нил Васильевич.
Мать протянула Нилу Васильевичу конверт:
- Вот… Не знаю, что и думать. Извелась совсем… И совестно…
Нил Васильевич, так и не притронувшись к чаю, стал читать письмо. Пока читал, желтоватое лицо его было серьезно, и, как заметил Тимка, он вроде бы и не удивился. Словно читал вовсе не это письмо, а какую-то обычную бумагу.