- Поскольку у меня созрел план!
- Не собрать ли совет общины? - спросил Харчмайер. Низбергер энергично замотал головой и замахал на него руками.
Ему думается, сказал он, это только повредило бы делу. Хоть план его по сути очень славный и очень добрый, но господину пастору и господину учителю он может не показаться.
- У этих, поди, сосиски не пропадают! - выкрикнул Харчмайер.
- То-то и оно! - подхватил господин Низбергер, затем четверо господ проследовали к ресторану и поднялись по лестнице в жилые комнаты семейства Харчмайеров.
Ханси догадывается
Ханси вышел на Главную площадь в тот самый миг, когда Ксавер Калачек рухнул с мопедом на землю. Он помог Ксаверу Калачеку выбраться из-под мопеда, отряхнул грязь с его брюк, а затем уселся на левую чашу для цветов, входящую в многофигурный памятник. Он слышал все, о чем говорили четверо мужчин. Правда, заглянуть Тюльмайеру через плечо он не мог. Поэтому о содержании телеграммы не догадывался. Однако чем-то все это показалось ему подозрительным! А особое подозрение внушало Ханси то, что четверо господ не захотели позвать на разработку плана ни господина пастора, ни господина учителя. Видно, план был уж очень коварный! Но еще более подозрительно, думал Ханси, что четверо господ направились не в ресторан, а в квартиру Харчмайера. Видно, это дьявольски коварный план, который нельзя обсуждать за кружкой пива!
Ханси подошел к урне. Он выгреб из нее все маленькие бумажные обрывки, какие удалось там обнаружить, сунул их в карман и помчался домой, к себе в комнату. Убрал со стола альбомы с фотографиями горнолыжников, фантики от жевательной резинки с изображением победителей кубка мира в скоростном спуске и разложил перед собой все бумажные клочочки. Некоторые он забраковал: те, что были либо от пакетиков со сладостями, либо от билетов на спусколифт.
Всего набралось более двадцати телеграммных обрывков. Как Ханси ни бился, получалась не нормальная фраза, а что-то невразумительное:
ПРИБЫТЬ НЕ ЕМ СТЬЮ РАЖЕНИЯ ГУСТАВ ЩИК ПЕН
Ханси сам себе сказал:
- Какая разница, что там было еще. В любом случае дядя Густав приехать не может; это в свою очередь означает, что иностранной команды нет как нет и, следовательно, чемпионат мира должен быть отменен. Это и ежу ясно.
Ханси негромко присвистнул. Рядом с его комнатой была родительская спальня. Там-то и уединились Харчмайер и компания. Через стенку до Ханси доносилось лишь невнятное бормотание, ни одного слова разобрать было невозможно. Ханси приложил ухо к стене. Теперь отдельные слова прослушивались четко, но смысл по-прежнему не прояснялся. Он услышал: Козмайер, переодеть, одна нога - здесь, другая - там, Курицмайер, попытка не пытка, дочь Свинмайера…
Пока Ханси все еще ломал себе голову над тем, какие такие планы строил его отец в отношении Свинмайера, Курицмайера и Козмайера, мужчины вышли из спальни. В прихожей, перед самой дверью Ханси, они раскланялись и Харчмайер громко крикнул:.
- Ханси, Ханси! Ханси открыл дверь.
- Что случилось? - спросил он.
Он думал, отец хочет посвятить его в свои планы. Не тут-то было. Харчмайер сделал ему втык:
- Ты почему это дома околачиваешься? Делать больше нечего? Сию же секунду на тренировку, сию же секунду, живо, живо!
Ханси так и подмывало выдать отцу прямо в лицо все, что он знает и о чем догадывается, но у него хватило ума промолчать. Он лишь вяло промямлил:
- Ладно, ладно, иду, иду, ага, ага!
У перил Ханси оглянулся, посмотрел на отца голубиным взором и спросил:
- А что… Погонщики Пен уже здесь?
Ханси не сводил глаз с отца, но господин Харчмайер и бровью не повел.
- Сегодня вечером будут здесь!
- А во сколько?
- Много будешь знать, скоро состаришься! - повысил голос Харчмайер. - А ну живо на тренировку!
