Аббат Иоанн нагнулся и сорвал белый цветок земляники. Пока он выпрямился, чтобы получше рассмотреть цветок, ягода уже созрела.
Лисица вышла из норы с целым выводком черноногих лисят. Она без страха подошла к жене разбойника и стала тереться об её ноги.
Разбойник стоял в болоте и обирал с куста ежевику. Мимо него прошёл косолапый бурый медведь. Разбойник сломал ивовый прут и слегка стегнул медведя по морде.
- Иди в свою берлогу, - сказал он, и медведь скрылся за кустами малины.
Колокола звонили теперь так полнозвучно и гулко, словно они летали над поляной, и им вторили певучие голоса птиц.
Пчелиный улей в дупле переполнился мёдом, и золотистые капли потекли по корявому стволу.
Дети разбойника до отвала наелись спелых ягод, орехов, перемазались соком черники. Пальцы у них слиплись от сладкого мёда.
- Матушка, можно помыться в ручье? Вода такая тёплая! - крикнул один из малышей.
Жена разбойника откинула волосы со лба и перевязала их на затылке пучком длинной травы. Аббат Иоанн смог впервые разглядеть её лицо. Оно было худое и измождённое, и всё же удивительно красивое.
Малыши с криками радости плескались в ручье. Они были худенькие, лопатки торчали, а ноги были покрыты коростой, но их голубые глаза сияли, а светлые волосы, быстро высохнув под лучами жаркого солнца, блестели, как шёлк.
Аббат Иоанн стоял по пояс в душистой траве. Белые лилии, тюльпаны, розы тянулись к нему со всех сторон. И каждый цветок был окружён дрожащим венчиком света.
Тут аббат вспомнил о цветке для епископа Авессалома.
"Какой же цветок мне сорвать для него? - Он оглянулся, не зная, на чём остановить свой выбор. - Этот? Или вот этот? Они все одинаково прекрасны. Уж и не знаю, какую ещё земную прелесть может принести новая волна света?.."
Чуть поодаль от него стоял послушник Марсалий. Чем прекрасней было то, что он видел, тем мрачнее становилось у него на душе.
"Господь не может расточать такое великолепие разбойникам, - думал он. - Нет, это не дар Божий! Это всё бесовское наваждение. Дьявол заворожил нас, это лишь адское колдовство!.."
Вдруг все стихло. Птицы умолкли, бабочки опустились на цветы, лиса улеглась, положив морду на лапы.
И вот откуда-то издалека послышались тонкие переливы арфы и стройное пение. Аббат Иоанн молитвенно сложил ладони и опустился на колени.
- Боже, благодарю тебя, - прошептал он. - Ты даровал мне, простому грешному человеку, радость услышать райское пение в рождественскую ночь!
Но послушник Марсалий, услышав чудесное пение и звуки арф, затрясся и с трудом устоял на ногах.
"Дьявол нарочно заманил нас в это проклятое место! - Зубы Марсалия стучали, пот катился по лицу, туман застилал глаза. - Но вам меня не провести, кем бы вы ни прикинулись. Это всё бесовский обман!.."
Содрогаясь от ужаса, Марсалий закрыл лицо руками, чтоб ничего не видеть и не слышать.
Колокола зазвучали теперь тише, напевней, чтоб не заглушать дивное пение ангелов. Казалось, поёт само небо. Аббат Иоанн увидел сквозные сияющие крылья между стволами деревьев.
Птицы вились над головой аббата Иоанна. Белый лесной голубь доверчиво опустился на плечо Марсалия и потёрся головкой об его щёку. Марсалий вздрогнул, будто сам дьявол тронул его за плечо. Он размахнулся и изо всей силы ударил голубя.
- Сгинь в преисподнюю, откуда ты пришёл! - диким голосом крикнул Марсалий, так что гулкое эхо прокатилось по всему лесу.
Ангелы были уже так близко, что аббат Иоанн чувствовал на лице веяние крыльев и различал между ветвей их сияющие одежды. Он склонился до земли, чтоб приветствовать небесных гостей.
- Прочь отсюда, проклятые! - как безумный, вновь завопил Марсалий.
