Какие-то люди, оказавшиеся в сенях гостиницы, хором принялись увещевать Авросимова, не решаясь, однако, к нему приблизиться. Наступила тишина. Человек за дверью затаился. И это все подействовало на молодого человека благотворно, и он вдруг словно очнулся от кошмара и провел рукой по разгоряченному лицу, и перед ним раскрылись гостиничные сени и какие-то люди благородного вида, толпившиеся в отдалении и с опаской на него взирающие. Тут он стал осознавать, что поступок его постыден, вспомнил об оставленной Милодоре, возвел очи и застыл пораженный: по неширокой лестнице сходил в сени спокойный и трезвый знакомый гренадерский поручик.
Наш герой бросился к нему. Они встретились как старые друзья.
Должен повиниться пред вами, милостивый государь, что в спешке, которая иногда сопутствует моему повествованию, совсем упустил из виду сказать вам фамилию гренадерского поручика, с которым вас сталкивал и с которым еще предстоит встречаться, а посему лучше поздно, чем никогда, так что фамилия ему была Крупников.
Так вот встретились они как старые друзья и после соответствующих приветствий Крупников спросил нашего героя:
- Что вы тут делаете, Ваня?
На это Авросимов ответил, что появился в этом доме с целью переночевать, и что хозяин оказался человеком непорядочным, и он, Авросимов, вознамерился его проучить, хотя теперь уже поостыл.
- Да плюньте, Ваня, на это, - посоветовал Крупников. - Охота вам мараться? - и в свою очередь спросил нашего героя, что его занесло в этот дом ночевать.
- Обстоятельства, - таинственно шепнул наш герой, не желая подробностей.
Крупников засмеялся, подмигнул ему, обнял за плечи и повел к выходу, шепнув на ходу:
- Ну как Милодорочка?
Вопрос поверг нашего героя в замешательство, ибо он никак не мог предположить, что его ночное путешествие может кому-либо быть известно.
- Откуда вы об том знаете? - ахнул он.
- Знаю, сударь, знаю, - снова засмеялся Крупников. - Мы, гренадеры, все знаем. Нам нельзя не знать, сударь. Так что вы впредь сему не дивитесь…
Слова эти замешательства не рассеяли, и, видя это, Крупников спросил:
- А у вас, я вижу, любовь?.. Я вижу, вижу по вашим глазам.
- Полюбил я Милодору, - признался Авросимов, с умилением представляя, как она сидит там в комнате на стуле, руки сложив на коленях. - Я увезу ее в деревню, и все тут. Жить без нее не могу.
Крупников засмеялся снисходительно.
- Ей-богу, сударь, - сказал Авросимов. - Вы что, не верите? А я утверждаю, что это так… И матушка моя будет рада… Мне эти мучения, сударь, эти муки городские не но плечу… Мы уедем отсюдова прочь. Мне и славы этой не нужно, когда здесь все - тайна и мрак, и драка промеж собой.
Поручик снова засмеялся, потеребил черные свои усы и сказал:
- Да вам же показалось, что вы любите. Это ночью возьми и покажись. Вы дитя совсем. Да она же простая девка, да к тому же не молодая, да она старая просто… Это друг наш Браницкий, толстый такой, ты его помнишь, это он придумал для шалости, а вы возьми и поверь. Какое безумство в вас! Да вы ступайте, ступайте, в лицо ее взгляните. Я вас представлял себе дитем, но уж не таким, сударь. Вы ступайте, ступайте, полюбуйтесь на свою избранницу… Да у нее и зубов-то половины не хватает… Ступайте…
- Жалкие ничтожные люди! - воскликнул наш герой с негодованием. - Да это вы взгляните на нее, вы все, которые ее осуждаете!
Крупников в сердцах махнул рукой, но, видимо, желание помочь нашему герою все-таки взяло верх, и он, погасив обиду, сказал:
- Ваня, да что же это с вами? Вы человек благородный. Вас прекрасные партии ожидают… Вы лучше велите ей домой отправляться, а то не миновать ей конюшни… Слышите?
Люди, толпившиеся в сенях, разошлись постепенно кто куда. Испуганный человек выбрался из чулана и упрямо полез на второй этаж. Авросимов его даже не заметил.
"Какие такие партии? - подумал он. - Мне она нужна да и только. И конюшни я не допущу, вот крест святой… Я этого Браницкого к стеночке-то припру…"
- Вы намекаете, сударь, на то, что она не принадлежит мне? - спросил он у Крупникова. - Да что за печаль? Я выкуплю ее. А за конюшню бог накажет.
- Ваня, - сказал поручик с сожалением, но твердо, - образумьтесь. Что это тебе приспичило? Грязная девка, чужая, дворовая. Да я раз с ней оскоромился, ей-богу, будучи невменяемым, и все они такие же… Черт вас возьми, да что это с тобой?! Ты только представь себе: у вас же ничего общего… Вы, сударь, просто безумец… Ты безумец, Ваня. Да ты к ней трезвый и не прикоснешься…
"Сейчас подымусь наверх, - подумал упрямо наш герой, - дверь затворю, ее раздену, сам разденусь, ляжем с ней и будем так весь день лежать в объятиях, ну их всех к черту…"
- Ну платок ей подарите от щедрости своей или сережки бирюзовые, - сказал Крупников издалека. - Времена нынче не те, чтобы обществу вызов делать.
Тут Авросимов очнулся от своих видений и спросил:
- А отчего, господин поручик, вам, гренадерам, надлежит, как вы изволили высказаться, обо всем знать?
- А может, я не гренадер, - засмеялся Крупников, показывая из-под черных усов большие яркие свои зубы.
- Как то есть?
- А вот и Милодорочка, - сказал Крупников.
Авросимов оглянулся. По лестнице спускалась Милодора в сопровождении того самого гостиничного человека.
В первую минуту наш герой намеревался было броситься к ней, но что-то заставило его сдержаться, затем он оглядел ее всю с ног до головы и ужаснулся своему выбору. Голова у него закружилась в отчаянии. Он перевел просительный взгляд на Крупнинова, но тот смотрел в сторону, словно ничего и не происходило.
Тем временем Милодора, не замечая никого из присутствующих, вышла, и дверь за ней захлопнулась. После нескольких минут молчания поручик сказал Авросимову:
- Надеюсь, вы хоть дали ей денег на извозчика? Нехорошо ей в таком виде шествовать через город…
Слова эти больно стегнули нашего героя. Он опрометью кинулся из гостиницы, но сколько ни вглядывался в пустынный проспект, Милодоры нигде не было. Так он постоял некоторое время и, удрученный, воротился обратно, но и Крупникова не застал. Человек сказал Авросимову, что господин поручик заторопились по делам и велели извиниться перед молодым барином.
Авросимов шагнул вон, так и позабыв свой добротный столичный галстух в злополучном гостиничном номере. А был он воистину злополучен, ведь надо же было в нем возгореться и в нем же угаснуть высоким чувствам, хотя угаснуть они могли и в будущем - какие против того гарантии? Лично у меня с моим-то опытом, милостивый государь, таковых гарантий ну просто нет да и все тут, так какие-то крохи, самая ничтожная малость…
Привычно вошел наш герой в ворота крепости и направился по утоптанной дороге через двор к комендантскому дому. В те поры двор крепости представлял собой любопытнейшее зрелище, ибо вы могли наблюдать множество всякого народа, особенно женщин благородного вида, медленно прохаживающихся из конца в конец или стоящих в скорбных позах. Все они были родственниками схваченных мятежников и иногда вот так по целым дням топтались на морозе, чтобы или челобитную изловчиться вручить какому-нибудь важному лицу, или, что было еще важнее, встретиться с самим узником - братом своим, отцом ли, супругом ли, которого проводят медленным печальным шагом под повязкою в комендантский дом на следствие, и перекинуться парой- другою слов, если конвой окажется великодушен.
Надо вам сказать, что уже изрядно дней, входя по своему делу во двор крепости, наш герой встречался с этими несчастными, и даже попривык их видеть, так что, не застань их однажды в обычных положениях, очень, наверное, удивился бы; но среди молчаливого этого сборища он давно уже успел заприметить и выделить стройную высокую молодую даму всю в черном, печальный силуэт которой всякий раз вспыхивал перед ним, стоило ему войти в ворота. Заприметил он ее не потому, что была она как-то уж там особенно сложена, хотя сложению ее многие могли бы позавидовать; и не потому, что лицо ее поражало совершенством, нет… Но стояла она всегда в одном и том же месте у самого угла соборной ограды, всегда в стороне от грустных своих соплеменниц, всегда с лицом, обращенным туда, где тянулись стены Никольской куртины, страша своими мрачными окнами, и всякий раз, стоило войти в ворота, как она оказывалась на виду, - вот что запоминалось. Она, конечно, могла бы показаться даже девочкой-подростком, кабы не туалет дамы и недетская скорбь в лице.
Наш герой, входя во двор, норовил сделать крюк, чтобы пройти от нее поближе, хотя это не всегда было возможно, так как явное приближение и бесцеремонное разглядывание легко могло сойти за наглость, к чему Авросимов приучен не был. Но когда это оказывалось возможным, он видел мельком ее лицо, полуприкрытое черной кисеею, и легкое таинственное ожесточение возгоралось в нем и как бы вливало в него новые силы.
Прекрасно, милостивый государь, ожесточиться при виде скорби, однако так, чтобы рук при этом не опустить, а почувствовать себя человеком…
Вот и на этот раз, войдя, он тотчас же ее и узрел. Слегка прислонясь спиной к ограде, она стояла на своем месте неподвижная как изваяние. И снова он, сам того не желая, бессознательно как-то, чуть свернул со своего прямого пути, как вдруг она заволновалась, отклонилась от ограды, протянула вперед руки, и Авросимову даже почудился легкий стон, выпорхнувший из ее груди.
Он глянул вслед за ней. Через крепостной двор, мимо собора, по утоптанной многими ногами снежной тропе, медленно двигалась печальная процессия. Конвойные солдаты лениво несли ружья, уже привыкнув к своей роли, и зимнее солнце неровно играло на штыках. Высокий худой юноша шел впереди. Из-под фуражки выбивалась черная прядь, похожая на распростертое крыло раненой птицы. На сей раз, что было удивительно, платка на лице не было.
Наш герой узнал молодого человека, ибо сталкивался с ним в Комитете в начале следствия. Фамилия ему была Заикин, это помнилось весьма, ибо имелось известное противоречие между утонченными и благородными чертами офицера и его фамилией, как бы из простых. Господи, но как же он переменился с тех недавних пор! Теперь это был изможденный и даже несколько сутулый арестант, и плохо выбритое желтое его лицо с ввалившимися щеками даже отвращало, да и весь его вид, помятый и несвежий, сразу напоминал о сырости каземата, о преступлении, о казни, о том, что все перевернулось, и это не дурной сон, который можно развеять.
Еще совсем недавно при первой встрече в Комитете наш герой при виде молодого статного подпоручика с дерзкими глазами испытывал гнев, да и как было не гневаться, когда перед вами возник злодей с бледным от волнения лицом, но неукротимый в своем упрямстве? Однако теперь, словно майское облачко, рассеялся этот первоначальный гнев, потому что, сколько ж можно гневаться на прибитого и уничтоженного врага? Да и враг ли? Ах, сколько соблазнов нас подкарауливает на пути нашем! И мы только тем и отличаемся один от другого: поддались или не успели. Уж коли поддались, так те, которые еще не поддались, нас судят и здраво так об сем рассуждают, не замечая, как и к ним исподволь подступает соблазн и хватает их за сердце, и тогда уж мы камни в них мечем и улюлюкаем, и анафеме предаем. Ведь предаем? И всем, всем это грозит, всех соблазны подстерегают… А императора?.. На сей вопрос Бутурлин бы рассмеялся, хотя это печально. Печально, что все ведь это - игра, в которую от скуки играют. И все генералы играют, потому что, как только кончут играть, так тотчас же от всего их генеральства одни мундиры да эполеты останутся. И конвоиры эти играют, а иначе их запорют, если они скажут, что это все, мол, игра, а чего в нее играть, коли пахать надо. Все, все играют, кто пока от соблазна свободен, судят соблазненных, казнят их…
Эта мысль и другие ей подобные мелькнули в голове нашего героя с быстротою молнии, за тот краткий промежуток, когда пленный подпоручик Заикин не успел и трех шагов проделать.
И тут снова, словно глубокий стон вырвался из груди молодой дамы, и она пошла к нему навстречу.
Узник остановился пораженный, и подобие улыбки озарило его черты. Конвоиры смешались. Авросимов, неведомо как, очутился рядом с ними в тот самый момент, когда молодой человек и дама сблизились. На груди у Авросимова под шубой шевельнулся английский пистолет. Да что пистолет? У вас бы сердце шевельнулось, когда бы вы там очутились хоть на мгновение.
Что они успели сказать друг другу и успели ли, Авросимов не заметил, но тут же один из конвойных, опамятовавшись, шагнул меж ними, и наш герой увидел ее лицо, полное тоски и отчаяния. Он было бросился к ней, чтобы проучить бедного конвоира, но было поздно. Заикина уже вели к комендантскому дому, и он только и мог, что шею выворачивал, оглядываясь на свою возлюбленную, и кивал ей, кивал…
Она же снова стояла неподвижна.
- Не плачьте, сударыня, - сказал наш герой как можно ласковее.
Тут она взглянула на него своими круглыми главами, в которых не было ни слез, ни скорби, а гордый вызов, один лишь гордый вызов.
- А вы-то кто, чтобы меня утешать? - сказала она. - С чего вы взяли, будто я плачу? - и снова стала глядеть вослед подпоручику, который уже входил в здание.
- Я помогу вам, - сказал он упрямо.
- Мой брат не нуждается в вашем участии.
- Вы прикажите только, - и он стянул шапку о головы. - Вы только прикажите… Как у меня сердце горит, чтобы помочь вам! - и рыжие его космы вспыхнули вдруг, приведя ее в некоторое изумление.
Он вдруг увидел себя в ее глазах. Он стойл в них, большой, без шапки, румяный от молодости и мороза.
Она качнула головой и пошла к воротам крепости.
- Сударыня, - тихо позвал он, - смилуйтесь, сударыня… Я не обманщик.
Она уходила. Тогда наш герой, боясь потерять ее, шагнул следом, но она, видимо, услыхала, как скрипнул снег под его ногами, и заторопилась.
Тут-то его, недоумевающего, и застал Павел Бутурлин и потащил в комендантский дом, журя за медлительность, ибо там судьба его, быть может, складывается наипрелестнейшим образом…
- Каким же это? - не понял наш герой.
- А ты иди, иди, Ванюша, - загадочно усмехнулся Бутурлин. - Лови момент, лови момент… Чем это ты угодить-то смог?
В скором времени все это выяснилось, как только ввалился наш герой в комнату, служившую временным кабинетом правителю дел господину Боровкову.
- Ну-с, вот так значит, - сказал Александр Дмитриевич, - повезут завтра подпоручика Заикина в Малороссию, дабы он указал место сокрытия одного ужасного документа…
В небольшое окно кабинета виднелся крепостной двор, ворота, в которые скрылась сестрица подпоручика, полная тайны и волшебства, хотя могло и так случиться, что она уходить раздумала и вот-вот вернется…
"Вот и опять о подпоручике речь, - подумал наш герой, - судьба мне с ним связанным быть", - и обрадовался при этом.
- …ужасного документа, именуемого Русскою Правдой, - продолжал меж тем Боровков и при этом странно улыбнулся одними губами. - Я хочу дать вам понять, что вы должны в сем предприятии участвовать тоже, и участвовать вы в нем должны с трезвой головой и с ясным сознанием, проникшись всей ответственностью дела.
- Слушаюсь, ваше высокоблагородие, - сказал наш герой, словно он был и не дворянин вовсе, а так некто, и при этом он снова покосился в окно: а вдруг она появится.
"Истинно судьба, - подумал он. - Вот и мне с ним, с подпоручиком ехать, а он мне как брат".
- Я что имею в виду, - сказал Александр Дмитриевич, снова улыбаясь одними губами и пристально всматриваясь в глаза нашему герою, - вы преотлично грамотны и поможете составить опись найденного и различные донесения, кои могут понадобиться…
Во дворе постепенно темнело, и она не появлялась. Зато множество других печальных женщин передвигалось по двору в надежде на удачу.
- …Начальником команды вашей будет ротмистр Слепцов, - сказал Боровков. - Поедете затемно, в тайне. Я что имею в виду: преступника ублажать не следует, но и не игнорируйте, ежели он почему-либо упираться станет, смягчите его, смягчите.
"Не старый еще, - подумал наш герой о Боровкове, - а в каких правах!"
- Вот как повезло тебе, Ванюша, - сказал, усмехаясь, Бутурлин, когда они вышли. - Какое тебе доверие.
Голова у Авросимова слегка кружилась, и усмешка Бутурлина пришлась ему не очень по душе. Да и времени теперь до отъезда оставалось совсем ничего. Но не успел он в своей канцелярии как следует позаниматься перепискою бумаг, как совсем завечерело, и его снова кликнули к Александру Дмитриевичу.
Боровков встретил его своей редкой ускользающей улыбкой, которая загоралась и тут же гасла, словно ее и не было, и при этом была столь слаба, что думалось: а улыбка ли это? А может, вовсе и не улыбка, а подергивание губ?
- Ну-с, - сказал Боровков, - я вот что хотел уточнить с вами, любезный, - и он улыбнулся, - что же это вы, любезный, упустили из фразы важное слово? Гляньте-ко, гляньте-ко, было "злонамеренное тайное общество", а у вас - просто "тайное общество"? Позабыли-с?
- Виноват, - пролепетал наш герой, - и точно позабыл, виноват…
- Не винитесь, не винитесь, сударь, это я вам в острастку говорю… Не дай бог, - и он улыбнулся, - попадет сия ошибка на глаза членам Комитета!.. Хорошо еще, что одна. Не так ли, сударь?
За окном уже было темно, только несколько фонарей помаргивали, ничего вокруг не освещая.
- Верю, - сказал Александр Дмитриевич, - что это недоразумение, - и снова улыбнулся. - А я листаю ваши бумаги, листаю, глядь - пропуск. Я весь потом, сударь, за вас покрылся. Ведь не предлог пропущен бесполезный или какое-нибудь там междометие… нет, характеристика, сударь. Представляете, что могло бы выйти?
- Представляю, - прохрипел наш герой.
- Уж тут я начал поспешно так искать, нет ли второй ошибки подобной. Ведь ежели одна, она и есть ошибка, а коли две да одинаковых? Это ведь уже система, сударь, - и он улыбнулся. - Пособничество в укрытии злого умысла…
- Одна, одна, - сказал Авросимов.
- Одна ошибочка, одна, - согласно закивал головой Боровков. - И вот я листаю, и что же вы, сударь, думаете? Вот глядите-ко, глядите-ко, где допрашиваемый свидетель капитан Майборода Аркадий Иванович определенно высказывает, что, мол, заговор, вот глядите-ко, глядите-ко, его рукою написано: "сие ужасное скопище заговорщиков", а у вас? "Заговорщики" и только. Пропало отношение, пропало…
- Дозвольте я исправлю, - сказал наш герой, холодея.
"Как же это я допустил?!" - подумал он с ужасом, протягивая руку к перу.
- Я сам исправлю, - улыбнулся Боровков и, взяв перо, понес его к листу, но не донес и отложил на прежнее место.
- Позвольте мне, милостивый государь. Черт попутал…
- А я уже исправил. Вот так хорошо будет.
- Да как же так? - удивился Авросимов. - Вы же и не вписывали ничего!
- Нет, вписал, - сказал Александр Дмитриевич и долго глядел в глаза Авросимову. - Вписал… - и улыбнулся, словно наслаждаясь страхом нашего героя.
Так они молча смотрели друг на друга. То есть Александр Дмитриевич смотрел, а Авросимов подставлял ему под взгляд то щеку, то другую, то лоб.