Белый и чёрный
Тот посёлок расположен у подножия гор, вершины которых теряются в дымке. К посёлку плотной массой подступают леса. До райцентра, где работает большинство посельчан, около пятидесяти километров, но дорога хорошая, усыпана щебёнкой и гравием. В ненастье над посёлком, зацепившись за горы, подолгу висят грузные облака, зато в солнечные дни меж домов тянет ветерок и остро пахнет хвоей.
Первым в посёлке появился Белый, молодой длинноногий пёс с ввалившимися боками. Он был белой масти, с жёлтой подпалиной на левом ухе, один глаз зеленовато-коричневый, другой - голубой, почти прозрачный. Эти разноцветные глаза придавали ему выражение какого-то целомудрия. Позднее, когда он прижился в поселке, все заметили его застенчивость в общении с людьми и робкое почтение в общении с местными собаками. Никто толком не знал, откуда он взялся. Одни говорили, прибежал из райцентра, другие - из соседнего посёлка, находящегося по ту сторону гор.
Первые дни Белый, словно загнанный отшельник, обитал на окраине посёлка, в кустах, только изредка вкрадчиво подходил к домам, жалобно скулил, несмело гавкал. Случалось, ему выносили объедки, но чаще прогоняли - у всех были свои собаки. С наступлением осенних холодов Белый облюбовал себе под конуру большой дощатый ящик около заброшенного склада. В этом ящике когда-то доставили в посёлок трансформатор, а потом за ненадобностью выбросили.
Рядом со складом находился дом бывшего сторожа Михалыча. За свою долгую жизнь Михалыч так и не обзавёлся семьей, не устроил быт, даже обедал в поселковой столовой. Он вёл скрытный образ жизни, брал книги в библиотеке райцентра, втайне писал и посылал в городскую газету фенологические наблюдения, но их всегда возвращали. Эти наблюдения Михалыч излагал в форме размышлений. "Возьмите любой куст, - писал он. - В нём заключается весь мир. В нём полно разных букашек, и у них своя вражда и своя дружба. У них всё, как у нас. И страсти и трагедии…"
Михалыч начал подкармливать Белого, и как-то незаметно они сдружились. Во время затяжных дождей Михалыч пускал собаку в дом и, прихлёбывая чай, подолгу беседовал с ней.
- Ну что, Белый, намыкался? Эх ты бедолага. Вот так твои собратья шастают по посёлкам, ищут себе хозяина, не знают, к кому прильнуть, кому служить, а их гоняют отовсюду. Народ-то какой пошёл - не до вас. Все норовят подзаработать побольше, забивают дома добром, точно всё в гроб возьмут. А жизнь-то, она ведь короткая штука, и оставляем-то мы после себя не вещи и деньги, пропади они пропадом, а память о себе и дела наши добрые.
Пёс сидел около ног Михалыча, смотрел ему в глаза, ловил каждое слово; то вскакивал, топтался на месте и, отчаянно виляя хвостом, улыбался, то замирал, и в его разноцветных глазах появлялись слёзы.
- Ну-ну, не плачь, - теребил собаку за загривок Михалыч. - Не дам тебя в обиду.
Освоившись у Михалыча, Белый окреп, раздался в груди, стал держаться уверенней, случалось даже, облаивал прохожих, давая понять, что на складе появилась охрана.
Белый сильно привязался к Михалычу. С утра сидел на крыльце и прислушивался, когда тот проснётся, а заслышав шаги и кашель, начинал вертеться и радостно поскуливать. Михалыч открывал дверь, гладил пса, шёл в сарай за дровами. Белый забегал вперёд, подпрыгивал и весь сиял от счастья. После завтрака Михалыч доставал рюкзак, брал ведро - собирался в лес за грибами и орехами; заметив эти сборы, Белый нетерпеливо вглядывался в лицо Михалыча, так и пытался выяснить, возьмёт его с собой или нет?
- Ладно уж, возьму, куда от тебя денешься? - успокаивал его Михалыч, прекрасно понимая, что с собакой в лесу спокойней.
В полдень Михалыч ходил на почту, потом в столовую, и пёс всюду его сопровождал. Но ближе к зиме Белый внезапно исчез.
- Думается, загребли твоего пса, - как-то обронил Михалычу шофёр Коля. - Намедни фургон ловцов катал по окрестности. И правильно. Надобно отлавливать одичавших псов. Нечего заразу всякую разносить. Они ж вяжутся с лисицами, а у тех чума, лишай.
Коля слыл бесстрашным мужчиной, поскольку водил свой "газик" на бешеной скорости, входил в столовую, толкая дверь ногой, и говорил зычно, с присвистом. Он был суетливый, носил вызывающе яркие рубашки и галифе.
- Ловцы щас демонстрируют новое изобретение, - возвестил Коля с довольной улыбочкой. - Душегубку. