Я стал сравнивать первые и вторые стихи. Такое впечатление, что кто-то и что-то обо мне уже знает или, по крайней мере, догадывается о чём-то… В первых стихах написано: "…Идёшь на бой, лицо открой! - Вот смелости начало…" А во вторых стихах: "Находят птицы без приборов гнёзда". Обратите внимание, "находят без приборов гнёзда", летят "сквозь облака, туманы и дожди", "летяг они в рассвет и ночью поздней, проделав сотни миль пути", и, главное, что "им ветер не сопутствует", я подчёркиваю: "не сопутствует". Это уже просто какой-то намёк и ещё, что "земные не зовут огни". А дальше про чувства: "Значит, они чувствуют, значит, что-то чувствуют, только что же чувствуют они?" Похоже, кто-то просто хочет ввинтиться мне в душу и узнать, что же я чувствую и чувствую ли я что-нибудь вообще?.. Вот так, разгадывая эту стихотворную загадку, я шёл к дому по тротуару, стараясь шагать по линии лунного терминатора. (Терминатором называется граница света Солнца и тени Луны, падающих на Землю.) Шагать по земному терминатору неинтересно. Температура солнечного света и лунной тени, наверно, одинаковая. Интересней, конечно, шагать по терминатору Меркурия. Там освещённой стороне температура плюс пятьсот градусов… а в тени - минус двести… На этой мысли я остановился. Терминатор терминатором, а кто же за мной всё-таки крадется?.. Кто-то охотится, вероятно, за секретами моих тренировок. В нашей школе не только Маслов, но и многие другие ребята хотят стать космонавтами. Поэтому, наверно, я и Самсонова как-то на карусели встретил с девчонками. Но он просто катался. А второй раз без девчонок был. И на меня всё время подозрительно смотрел. В Сандунах Дудасов прошлый раз сказал: "Ты что это пятый раз паришься?" Ничего, если они и будут космонавтами, то самыми обыкновенными… с дублёрами… А я буду, как мне ясно, сверхкосмонавтом. Лидером я буду. Первым в мире. Первым и самым подготовленным к сверхкосмическим сверхполётам изо всех людей на всём земшаре. Размышляя об этом, я завернул за угол и, прыгнув с терминатора в тень, спрятался в первом попавшемся подъезде. Расчёт был простой: ничего не подозревающий шпион выскочит из-за угла и тем самым раскроет свою жалкую личность. Не успел я об этом подумать, как из-за угла появился Сергей Колесников. Я его сразу узнал по длинной шее, даже в темноте. Антолог таинственных случаев. У Колесникова шея была длинная, как у жирафа, и вертючая. Когда Колесников скрылся из виду, я вышел из своего укрытия и поспешил домой.
По своему железному расписанию я каждый день в десять часов вечера уже лежу в постели. Пусть даже в это время по телевизору передают запуск новой ракеты в космос, всё равно я сплю. Если хочешь стать сверхкосмонавтом и чедоземпром, приходится себе во многом отказывать.
ВОСПОМИНАНИЕ СЕДЬМОЕ. Антология самого таинственного случая
Наш дом находится совсем недалеко от школы. Поэтому сегмент земного шара, залитый асфальтом и именуемый Садовым кольцом и отделяющий мой дом от школы улицей Воровского, я проскочил пулей.
Я торопился, так как по жизненному расписанию моего сегодняшнего вечера время несколько уплотнилось. У уже говорил, что каждый день в десять часов вечера что бы ни случилось, я должен лежать в постели. А до сна я должен был ещё успеть позаниматься геодезией и астрофизикой. И самое главное, провести первую тренировку терминатора планеты Меркурий. Я, конечно, вполне мог уложиться в расписание, если бы мне не надо было предъявлять дневник моему отцу. Прочитав дневник, отец обязательно затеет со мной разговор, который совсем не предусмотрен моим расписанием. Потом в наш разговор вмешается мама. Мама начнет меня защищать, отец начнет с ней спорить. И на это тоже можно потратить уйму такого нужного времени.