Спускаясь по лестнице, Ханси пробормотал как бы сам себе, но чтоб слышал отец:
- Хочется верить, они и в самом деле приедут, а то ведь мало ли что случиться может!
- Сию же секунду заткнись! Сию же секунду! - прогремел сверху Харчмайер. - Не то так взгрею, своих не узнаешь!
Ханси тихо улыбнулся и вышел на улицу. Он был на все сто уверен, что его не взгреют. Претендентов на чемпионское звание не бьют! И еще теперь он был на все сто уверен: затевается нечто в высшей степени странное, иначе его отец не завелся бы с пол-оборота.
Тюльмайерова Фанни, разумеется, уже давно крутилась на большой поляне. Она успела пройти трассу альпийской горки - вверх по тягуну, что за кладбищем, и семь раз отмерить размеченную господином учителем дистанцию слалома. При этом господин учитель бешено подстегивал ее и фиксировал в тренировочном дневнике время по отрезкам.
- Абсолютный рекорд трассы, Фанни! - нахваливал господин учитель.
Фанни умирала от гордости, пока на поляне не появился Ханси со своей пятнистой пеной и не продемонстрировал такой искрометный слалом, что у Фанни в глазах потемнело. Она с трудом сдерживала слезы.
- Не горюй, Фанни, - утешал ее господин учитель, - Ханси ведь уникальный самородок, с ним никто тягаться не может. Лучше порадуйся, что именно на нас снизошла благодать в лице такого гения!
Что-что, а это Фанни понимала отлично, но легче от этого не было. Скорее наоборот.
Ханси тренировался до обеда. И до того изнывал от скуки, что беспрерывно зевал. Господин учитель дал ему четыре таблетки для восстановления сил. Господин учитель решил, что самородок переутомлен.
В обед, когда госпожа Харчмайер позвала "Хансиидиобедать!", Ханси незаметно улизнул. Обедать он не хотел. Вот уже три дня как он получал высококалорийное питание, специально предназначенное для спортсмена и составленное по рецепту какого-то знаменитого доктора.
Высококалорийный обед спортсмена состоял из одной свеклы, одной моркови-каротели, семи витаминных драже, двух чашек бодрящего напитка, одного лечебного хлебца и одной ложки глюкозы.
Ханси поднимался по тропке к двум старинным деревенским домам. Ему хотелось повидать Титу. Так как Ханси не был до конца уверен, можно ли отныне считать разрыв отношений между Низбергером и отцом, а также строжайший запрет на его дружбу с Титой отмененными, он не пошел в дом, а трижды прокричал кукушкой - это был условный сигнал. Затем он прокрался в старый коровник, где они с Титой обычно встречались, уселся на кормушку и стал ждать.
Пришла Тита, Ханси сдвинулся к краю, Тита села рядом с ним. Она сказала:
- Мог бы и в дом спокойно зайти, нам опять общаться можно. Старики помирились.
- Нормально, - бросил Ханси.
- Нет, давай уж лучше здесь посидим, - сказала Тита раздумчиво, - там и без нас не продохнуть: там Курицмайер с женой, Козмайер со старшим сыном и Свинмайерша с дочкой!
Ханси обалдело уставился на нее. Чтобы простые крестьяне к фабриканту Низбергеру в дом заходили - такого еще не было. Разве что Козмайеров сын корзинку с яйцами заносил или же Свинмайер соломенную крышу старинного деревянного дома подправлял.
- И чем они там занимаются, я не знаю, - продолжала Тита, - они меня просто-напросто выставили. Сказали, чтоб я не отсвечивала. У меня, видите ли, нос не дорос их дела обсуждать!
Тита надула губы и заметила, что ей, промежду прочим, глубоко безразлично, о чем они собирались с отцом говорить.
- А мне, Тита, совсем не безразлично! - воскликнул Ханси. - Чует мое сердце, тут что-то нечисто. И хотелось бы мне знать, что именно.
- У тебя, видать, тоже не все дома! - сказала Тита.
- У меня-то все дома! - ответил Ханси. И рассказал ей про то, что ему удалось невольно подслушать на Главной площади, восстановить по клочкам телеграммы и услышать через стенную перегородку у себя в комнате.
