С каждым днём Сима всё больше изучала участок. Через месяц она уже настолько освоилась в новой обстановке, что почувствовала себя хозяйкой огромных владений, вот только за калитку не решалась выходить - по улице время от времени пробегали собаки. Сима заметно похудела, помолодела, от её прежней вялости не осталось и следа, а в её прежде тусклых глазах появились горящие искорки.
Теперь по утрам, после завтрака, Анатолий Анатольевич поднимался в свой кабинет, а Сима выскакивала на террасу, щурясь от солнца, потягивалась и совершала резвую пробежку вдоль забора, при этом перепрыгивала через корни деревьев и упавшие ветви. Как-то, заметив эти прыжки, Анатолий Анатольевич удивился:
- Ого! Я вижу, Сима, твои спортивные достижения растут день ото дня. Если дело так пойдёт и дальше, станешь мировой рекордсменкой среди кошек преклонного возраста.
После пробежки Сима обследовала что-нибудь ещё не изведанное на участке; это могла быть поленница дров, бочка с водой или тёмное пространство под сараем, или какой-нибудь раскидистый куст, или вьюнок с пахучими цветками-граммофонами - на том неухоженном, заросшем участке было много всякого заслуживающего внимания кошки.
В жаркий полдень Сима обычно отсиживалась в доме - там было прохладней. Чаще всего она отдыхала после бурно проведённой первой половины дня, а если писатель готовил обед, то тёрлась о его ноги, теребила лапами и нетерпеливо мяукала, а иногда вдруг ни с того ни с сего затевала игру с его ботинками - пыталась вытащить из них шнурки. И опять Анатолий Анатольевич удивлялся:
- Похоже, Сима, у тебя началась вторая молодость! Или ты, как некоторые старички, впала в детство?
А по вечерам, после ужина, Сима с писателем слушали по радио музыку. Анатолий Анатольевич включал приёмник, усаживался в кресло и закуривал трубку. Сима впрыгивала к нему на колени, устраивалась поудобней и под музыку и поглаживания Анатолия Анатольевича тихо мурлыкала.
- Ну вот, Сима, и закончился ещё один день, - вздыхал Анатолий Анатольевич. - И поработал я, доложу тебе, вполне плодотворно… И ты, судя по твоему виду, насыщенно провела время. Теперь мы имеем полное право на отдых, как ты считаешь?
В те вечерние часы Сима была просто счастлива. Во-первых, радиоприёмник ей нравился гораздо больше телевизора хозяев - в телеящике всё время что-то мелькало, кто-то постоянно тараторил; а из маленькой коробки писателя лились умиротворяющие звуки. Во-вторых, в отличие от хозяев, которые всегда говорили много и громко и только между собой, Анатолий Анатольевич говорил мало и тихо и только с ней, с Симой. Да что там! Даже дым от трубки писателя был более ароматный, чем дым от сигарет хозяина.
В свою очередь Анатолий Анатольевич в те вечерние часы был счастлив потому, что испытывал приятную усталость после интенсивной работы; и потому, что впервые за долгие годы мог с кем-то поговорить перед сном; и потому, что убаюкивающее мурлыкание Симы, как ничто другое, снимало дневное напряжение.
К сожалению, эта вечерняя идиллия вскоре нарушилась.
В середине лета к Симе неожиданно стали наведываться поклонники. Первым явился соседский рыжий кот Персик. Уже пожилой, скромный, даже застенчивый, он особенно не досаждал Симе: подлезал под калиткой, нерешительно делал несколько шагов в сторону дома, усаживался под каким-нибудь кустом и издали наблюдал за новоявленной соседкой. Сима тоже замечала пришельца и некоторое время заинтересованно разглядывала его, потом всё же убегала в дом.
Затем объявились ещё два "дачника": самоуверенный здоровяк Кузя и холодный красавчик Иннокентий. Эти типы вели себя довольно развязно. Кузя сразу пересёк весь участок, сделал пару меток на деревьях, а увидев Симу около террасы, подошёл, развалился в двух шагах и стал сверлить её взглядом. Иннокентий тоже подошёл, но не так близко, и, присев, уставился на Симу. Сима не выдержала их взглядов и вновь спряталась в доме.