Его злобный вопль словно расколол лазурный купол неба. Всё содрогнулось. Как золотые соломинки посыпались на землю обломки солнечных лучей. Смолкло ангельское пение, угасая, скрылись снежно-белые крылья.
Улетел тёплый ветер. Цветы поблекли, звери, пригибаясь к земле, разбежались. Опала листва с деревьев, шумя как дождь.
Темнота и холод затопили всё вокруг.
"Боже, Боже!.. - в отчаянии подумал аббат Иоанн. - Мне не пережить этого! Ангелы были так близко, а их отвергли, они хотели спеть рождественские песни, а их прогнали!.."
Первые снежинки закружились в воздухе.
"Цветок!.. Цветок для архиепископа Авессалома…" - вдруг вспомнил аббат Иоанн.
Он начал торопливо шарить под увядающей травой и листьями в надежде найти последний цветок. Но он чувствовал, как земля твердеет и смерзается комьями под его пальцами.
Густой снег падал ему на плечи и печально укрывал белой пеленой всё вокруг.
Аббат Иоанн почувствовал, что ледяная игла вонзилась прямо в его сердце. Рождественский сад умер… Эта боль была непереносима.
- Боже, прости нас, грешных… - прошептал аббат Иоанн.
Силы оставили его, и он с тихим вздохом опустился на землю.
Когда разбойник, его жена и притихшие ребятишки, а вместе с ними Марсалий, вернулись в пещеру, они увидели, что аббата Иоанна нет среди них.
Они выхватили из костра горящие головни и бросились на поиски.
Они нашли его на поляне. Аббат Иоанн лежал полузасыпанный снегом. Он был мёртв.
Марсалий в отчаянии вскрикнул и упал в снег рядом с аббатом Иоанном.
- Я, я один виноват в смерти этого святого человека! - зарыдал Марсалий, ломая руки. - Я отнял у него небесную радость, а он так жаждал её…
Аббата Иоанна со всеми почестями перенесли в монастырь Овед.
Народ со всей округи собрался на похороны. Женщины плакали и скорбели.
К гробу подвели полуслепую старуху, поддерживая её, чтоб она могла проститься с любимым аббатом.
- Или вы не видите, люди! - воскликнула старуха дрожащим голосом. - Аббат Иоанн что-то держит в руке. Он что-то держит в руке и хочет вам отдать!
- Старуха, видно, сошла с ума от горя, - сказали те, кто стоял рядом. - Ведь она совсем слепа, вот и мелет невесть что!
Но Марсалий наклонился над гробом и увидел, что правая рука аббата Иоанна крепко сжата. Он осторожно разжал холодные пальцы аббата и увидел тонкий белый корешок…
Когда наступила весна и земля проснулась, послушник Марсалий посадил корешок аббата Иоанна на его любимой клумбе посреди сада.
Каждое утро он с надеждой выходил из своей кельи и смотрел, не появился ли из земли тонкий росток или хотя бы маленький зелёный побег. Но всё было напрасно. Сад цвёл и благоухал, и только одна клумба оставалась пустой и голой.
Наконец зарядили осенние дожди, листья осыпались, Марсалий потерял всякую надежду и перестал ждать.
Наступила рождественская ночь, празднично зазвонили колокола монастыря Овед. Звон их уносился прямо в небо, но не было радости и света в душе Марсалия. Он страдал и каялся, и аббат Иоанн словно стоял у него перед глазами. Тоска гнала Марсалия из монастырских стен. В глубокой темноте он вышел в засыпанный снегом сад. Погружённый в печальные мысли, он уныло брёл между высокими сугробами. И вдруг Марсалий замер потрясённый, не веря своим глазам.
Прямо из глубокого снега поднимался дивный сияющий цветок. Узорные листья сверкали, как чистое серебро. С каждым ударом колокола распускались свежие бутоны.
Теперь весь куст стоял, осыпанный белоснежными розами. И каждая из роз светилась, будто в её сердцевине горела свеча.
Громким голосом Марсалий позвал всех монахов Оведа. Они выбежали из монастыря и встали на колени вокруг лучезарного цветка. Сад спал глубоким зимним сном, а роза из Генигерского леса тихо сияла, освещая растроганные лица монахов.