- Допустим. Ну и что же из всего этого следует? - спросила Тита.
- Что дело нечисто! Что тут обманом пахнет!
Тита Ханси не поверила.
Пеперлу нельзя!
В тот самый момент, когда Ханси и Тита сидели рядышком и Ханси делился своими подозрениями, а Тита внушала ему, что все эти подозрения ничего не значат, пока он хотя бы не узнает, кого и в чем следует подозревать, в тот самый момент они услышали, как кто-то плачет. Просто рыдает взахлеб. Они встали, вышли из коровника и в старом сарае, приспособленном господином Низбергером под любительскую столярную мастерскую, обнаружили Козмайерова Пеперла. Этот Пеперл Козмайер сидел на верстаке с зареванным лицом и в соплях. Пеперлу было пять лет. Тита ему симпатизировала - он косил в разные стороны, что встречается чрезвычайно редко.
- Пеперл, - сказала Тита, - чего ревешь?
- Бертль, что ли, врезал? - спросил Ханси.
Бертль-это старший брат Пеперла. Он чаще всего и доводил Пеперла до слез.
- Потому что они меня не принимают, говорят - нельзя! - хлюпал носом Пеперл.
- Чего нельзя, куда не принимают? - спросила Тита. Пеперл ткнул пальцем в сторону старинного деревенского дома.
Постепенно рыдания поутихли, и он смог объяснить:
- Всем жужжалку дали и мячик, а мне ничего не дали!
- Какую еще жужжалку, какой еще мячик! - Тита не могла ничего понять.
Пеперл с жаром затараторил:
- Ну, такая гоняльная машинка и белый мячик. Всем, всем досталось, только мне ничего не дают!
Он утер ладонью слезы с глаз и сопли с носа.
- Говорят, меня сразу по глазам узнают, потом я еще слишком маленький! - Пеперл опять завыл в голос: -Всегда я маленький!
- Кто получил пену и дуло? - спросил Ханси. Пеперл сказал:
- Курицмайер, и папа, и Бертль, и старшая Свинмайер, и младшая Свинмайер!
- Хм, они что, тоже в дуйболисты записались?
Тита опять ничего не понимала. Пеперл пожал плечами.
- Как все это было, Пеперл? - спросил Ханси. - Когда это они успели заполучить дула и пены?
Пеперл снова ткнул в сторону дома и рассказал, что пену и дуло они получили только-только и сразу прогнали его Говорят, это не для сопливых.
- Прямо как со мной! - сказала Тита.
- Ну теперь мне веришь? - спросил Ханси.
- А еще они денег за это потом получат! - выкрикнул Пеперл.
- За что деньги получат и от кого? - спросил Ханси.
Пеперл, захлебываясь от слез, изложил, что своими ушами слышал: отец и старший брат получат много денег, если все сделают как надо.
Ханси и Тита вытянули из маленького Пеперла еще массу подробностей. Постепенно сложилась такая картина: утром господин Низбергер с господином Харчмайером заехали к Козмайеру и долго с ним беседовали. После чего господин Козмайер-старший и Козмайер-младший сказали госпоже Козмайер:
- Плевая работенка за этакие деньги! Грех невелик, зато потеха большая! Так что мы согласные!
После этого они спустились к низбергеровскому дому, куда подошли также чета Курицмайеров и госпожа Свинмайер с дочкой Герти. Пеперлу велели сидеть дома, но он прокрался за ними следом. А потом Пеперл увидел, как господин Низбергер и господин Харчмайер раздают всем в комнате дула и пены. Тут Пеперл влетел в комнату и тоже потребовал пену, тогда они его и турнули. Больше Пеперл не знал ничего.
Тита Низбергер была огорошена. У нее в голове не укладывалось, чтобы ее отец просто так, за здорово живешь, раздаривал дула и пены. Ее отец отродясь ничего не раздаривал. В крайнем случае уступал чуть дешевле. С другой стороны, зачем это Курицмайеру, Свинмайерше и Козмайеру дула покупать. Сказал ведь Козмайер своей половине, что он думает заработать, а не потратиться.
- Ханси, что все это значит? - спросила Тита.
- Это мы сейчас и увидим, - сказал Ханси.