Когда я влетел в прихожую, ни отца, ни матери дома не было. Я сделал по расписанию первым делом вот что: налил в металлическую мензурку простейшее соединение водорода с кислородом. Довёл до точки кипения. В фарфоровый тигель всыпал шесть граммов синепсиса. Смешал синепсис с тремя ложками полиозы. Тонкую пластинку, содержащую элементы фосфора и кальция, соединил с толстой пластинкой аминокислот и… ну, в общем, короче говоря, это я просто выпил стакан чаю с сахаром и съел бутерброд с сыром! Потом я положил дневник в папиной комнате на стол, на самом видном месте. Я уже собирался вернуться в свою комнату, когда заметил на столе кипу газет. Читая газеты, отец всегда подчёркивает в них отдельные статьи, фразы и даже слова. Я пересмотрел, что и где он подчеркнул на этот раз: в "Известиях" и в "Комсомолке" в основном он подчеркнул статьи о воспитании подростков. Во вчерашней "Вечёрке" был подчёркнут какой-то фельетон на финансовую тему (мой отец, дорогие товарищи потомки, работает фининспектором и часто выезжает делать ревизии. Кроме того, он всегда занят, потому что работает над диссертацией. Меня он тоже часто ревизует, так как считает, что я стал "невозможным человеком", "невозможным" - это слово мы, конечно, оставим на его совести!).
Итак, в "Вечёрке" подчёркнута статья на какую-то финансовую тему и ещё был обведен красными чернилами какой-то фотоснимок и рядом поставлен жирный вопросительный знак.
Минуточку, минуточку! На фотоснимке, между прочим, изображены я и мой тренер по самбо. А вопросительный знак стоял потому, что физиономия на снимке в газете была моя, а имя и фамилия под снимком не мои. Я занимался в кружке самбо под чужой, конечно, фамилией. И главное, я сфотографирован без моего ведома и согласия, Я даже на этого корреспондента и внимания-то не обратил. Когда же это он успел меня щёлкнуть? Я ещё раз перечитал надпись под снимком: "Заслуженный мастер спорта Алексей Рогунов, в прошлом известный самбист. Сегодня он тренер спортивного комплекса "Самбо" в микрорайоне Чертаново. Алексей Рогунов подготовил несколько спортсменов-разрядников. На снимке А.Рогунов с группой новичков перед началом тренировочных занятий. В правом углу портрет Коли Горлова - одного из самых способных спортсменов". И ниже: "Фото В.Фёдорова".
Ну, знаете, товарищ Фёдоров, если вы и другие фотокорреспонденты уже сейчас начнут меня снимать во всех кружках, в которых я занимаюсь (к примеру, скажем, в планёрном, в парашютном и так далее и тому подобное), и в каждом, естественно, под другой фамилией, если эти снимки и другие начнут появляться часто в нашей прессе, то я буду вынужден со всей категоричностью поставить вопрос перед ТАСС ребром: или я, или фотокорреспонденты!..
Я и так имею неприятности. В воскресенье шёл с отцом по улице Горького, вдруг передо мной и моим отцом вырастает один парень из парашютного кружка и говорит: "Семён Старовойтов, привет! Завтра прыжки с крыши!" Сказал и как ни в чём не бывало пошёл дальше. У отца, конечно, очки сразу же на лоб полезли.
- Почему он тебя называет Семёном?.. Да ещё Старовойтовым? Да какие прыжки? Да с какой крыши?.. И почему с крыши?..
- С какой крыши?.. "С какой, с какой"!.. Ну, вышку мы так называем! Парашютную вышку! Слэнг это. Жаргон!
- А почему он тебя называет Семёном Старовойтовым?..
- Ну, обознался! Ну, за другого принял! Ну, похож я на какого-то Семёна Старовойтова!
И почему нужно всё обязательно превращать в трагедию?! Неужели нельзя из этого сделать хотя бы героический эпос? Ну, чтобы отреагировать на слова того паренька хотя бы вот такими словами:
"А ты у меня, оказывается, сынок, не только Юрий Иванов, ты у меня ещё и Семён Старовойтов!" - и добродушно рассмеялся бы при этом. И я бы тоже ухмыльнулся сурово и сказал: "Да, папа, я у тебя не только Юрий Иванов, я у тебя ещё и Семён Старовойтов, и Николай Горлов, и ещё Костя Филимонов, и Сергей Тарасов…"
"Значит, так надо, сынок?"
"Значит, так надо, папа!"