Тогда Марсалий сказал:
- Если уж случилось такое чудо, надо отвезти эту небесную розу архиепископу Авессалому!
Марсалий отправился в далёкий Лунд и предстал перед архиепископом.
- Вот рождественский цветок из сада в Генигерском лесу, - сказал Марсалий. - Его посылает тебе аббат Иоанн, как обещал.
Увидев светящуюся розу с серебряными листьями, архиепископ Авессалом побледнел так, будто перед ним явился призрак самого аббата Иоанна. Он долго молчал, не в силах вымолвить ни слова. Наконец проговорил дрогнувшим голосом:
- Аббат Иоанн сдержал своё слово, я тоже буду верен своему обещанию.
И архиепископ Авессалом приказал выдать вольную грамоту дикому разбойнику.
Марсалий не стал медлить. Не теряя ни дня, с трудом вспоминая дорогу, он поехал оледенелыми тропами в Генигерский лес. Стояла такая небывалая стужа, что Марсалий боялся, удастся ли ему живым добраться до пещеры разбойника. С облегчением увидел он наконец знакомую скалу и дверь, сколоченную из шершавых досок.
Но едва Марсалий шагнул в пещеру, как разбойник, схватив топор, с глухим воплем кинулся на него.
- Я перебью вас всех, подлых монахов, задушу своими руками! - В голосе его смешались и ярость, и отчаяние. - Это по вашей вине в первый раз не расцвёл рождественский сад, здесь, в Генигерском лесу! Ты лишил нас, несчастных, единственной радости!
- Ты прав, это моя вина, - смиренно сказал Марсалий и покорно опустил голову. - Казни меня, как хочешь, я заслужил смерть. Но сначала я должен передать тебе послание аббата Иоанна.
Марсалий вытащил из-за пазухи свёрнутый трубкой пергамент. Он развернул его и показал разбойнику подпись архиепископа Авессалома и тяжёлые, свисающие на шнурах печати.
- Это вольная грамота. Отныне ты свободен, - сказал Марсалий. - Ты можешь жить в долине среди людей, как равный. Этого хотел аббат Иоанн.
Разбойник замер, бледный, потеряв дар речи. Он выронил топор, и тот звякнул, выбив искры из камня, лежавшего у порога.
Жена разбойника порывисто обняла своих детей и прижала их к себе. Малютки с недоумением глядели то на неё, то на отца, не понимая, что же случилось.
- Аббат Иоанн сдержал своё слово, сдержит своё слово и разбойник, - справившись с волнением, сказала она.
- Неужели… - ещё не веря своему счастью, с трудом выговорил разбойник. - Ты помнишь, жена, ведь я был славный работник когда-то. Мог поставить крепкий дом и подковать лошадь…
Вскоре семья разбойника спустилась в селение. Жители приняли их ласково и приветливо. Каждый старался помочь им чем мог, в память о добром аббате Иоанне.
А послушник Марсалий в скором времени навсегда ушёл в Генигерский лес и поселился в пещере. Он жил одиноко и уединённо, молясь, чтобы Бог простил ему неверие и гордыню.
А в саду монастыря Овед каждый год в рождественскую ночь, лишь только зазвонят колокола в храме, из глубокого снега поднималась и расцветала чудесная роза. Каждый бутон её светился, словно в нём горела негасимая свеча. Жители со всей округи собирались в рождественскую ночь, чтобы взглянуть на небесный цветок и воздать хвалу Богу.
Розой Христа назвали они этот цветок.
КОРОЛЕВА СИГРИД СТОРРОДА
Стояла чудесная весна. По ночам на землю ещё падал туман, а днём пригревало солнце и сладкий пар поднимался над полями.
Едва успели отцвести подснежники, а лужайки уже стали голубыми от фиалок. Молодая трава под ветром отливала шёлком. С гор, поблёскивая, сбегали струи воды.
И вот в эту пору шведская королева Сигрид Сторрода поднялась на свой великолепный корабль с багряно-огненными парусами, чтобы отправиться в далёкий город Кунгахеллу.
Там должна она была встретиться с норвежским королём Олавом, сыном Тригваса, и сочетаться с ним браком.
Конечно, многие удивлялись, услышав о предстоящей свадьбе. И было тут чему удивиться. Спору нет, королева Сигрид Сторрода была красивейшей из женщин, и к тому же несметно богата. Но она была неистовой язычницей, поклонявшейся древним идолам, а король Олав был ревностным христианином, всей душой преданным вере в нашего Спасителя Иисуса Христа. И не было для него большей радости, как услышать звон колоколов ещё одного храма, воздвигнутого на его родной земле.
"Я заворожу его своей красотой, ослеплю блеском золота. Ласками и хитростью мало-помалу я заставлю короля Олава вернуться к древней вере его предков", - мечтала королева Сторрода, стоя на палубе своего корабля, а попутный ветер наполнял своим глубоким дыханием паруса цвета багрового заката, предвещавшего бурю.
"Если она так же добра и чиста сердцем, как и прекрасна, - думал король Олав, глядя на неспокойные весенние волны реки Норд-Эльф, - я посею в её душе зёрна истинной христианской веры и обращу все её помыслы к Спасителю…"
Так думали эти два человека, нетерпеливо ожидая встречи друг с другом.
Корабль королевы Сигрид Сторроды благополучно миновал Ост-Готландские острова и вышел в открытое море.
На прибрежных скалах собралась вся языческая нечисть: тролли, подземные карлики - хранители сокровищ, колдуны и ведьмы. Они зажигали на своих каменных алтарях жертвенные огни в честь старых богов и молили их, чтоб удача во всём сопутствовала королеве Сигрид. Великаны, покинувшие Норвегию потому, что не могли выносить звона церковных колоколов, взбирались на крутые вершины гор, вырывали с корнями молодые деревья и махали ими, приветствуя королеву Сторроду. Возвращаясь в свои каменные жилища к своим жёнам, сидящим в печали и томлении, они радостно смеялись и говорили:
- Женщины, перестаньте скорбеть и горевать! Королева Сторрода плывет к королю Олаву, и скоро мы сможем вернуться в Норвегию!
Когда королева плыла под парусами мимо горы Куллаберг, то повелитель горы произнёс заклинание и тяжёлые замшелые скалы раздвинулись. В тёмной глубине королева увидела золотые и серебряные жилы, они, как сверкающие змеи, переплетались в недрах горы. И королева Сторрода порадовалась богатству повелителя Куллаберга.
Когда королева Сигрид проплывала мимо устьев рек Холланда, речной властелин Нёк спустился по водопадам и ручьям и так заиграл на арфе, что корабль Сторроды заплясал на волнах.
А в Нидингерских шхерах между камнями лежали морские девы с перламутровыми хвостами и с такой силой дули в огромные раковины, что вода разлеталась во все стороны разноцветными брызгами.
К полудню подул сильный встречный ветер. Тогда со дна морского поднялись безобразные тролли и помогли кораблю королевы бороться с волнами. Одни подталкивали корабль сзади, упираясь когтистыми лапами в корму. Другие, обмотав себя канатами, свитыми из морских трав, впрягались, словно лошади, и тащили корабль вперёд.
Наконец корабль королевы Сигрид подошёл к устью реки Норд-Эльф. Из глубокого речного омута поднялась прекрасная русалка. Она протянула к королеве свои белые руки и подала ей сияющую жемчужину.
- Носи её, королева Сторрода, - сказала она, - чтоб король Олав был очарован твоей красотой и никогда не мог бы тебя забыть!
Распустив все паруса, корабль стал подниматься вверх по реке. Вдруг королева Сторрода услыхала такой шум и гул, будто она приближалась к гремящему водопаду. Чем дальше она плыла, тем сильнее становился грохот.
- Что это? - спросила королева. - Может быть, там идёт великая битва?
Но едва корабль обогнул остров Гулль и вошёл в широкий залив, как она увидела раскинутый на берегу реки великолепный город Кунгахеллу.
Дома были добротные, искусно сколоченные из могучих брёвен. Извилистые улицы спускались к пристани и к навесам для лодок.
Королева приказала гребцам работать вёслами медленно и бесшумно.
Теперь она поняла, откуда весь этот лязг, скрежет и звон. Кузнецы изо всех сил били тяжёлыми молотами по железу. Плотники с грохотом грузили длинные доски на паромы, В пекарне стучали скалками, корабельщики звонко вколачивали длинные гвозди в толстые дубовые доски.
Заново проконопаченные корабли и лодки покачивались на воде. Моряки поспешно прощались с жёнами. Тяжёлые корабельные сундуки опускались в трюмы.
Королева заметила, что суда, идущие вверх по реке, сильно осели под тяжестью бочек с сельдью и мешков с солью. А те, что направлялись в открытое море, везли дорогой дубовый тёс, шкуры и кожи.
Глядя, как кипит работа на пристани, королева Сигрид не смогла сдержать довольной и горделивой улыбки.
- Что ж, - промолвила она. - Я, пожалуй, не прочь стать женой короля Олава и править столь богатым городом!
Корабль под багровыми парусами плавно подошёл к пристани.
Королева Сигрид Сторрода стояла на высокой корме и словно парила над городом в своих серебристых одеждах.
Ах, как красива была королева Сторрода! Лицо её казалось белее, чем снег на горных вершинах. Чёрные блестящие волосы струились вниз до бархатных башмаков, украшенных драгоценными камнями. Стрельчатые ресницы бросали на щёки голубые тени, а глаза тёмные, как беззвёздная ночь, были такими же бездонными.
Король Олав стоял на пристани, окружённый своими вассалами и воинами. С восхищением и восторгом смотрел он на свою знатную невесту.
"Нет и не было женщины на свете прекрасней её", - подумал король Олав.
"Он и вправду красив, как мне говорили. - Сторрода, снисходительно улыбнувшись, оглядела молодого короля. - Какие у него мягкие золотистые волосы, вон, как ими играет ветер! А его серые глаза тверды, как сталь".
Сигрид Сторрода сошла с корабля и подала королю руку. Её рука была тепла и нежна, и то же тепло и нежность король Олав ощутил в своём сердце.
Они поднялись по широким мраморным ступеням в королевский замок.
Король усадил Сигрид Сторроду на почётное место за пиршественным столом. Великолепные дары сложил он к её ногам. В её честь заиграли музыканты на арфах и свирелях, а певцы в своих песнях восславили её красоту.
Но вот все смолкли. Епископ встал и начал читать застольную молитву. Но королева Сторрода словно не слышала святых слов. Она принялась шутить, смеяться и рассказывать королю о своих несметных богатствах. Король Олав, наклонившись к ней, как заворожённый слушал её сладостный, вкрадчивый голос, он даже не повернул голову и не посмотрел на епископа.
Но тут зазвонили колокола в церкви Богоматери, призывая всех верующих к вечерне. Король Олав вскочил, провёл рукой по лбу, словно прогонял колдовское наваждение. Он был похож на человека, который впал в забытьё, вдруг очнулся и сам не понимает, что с ним было. Но королева Сторрода ласково и властно взяла его за руку и снова усадила рядом с собой. Она призвала знаменитого певца и велела ему развлечь короля Олава песней об отваге и силе древних героев, не знавших жалости к побеждённому и поверженному.
И король Олав не пошёл в церковь. Он сидел возле своей невесты, любовался изгибом её пылающих губ и неотрывно смотрел в её чёрные бездонные глаза.
В эту ночь у перевозчика на реке Гета-Эльф было работы больше, чем когда-либо. То и дело множество голосов окликали его с другого берега. Но когда он подплывал туда, то никого там не видел, хотя и слышал вокруг себя тихий шорох и шаги. К тому же его лодка каждый раз была так переполнена, что, того гляди, могла пойти ко дну.
Так он всю ночь ездил туда и обратно, хоть и никак не мог взять в толк, что бы всё это значило. Наутро перевозчик на прибрежном песке увидел следы множества маленьких ног, а между ними крупинки чистого золота. Тогда он сообразил, что это гномы и карлики, которые из-за христианства покинули Норвегию, в эту ночь вернулись обратно.
Король Олав имел обыкновение каждый день ходить к обедне в церковь Богоматери. Но когда он проснулся на следующее утро, то подумал: "Разве это уж такой большой грех, если я разок не пойду в церковь?"