Он вытащил Титу из сарая-мастерской и повел ее к старинному деревянному дому.
- Скройся, - тихо приказал Ханси, когда они оказались у дверей деревенского дома.
Тита послушно скрылась. Они проползли на четвереньках под кухонным окном до первого комнатного окна. Ханси осторожно привстал, ровно настолько, чтобы заглянуть в комнату. Но низбергеровская комната была довольно большой. Ханси никого не увидел. Он увидел лишь пирамиду из пен да шесть дул на подоконнике.
- Айда к другому окну, - прошептала Тита, - они наверняка за столом сидят!
Ханси опустился на колени. Они поползли к следующему окну. Ханси снова привстал.
- Видно что-нибудь? - спросила Тита.
Ханси было видно. И не что-нибудь, а даже очень много. Ханси увидел сразу столько, что от изумления как раскрыл рот, так уже и не закрывал его.
- Ну что там? - Тита дернула Ханси за штанину. - Говори же!
Так как добиться ответа от Ханси не удавалось, Тита тоже приподнялась, заглянула в комнату и окаменела. За столом сидели ее отец и господин Харчмайер. Оба оживленно жестикулировали и что-то говорили. Что именно - разобрать было нельзя. А перед столом стояли крестьянин Козмайер и сын его Бертль. Но узнать обоих можно было с великим трудом. На них были джинсы, на них были рубашки в крупную клетку. У Бертля на носу сидели непомерно большие темные очки, а на головы у обоих Козмайеров были напялены ядовито-желтые шапочки с козырьками. Тут к ним подошла госпожа Низбергер, неся две куртки Одну клетчатую - по моде американских лесорубов, а другую с длинным ворсистым мехом. Бертль влез в длинноворсный мех, Козмайер - в лесорубскую куртку. Но всех перещеголяла госпожа Курицмайер. Она стояла за Бертлем. На белых шпильках, в шелковом платье - голубом в фиолетовый цветочек - и накинутом поверх меховом манто Голову ее украшала зеленая фетровая шляпа, густо облепленная мелкими искусственными цветами. В довершение всего на груди у нее болтались солнечные очки на золотой цепочке.
Господин Курицмайер и обе Свинмайерши в тот момент видны не были.
Тита прошептала:
- Меховое манто - это тети Мелании манто, она его из Америки привезла Оно ей разонравилось, и тогда она его маме подарила - для деревни, на холодные дни!
- А другие вещи? - спросил Ханси.
- Все наше барахло, - тихо сказала Тита. - Кое-что мамино, кое-что папино, а что-то и мое. Раньше я любила игры с переодеваниями. На карнавал надевала зеленую шляпу с цветами. Американскую леди изображала, неужто не помнишь? У Харчмайера, на карнавальном балу!
Наконец, в поле зрения Ханси и Титы появились обе Свинмайерши. Старшая и молодая. Видик у них был тот еще, не менее курьезный, чем у госпожи Курицмайер. На молодой была шляпа с синими цветами, а на пожилой - с красными.
Тут как тут снова возникла госпожа Низбергер, держа большую связку теннисных туфель.
- Ух ты! - подскочила Тита. - Это ж все наши теннисные туфли. А вон те, с полосками, дядя Рихард с лета оставил!
Тем временем госпожа Низбергер раздала мужчинам теннисные туфли. (Собственного мужа и Харчмайера она обошла.) Козмайер и Курицмайер, согнувшись в три погибели, натягивали их на ноги.
- Кто же такие туфли посреди зимы носит? - спросил Ханси. Американцы, видать, их и зимой таскают, - предположила Тита.
- А кто такие дебильные цветочные шляпы носит? - спросил Ханси.
- Ясно, американки! - сказала Тита.
- А джинсы - это тоже как в Штатах? И лесорубская куртка? И очки на золотой цепочке? И желтая кепочка с козырьком - тоже а-ля Америка? - допытывался Ханси.
Тита Низбергер кивнула, Ханси поскреб в затылке. Когда Ханси о чем-нибудь сосредоточенно думал, он всегда чесал в затылке. Не потому, что чесалось, а потому, что господин Харчмайер всегда, так делал. (Сыновья перенимают многие забавные привычки своих отцов.) Кстати, господин Харчмайер - в комнате - тоже почесал в затылке.