"И обрати внимание, сынок, что я у тебя не спрашиваю, почему ты у меня и то, и другое, и третье…"
"Так это я в тебе и ценю, папа!"
Теперь вы понимаете, товарищи потомки, мало мне этих случайных встреч на улицах Москвы, так теперь этот Коля Горлов - лучший самбист Чертановского района, и ещё портрет в вечерней газете. Рано ещё, рано, товарищи, помещать мои фотографии. Когда можно будет, я скажу, дам, как говорится, сигнал. А сейчас - преждевременно!
Нет, снимать меня надо, и снимать меня надо как можно больше, но вот помещать снимки в газетах и журналах ещё рановато. И эта встреча на улице Горького, и история с "Вечёркой", и запись в дневнике о драке в школе - всё было одинаково неприятно для меня. Но неприятнее всего была для меня запись о том, что я подрался с Масловым. Впрочем, всё зависит от того, как на эту драку посмотрит мой отец. Вот если бы он посмотрел вечером мой дневник, а утром зашёл в школу и сказал нашей классной руководительнице только одну достойную истинного чедоземпра фразу: "Зинаида Ефимовна! Драки, как и войны, бывают справедливые и несправедливые!" И всё! Потом бы повернулся и молча пошёл к двери, а у двери опять бы повернулся и сказал: "И вообще, о человеке надо судить не по поступкам, а по мотивам его поступков!" Сказал бы и ушёл!
Зинаида Ефимовна сразу бы занервничала, а в классе все заволновались. Зинаида Ефимовна побежала бы за папой. Весь класс побежал бы за Зинаидой Ефимовной.
"Евгений Александрович! - сказала бы Зинаида Ефимовна моему отцу. - Вы нас, конечно, извините, но мы просто не знаем, как нам быть с вашим Юрием. Дело в том, что он все мотивы своих поступков от нас скры-ва-ет…"
"Вероятно, он это делает в интересах нашего государства!" - сказал бы мой отец и, сухо попрощавшись, вышел из школы.
"Да, ребята, - сказала бы Зинаида Ефимовна. - Придётся нам всем извиниться перед Юрием… А за тебя, Маслов, мне стыдно, очень стыдно!"
"Зинаида Ефимовна, - сказал бы Маслов, - да если б я знал, что Иванов ударил меня в интересах нашего государства, разве я стал бы ему давать сдачи?!"
Да, но до такого разговора мой отец ещё не дорос. Тяжело вздохнув, я прошёл в ванную комнату, достал два ведра и стал готовиться к тренировке терминатора планеты Меркурий. Вообще-то вы запомнили или нет, что терминатором называется граница света и тени? Терминатор планеты Меркурий самый контрастный. Сами посудите: Меркурий ближе всех планет к Солнцу. Атмосферы нет. Суточного вращения нет. На освещённой стороне температура плюс пятьсот градусов.
Я опустил правую ногу в ведро с горячей водой. На теневой стороне около минус двести… Левую ногу я опустил в ведро с холодной водой… Бр-р-р… Ну и ощущение, прямо скажем, не из приятных… Вы, конечно, догадываетесь, что холодная вода должна была изображать температуру теневой стороны Меркурия, поэтому я и опустил левую ногу в ведро с холодной водой, а правую - в ведро с горячей водой: оно должно было изображать температуру освещённой стороны. Закрыл глаза и стал представлять, что я нахожусь не в ванной комнате, а на планете Меркурий, на линии терминатора. Неприятное самочувствие. Впечатление такое, как будто два разных ощущения разрывают тебя на части… М-да… Действительно!.."…Им ветер не сопутствует, земные не зовут огни… Значит, они чувствуют, значит, что-то чувствуют, только что же чувствуют они?.." Ой-ой-ой!.. Сейчас бы того, кто эти стихи писал, голыми ногами в горячую и холодную воду сунуть…
В это время в прихожей затрещал звонок. Судя по трезвону, звонил кто-то посторонний и звонил так настойчиво, что мне пришлось прервать на время опыт по своей "терминаторизации", прошлепать босыми ногами в прихожую и открыть дверь.
На площадке стоял Колесников из нашего класса.
Колесников сразу же вытянул длинную шею и завертел ею. Потом, смешно изогнув ее, он как-то подозрительно осмотрел моё раскрасневшееся лицо и особенно мои ноги.
- Вот какая антология каких таинственных каких случаев… - сказал он. - Ты, конечно, знаешь, что такое "шестиугольник Хаттераса"?
- Колесников, - ответил я холодно, но спокойно, - не задавай детских вопросов. Много опасности таит в себе океан, но ничто не наводит такой страх на моряка, как "шестиугольник Хаттераса" (морская территория у берегов американского штата Северная Каролина, к северу от так называемого "бермудского треугольника"). На памяти только нынешнего поколения в этом районе исчезло не менее тысячи судов.
- Или вспоминается случай с "Кэррол Диринг", - оживился Колесников. - Эта шхуна, построенная на верфях в штате Мэн в 1921 году, пересекая Атлантику, неожиданно исчезла. Её обнаружили в районе "шестиугольника". Паруса на всех пяти мачтах подняты, но на борту ни души.
- Да, на борту не было ни души, - подхватил я. - И по сообщению такого источника, как журнал "Нэйшнл джиогрэфик", катер морской пограничной службы, наткнувшийся на шхуну, не обнаружил на судне никого, кроме двух кошек. На камбузе стояла свежеприготовленная пища. Судьба экипажа и по сей день - загадка.
- И это ты знаешь, - засмеялся Колесников и, хитро прищурившись, добавил: - Но я знаю, чего ты можешь не знать!..
- Это чего я, например, могу не знать? - надвинулся я на Колесникова стеной.
- Ты можешь, например, не знать, - стал растягивать слова Колесников, - ты можешь не только не знать, но даже не иметь никакого представления…
- Это я-то могу не иметь никакого представления?
- Есть, например, у твоей мамы лавровый лист или нет? - Колесников рассмеялся, довольный собой.
Я очень спокойно, но совсем незаметно, конечно, разозлился на самого себя - так ловко поддел меня Колесников.
- Можешь ты, Колесников, иногда сказать что-то путное?
Колесников всматривался в меня, а я не спускал с него глаз и подумал: "Не он ли уж подбрасывает эти стихи из антологии своих таинственных случаев?" Так мы уставились друг на друга молча и не мигая. У Колесникова уже через минуту из глаз полились слезы, а я нарочно ещё минуты три, после того как он захлопал своими ресницами, я ещё минуты три, а может, и все пять запросто смотрел на него не мигаючи. Вообще-то я бы этому Колесникову сейчас с удовольствием дал вместо лаврового листа и этого "кто кого переглядит", дал бы как следует. Прервать такой важный опыт из-за какого-то лаврового листа для супа.
- А может, всё-таки есть лавровый лист? - спросил Колесников, вытягивая шею и заглядывая через моё плечо в ванную комнату и принюхиваясь. - А чего это у тебя одна нога такая красная, а другая - белая-белая? - спросил ещё подозрительней Колесников. - Это из антологии таинственных случаев, да?
В это время на лестнице с сумками в руках показалась моя мама. Колесников сразу выхватил из рук мамы обе сумки и потащился за ней на кухню, бормоча всё те же жалкие слова про лавровый лист. Проклиная Колесникова, из-за которого я потерял столько времени, я прикрыл дверь ванной и ждал до тех пор, пока этот шпион, получив лавровый лист, не убрался из нашей квартиры. "Лавровый лист, лавровый лист, - подумал я, - когда-нибудь вы из него венок мне на шею наденете. А вообще лавровый лист - это только предлог. Колесников определенно хочет что-то выведать. Чудак. Шёл бы с такой шеей а цирк. Вертел бы там ею на сто восемьдесят градусов".
- Валяй, - сказал я Колесникову, открывая дверь.
Колесников с лавровым листом в руках выходил на лестничную площадку как краб, боком, но я всё же входную дверь сумел захлопнуть так ловко, что она успела в самый последний момент дать Колесникову чуть ниже спины. А я посмотрел ему вслед в дверной глазок и запер дверь на ключ. Колесников чертыхнулся, а я пошёл в ванную комнату, с тем чтобы вылить из вёдер остывший, а в другом ведре согревшийся терминатор планеты Меркурий.
ВОСПОМИНАНИЕ ВОСЬМОЕ. "А я открыл, что рядом есть девчонки…"
В это время в прихожей появилась моя мама. В дверях ванной я столкнулся с ней. Она посмотрела на мой синяк под глазом, взялась двумя руками за мои уши и сказала:
- Юрий, что это у тебя под глазом?
(Видит, что синяк! Знает, что синяк! И всё-таки спрашивает!) Вместо ответа я принёс в столовую портфель, вытряс из него на стол учебники, принёс из папиной комнаты дневник, раскрыл и молча показал его маме. А сам пошёл в ванную.
- Кто тебе поставил этот синяк? - спросила ещё раз мама.
Мама у меня молодец! Ещё не было в жизни случая, чтобы она осудила хоть один мой поступок. Потому что она не знает, не чувствует, какие серьёзные и нечеловечески трудные и, можно сказать, героические мотивы скрыты за моими поступками.
- Этот синяк мне поставил театральный кружок! - сказал я.
- Так! - сказала она за дверью. - Теперь они стали на тебя нападать целыми кружками. А завтра они начнут нападать целыми школами. - Мама вошла в ванную. - Это тебе ещё нужно, - кивая головой в сторону вёдер, спросила меня мама, - или можно вылить?
- Можно! - сказал я, доставая из кармана пижамы пятак и прикладывая его перед зеркалом к синяку. Через моё плечо в зеркало заглянула и моя мама и снова впилась глазами в синяк. Так как мой папа ещё не вернулся с работы, а я по расписанию уже должен был готовиться к отбою, я направился в свою комнату.
- Юрий, погоди! - сказала мама, взяла меня за руку и подвела к телефону. - Я сейчас же соединюсь с твоей учительницей… Подожди минутку!
- Мама, - ответил я строго, - ты же знаешь, мой сон священный.
- Знаю, знаю, - сказала мама, - но сейчас придёт папа. Нам нужны будут подробности.
Мой наручный будильник прозвонил отбой.
- Это чудовищно! - сказала мама. - На тебя напал целый кружок! Я заставлю твоего отца пойти вместе со мной в школу!
Наручный будильник всё ещё продолжал звенеть. Я повернул часы циферблатом к маме и сказал:
- Завтра!
В прихожей раздался звонок.
- Вот и папа пришёл… - Мама перестала набирать номер телефона и постучала пальцем по дневнику: - Может, ты всё-таки…
- Завтра! - сказал я и, сделав рукой что-то среднее между "спокойной ночи" и "до свидания", направился в свою комнату, юркнул под одеяло и стел расслабляться по системе йогов.
В прихожей раздались папин и мамин голоса.
- "…Родина слышит, Родина знает, где в небесах её сын пролетает…" - пропел отец. Отец был в хорошем настроении. В хорошем настроении отец всегда поёт эту песню. Отец прошёл в свою комнату, и некоторое время там было тихо.
Я услышал, как к двери подошла на цыпочках моя мама и ласково прошептала:
- Юра… Может быть, ты поужинаешь с нами вместе. Ещё рано… Папе будет приятно…
Я промолчал, продолжая расслабляться. В комнате отца по-прежнему было тихо. Видимо, отец ещё не просмотрел мой дневник, поэтому и молчит. Между прочим, он напрасно медлит. Сейчас я сделаю перед сном лёгкое расслабление, потом на моих наручных часах "Сигнал" на двенадцати камнях прозвучит звонок - и окончательный отбой! И уже никакая сила не заставит меня нарушить железное расписание моего бортжурнала. В середине моего расслабления из соседней комнаты начали поступать неясные сигналы, говорящие о том, что мой отец, видимо, расшифровал запись в моём дневнике и, судя по всему, делится об этом с мамой, а мама, как всегда, защищает меня, судя по её голосу. Как раз в это время мои часы просигналили окончательный отбой! Я стал быстро засыпать. Но здесь я услышал, как распахнулась дверь в мою комнату и раздался сердитый голос моего отца:
- Ну-ка, вставай с постели и марш в столовую!
Мама стояла рядом и шипела на папу:
- Не буди его! Не буди! Не буди!
А папа повторил свою фразу, наверно, раз пятнадцать. Но вы же, товарищи потомки, немного знаете мой характер: если уж в моей программе самообучения никакой разговор с отцом не намечен, то разговора и не будет.
- Не буди его, - сказал ещё раз мама.