Последним притопал кот сторожей Семён. Вечно грязный, со сбитой шерстью, Семён по праву считался властелином посёлка и слыл грозой мышей и отчаянным драчуном. При его появлении "дачники" удрали на свои участки, а он, принюхиваясь к следам Симы, забрался на террасу и так и норовил проникнуть в дом, но всё же не решился. Спрятавшись за углом дома, он подождал, пока Сима не вышла на очередную прогулку, тут же подскочил и стал нахально её обнюхивать. Сима настолько растерялась, что даже не успела убежать, только отчаянно завопила и, готовясь защитить себя, выпустила когти. На её вопль из дома вышел писатель и прогнал Семёна.
На следующий день Семён всё же вошёл в дом и, не найдя Симы - она в тот момент нежилась на солнечном пятачке, - слопал её кашу с печёнкой. Затем отправился на поиски "невесты" на участок.
Для Симы начались беспокойные дни. Один за другим коты приходили с раннего утра и следили за каждым шагом Симы, и всюду подкарауливали её, подбегали, выгибались, прыгали перед ней - показывали, какие они красивые и ловкие. Сима делала вид, что не замечает эти трюки, но явно нервничала - урчала, раздражённо виляла хвостом и спешила в ближайшее укрытие.
Но самое отвратное начиналось с наступлением темноты, когда коты устраивали меж собой состязание - кто кого переорёт. Здесь уж Сима не выдерживала - с воем выбегала из дома и пыталась разогнать настырных ухажёров. Но они только отбегали от разъярённой особы и совсем уходить не собирались. Бывало, эти спектакли продолжались до рассвета. Не раз Анатолий Анатольевич звал Симу домой, но где там! - она так возбуждалась, что ей было не до сна.
В конце концов, вероятно, чтобы отвадить других поклонников, Сима выбрала скромника Персика и разрешила ему сидеть с ней на террасе. С той поры на участке воцарилась тишина.
С "посиделок" Сима возвращалась под утро, и Анатолий Анатольевич её стыдил:
- Сима, ты настоящая гулёна! В твоём солидном возрасте надо созерцательно относиться к жизни, а ты завела кавалера! Что за любовь на старости лет? Побереги своё сердце!
Между тем, конечно, отношения Симы с Персиком нельзя было назвать любовью. Их отношения были ничем иным, как дружбой, искренней дружбой двух пожилых соседей, что, как известно, не менее ценно, чем любовь. Впрочем, к концу лета слово "пожилая" к Симе уже никак не подходило - она выглядела очень даже моложаво.
Не меньше Симы преобразился и Анатолий Анатольевич. Самое главное - его перестало мучить давление. Ну и что тоже немаловажно, на его обычно угрюмом лице появилась приветливая улыбка. Похоже, общение с кошкой затронуло в душе писателя какие-то дремавшие струны. Возвращая Симу хозяевам, он сказал:
- Мы с Симой так подружились, что теперь я буду по ней скучать. На следующее лето, если не возражаете, мы с ней снова поживём на даче. С ней мне работалось, как никогда, хорошо.
Чижуля
В детстве мне подарили кенара, известного певуна, стоящего в табели о рангах среди певчих пернатых на втором месте после соловья. Пичуга была меньше воробья, но по окрасу и изяществу намного превосходила вездесущую серую птаху. Жёлто-оранжевый, с коричневыми пестринками на крыльях, кенар выглядел, как артист во фраке. Собственно, он и был артистом, неиссякающим певцом, влюблённым в исполнительское искусство, - с утра до вечера он распевал песенки, и довольно сложные: этакое многоколенное верещание, которое то переходило в свист, то рассыпалось в мелодичных переливах. Я прямо-таки заслушивался его концертами.
Мой кенар жил в прекрасных условиях: имел просторную клетку с двумя жёрдочками - одна неподвижная (ветка-насест), другая (карандаш на бечёвке) служила качелями, - клетка стояла на подоконнике, и из неё был отличный обзор всего двора; кормил я своего дружка отборными семечками и постоянно разговаривал с ним. К тому же у нас жила собака Вета, которая проявляла к кенару повышенный интерес: то и дело подходила к клетке, принюхивалась, виляла хвостом, повизгивала, всячески показывала, что ей нравятся песенки маленького артиста. Так что недостатка в общении кенар не испытывал. Но главное - я часто оставлял клетку открытой, и кенар мог свободно летать по комнате. Позднее, когда он привык к новому жилью, я время от времени открывал и форточку - кенар вспархивал на раму окна и голосисто выдавал трели на весь двор, а иногда и совершал облёт тополя напротив нашего окна - сделает круг и возвращается в свою обитель - всё-таки дома было спокойней и надежней, чем в огромном шумном пространстве за окном, где грозно каркали вороны, вдоль подвала шастали кошки, а на асфальтированном пятаке гоняли мяч мальчишки, стучали костяшками доминошники, и кто-нибудь непременно выбивал ковёр или заводил мотоцикл.
Кенара я назвал неудачно - Чижуля, и всё потому, что меня ввёл к заблуждение приятель. Он принёс пичугу и сказал:
- Вот, дарю тебе чижика. Купил на рынке, да мать не разрешает дома держать. Он начинает петь, как только взойдёт солнце, и мать всё время не высыпается. Можно, конечно, клетку закрывать тряпками - в темноте он не поёт, - но ведь жалко его.
Так и появился у меня Чижуля. Спустя месяц к нам зашёл мой всезнающий дядя и авторитетно заявил, что птица в клетке вовсе не чижик, а самый что ни на есть кенар; но, поскольку Чижуля уже откликался на свою кличку, я решил оставить всё как есть, не придумывать кенару новое имя, не сбивать его с толку.
Чижуля оказался на редкость сообразительным. Когда я разговаривал с ним, он внимательно слушал, не отрывая глаз-бусинок от моего лица, и то кивал в знак согласия, то раскрывал рот от удивления. Во всяком случае, когда на меня сваливались неприятности и я с горечью в голосе произносил: "Плохи дела, Чижуля!" - он садился на насест, склонял голову набок и опускал крылья - всем своим видом давал понять, что огорчён безмерно. Когда же у меня случалась удача и я восклицал: "Дела, Чижуля, идут как нельзя лучше!" - он приподнимался на носки и заливался радостным пением. Но всё это мелочь в сравнении с тем, что Чижуля умел делать.
Как только я входил в комнату и, посвистывая, спрашивал: "Чижуля, где ты?" - он тут же откликался - звонко тренькал. Я говорил: "Чижуля, покачайся!" - он прыгал на качели и раскачивался. Стоило мне сказать: "Чижуля, спой!" - как он исполнял весь свой репертуар. Но и это ещё не всё. Чижуля по команде открывал клетку! Я бросал клич: "Чижуля, открой дверцу!" - и чем бы мой пернатый друг в это время ни занимался - клевал ли семечки, качался ли на качелях, - мгновенно забрасывал своё занятие и спешил к дверце клетки; клювом поворачивал крючок и выталкивал дверцу наружу. "Чижуля, ко мне!" - говорил я, протягивая руку, и мой дружок выходил из клетки и вскакивал на ладонь. "Сюда!" - я хлопал себя по плечу - Чижуля взлетал на плечо и клювом дотрагивался до моего уха, как бы говорил: "Вот какой я умный, талантливый!". Если при этом ко мне ласкалась Вета, Чижуля на неё посматривал свысока - и в прямом и в переносном смысле, мол: "Я ближе к хозяину и наша дружба значительней и крепче". Чтобы не вызывать у Веты ревности, я одной рукой поглаживал её, а другой - легонько Чижулю.
Надо отметить - все наши "цирковые номера" Чижуля проделывал с невероятной готовностью - он был очень исполнительным, старательным артистом. Разумеется, в награду за каждый "номер", я давал ему ядрышко семечка.
Частенько мы с Чижулей играли в "кошки-мышки": я привязывал к нитке дохлую муху и "водил" ею по столу, а Чижуля смешно гонялся за ней, раскинув крылья. Или я делал бумажного голубя и пускал его по комнате, а Чижуля с негодующим писком летал за ним и всё норовил клюнуть непонятного гостя. И с собакой Чижуля любил поиграть: когда Вета спала, он осторожно подкрадывался к её хвосту и щипал за шерстинки.
Поиграю я с Чижулей, послушаю его песенки и говорю: "Ну всё, Чижуля, иди на место, в клетку". И он моментально летит в свою "квартиру". Как-то я подсчитал - Чижуля выполнял целых восемь команд! Ко всему прочему, он научился пить воду из крана - ну, конечно, при слабой струйке - сильной побаивался. И какие там условные рефлексы?! Он явно понимал, что я говорил, отдавал отчёт своим поступкам. Ну не могли же его предки открывать дверцы клеток, или пить из водопроводного крана, или играть с бумажными птицами?! И ладно б всё это делала собака или кошка, а то ведь пичужка! И как в такой крохотной головке появлялись столь сложные мысли?!
Однажды весной Чижуля как обычно вылетел в форточку, обогнул тополь, но в комнату не вернулся, а уселся на соседнем карнизе. Потом и с карниза вспорхнул и понёсся к домам напротив. Я выбежал во двор.
- Вон он! На балконе! - закричали мальчишки.
Чижуля сидел на балконе противоположного дома. Посвистывая, я позвал беглеца. Он нехотя подлетел ко мне, сникший, печальный. Тут до меня и дошло - ему нужна подружка.
Канарейку я купил на птичьем рынке. Внешне она выглядела малопривлекательной, была вся какая-то взлохмаченная, с нелепым чёрным пером на боку. И характер у неё оказался не подарочек: как только я впустил её в клетку, она нахохлилась, что-то забубнила, затопала ножками на Чижулю и начала гонять его по клетке.
В конце концов загнала его в угол, по-хозяйски прошлась по клетке, съела все семечки, попила воды из блюдца, забралась на насест, почистила клюв; затем немного покачалась на качелях, снова вспрыгнула на насест и, зевнув, приготовилась ко сну - взъерошилась, превратившись в пушистый шарик, закрыла глазки и спрятала головку под крыло. Чижуля вышел из угла и встряхнулся, чтобы прийти в себя от неожиданного потрясения, потом немного покрутился в нерешительности, со страхом поглядывая на вздорную особу, почесал затылок лапкой, как бы прикидывая, что делать в сложившейся ситуации; наконец наметил план действий - стал прихорашиваться, разглаживая клювом перья, а когда привёл себя в порядок, впрыгнул на насест и расположился на безопасном расстоянии от задремавшей канареихи. Выдержав паузу, он с величайшей предосторожностью, переступая по жёрдочке, подкрался к "невесте" и легонько клювом дотронулся до неё. Канареиха встрепенулась и опять набросилась на Чижулю; согнала его с насеста и, недовольно бурча, вновь погрузилась в сон.
Так продолжалось с неделю, и все эти дни канареиха измывалась над моим Чижулей.
Но в один прекрасный день, вернувшись из школы, я обнаружил клетку открытой; Чижуля сидел на распахнутой форточке и с особым подъёмом давал концерт на весь двор; у него был прямо-таки ликующий вид. Когда я подошёл к окну, он вспорхнул на моё плечо и затараторил в ухо: "Слава богу, избавился от этой сварливой дурёхи!"
Рыжик
Я нашёл его в лесу. Он лежал в траве - светло-рыжий комок с выщипанным хвостом и ранками на голове; похоже, упал с дерева, где его клевали вороны, - они часто нападают на бельчат. Притаившись в траве, он испуганно смотрел на меня, его нос мелко дрожал от прерывистого дыхания.
Когда я принёс бельчонка домой, мой пёс Миф пришёл в страшное волнение: стал крутиться вокруг нас, принюхиваться - необычный зверёк произвёл на него сильное впечатление. Некоторое время Миф сердито бурчал и фыркал, на всякий случай задвинул свою миску под стол.
Прежде всего я решил покормить найдёныша и налил в блюдце молоко, но бельчонок был слишком слаб и сам пить не мог. Тогда я впрыснул молоко в его рот пипеткой. Бельчонок смешно зачмокал и облизался. Молоко ему понравилось - он выпил целое блюдце. Потом я начал сооружать жилище бельчонку. На стол поставил коробку из-под обуви, наполовину прикрыл её фанеркой, а внутри устроил мягкую подстилку. Жилище бельчонку тоже понравилось - он сразу же в нём уснул.
Два дня бельчонок не вылезал из коробки, только высовывал мордочку и с любопытством осматривал комнату. Если в этот момент поблизости находился Миф, бельчонок сразу же прятался и зарывался в подстилку.
На третий день меня разбудил Миф. Он стоял около стола и лаял, а бельчонок сидел на коробке и, быстро перебирая лапами, грыз карандаш. "Посмотри, что делает этот рыжий проказник!" - как бы говорил Миф и топтался на месте от негодования.
- Он поправился и хочет есть, - успокоил я Мифа.
Рыжик - так назвал я бельчонка - проявил редкий аппетит. Он ел всё: овощи и фрукты, печенье и конфеты, но особенно ему нравилась кожура лимона. Схватит лимон и начинает крутить, выгрызая ровную полоску на цедре. Но конечно, любимым лакомством Рыжика были орехи - их он мог щёлкать без устали. Разгрызёт орех, ловко очистит от скорлупы и жуёт. Ещё не съел один орех, а уже берёт другой и держит его наготове.
Время от времени Рыжик делал кладовки - прятал про запас огрызки картофеля, моркови, печенье, орехи. Эти заначки я находил по всей квартире: под столом и за шкафом, на кухне за плитой и даже под подушкой на кровати.
Через месяц Рыжик превратился в красивого зверька, с ярко-оранжевой блестящей шёрсткой и пушистым хвостом. Он совсем освоился в квартире и с утра до вечера бегал из комнаты на кухню и обратно; быстро, как язычок пламени, забирался по занавеске на карниз и, пробежав по нему, прыгал на шкаф. Со шкафа скачками перебирался на косяк двери, с косяка бросался вниз и по коридору, шурша коготками, проносился на кухню. Там вскакивал на стол, со стола - на полку около окна.
Полку Рыжик избрал как наблюдательный пункт. С неё были видны не только деревья за окном, но и коридор и комната. Сидя на полке, Рыжик всегда знал, где в этот момент находится Миф, какая птица - голубь или воробей - сидит на оконном карнизе, что из съедобного лежит на столе. На полке Рыжик чувствовал себя в полной безопасности, но, если замечал, что на дерево уселась ворона, стремглав бежал в коробку.
Со временем Рыжик и Миф подружились. Даже устраивали игры: Рыжик схватит мяч, впрыгнет на стол и, повиливая хвостом, перебирает мяч лапами - как бы поддразнивает Мифа. Миф облаивает Рыжика, делает вид, что злится, на самом деле лает, просто чтобы напомнить бельчонку, кто главный в квартире. Если Рыжик сразу не бросает мяч, Миф идёт на хитрость: подкрадывается с другой стороны и бьёт лапой по столу. Рыжик тут же бросает мяч и по занавеске вскакивает на карниз.
Заметив, что Миф спит, развалившись посреди комнаты, Рыжик начинал через него перепрыгивать. При этом бельчонок немного зависал в воздухе и, как мне казалось, любовался своей отвагой и ловкостью. Во всяком случае, в такие минуты его глаза были полны восторга.
Миф не любил, когда ему мешали спать. Да и как можно спокойно спать, когда над тобой летают всякие с острыми когтями?! Миф открывал глаза и, не поднимая головы, искоса следил за трюками бельчонка. Улучив момент, Миф вскакивал и пытался цапнуть Рыжика за хвост. Но не тут-то было! Юркий бельчонок уже стремительно нёсся к полке.
У Рыжика оказался весёлый нрав, и все его игры были безобидными. Только иногда, чересчур разыгравшись, он начинал грызть ножки стульев. Заметив это, я сразу хлопал в ладони:
- Рыжик, нельзя!