- Ханси, на кой это Козмайеры, Курицмайеры и Свинмайеры хотят вырядиться под американцев? - спросила Тита.
- Думаю, этого хотят наши папочки! - прошептал Ханси и стремительно юркнул вниз, дернув за собой Титу, так как господин Низбергер внезапно посмотрел в окно.
- Но, Ханси, - сказала Тита, садясь на ледяную жесткую землю, - а им-то зачем это нужно?
- Надо пошевелить извилинами! - буркнул Ханси. Он принялся шевелить извилинами и так скрести в затылке, будто там гнездились полчища вшей. Он даже постанывал от напряженного мыслительного процесса. Тита следила за ним с восхищением. Сама она так здорово шевелить извилинами не умела. (К тому же дико промерзла, сидя на голой земле.)
Минут через десять усиленной мозговой деятельности Ханси вздохнул и сказал:
- Извини, Тита, но и я не могу понять, за каким чертом нашим предкам сдалось, чтобы деревенские превратились в американцев.
Ханси и Тита проползли на четвереньках под окнами обратно и вприпрыжку понеслись к сараю. Оба уже окоченели. В сарае было тепло - ведь это был не обычный сарай, а оборудованный под мастерскую. Господин Низбергер провел сюда центральное отопление.
Пеперл по-прежнему сидел на верстаке и ныл. В нытье Пеперл проявлял недюжинное упорство.
- Ладно, Пеперл, давай кончай! - цыкнула на него Тита. Маленьких плаксивых детей она не выносила.
- А этого я не хочу, не хочу-и все! - тянул Пеперл.
- Чего этого? - спросил Ханси.
Пеперл мощно шмыгнул носом, перебив плач, и сказал:
- Не хочу папу называть дядей Густавом! А они велят!
- Как называть велят? - Тита опять ничегошеньки не понимала.
- Говорят, дядей Густавом зови, а он - Франц! - возмущенно выкрикнул Пеперл.
- Пеперл спятил! - рассмеялась Тита.
- Пеперл не спятил! - сказал Ханси. Он снова поскреб в затылке и спросил - А у американцев есть какое-то сходство с австралийцами и с новозеландцами?
- Никакого сходства у них нет, просто они такие же, тютелька в тютельку! - ответила Тита. Вдруг она уставилась на Ханси, пробормотала глухо и потрясенно: - Теперь я, кажется, все просекла!
Прибытие Погонщиков Пен
Сидя в сарае, Тита и Ханси в щелочку двери наблюдали, как их отцы вышли из старинного деревенского дома, как Харчмайер пожал Низбергеру руку и зашагал по дороге в долину и как Низбергер свистнул двумя пальцами. Своим свистом он вызывал господина Верхенбергера из другого старинного деревенского дома.
Затем Низбергер поспешил к своей машине, а Верхенбергер - к своей. Затем они укрепили на капотах небольшие белые флажки. На флажках были вышиты кенгуру. Затем Низбергер свистнул еще раз, и тогда двери старинного деревенского дома снова раскрылись и выпустили наружу шесть почти вылитых новозеландцев. Трое мужчин и три женщины - все из себя расфуфыренные, все из себя заграничные, все в крупных зеркальных темных очках.
- Женская команда, ко мне! - позвал господин Верхенбергер.
- Мужская команда, ко мне! - позвал господин Низбергер. Три женщины под цветочными шляпами плотнее запахнулись в меха и засеменили на шпильках к ближнему авто.
Трое мужчин в козырчатых кепочках застегнули на все пуговицы клетчатые, лохматые куртки и двинулись к другому авто.
Трое господ и три дамы расселись по машинам. Низбергер и Верхенбергер уже включали зажигание, когда из дома вылетела госпожа Низбергер и прокричала истошным голосом:
- А дула и пены кто брать будет! И без багажа нельзя! Господа Низбергер и Верхенбергер как ошпаренные выскочили из автомобилей и кинулись в дом Вернулись они с дулами и пенами, а госпожа Низбергер тащила следом чемоданы, саквояжи и самолетные сумочки.
- Во дают! - выдохнула Тита. - И чемодан мой прихватили! И спортивную сумку!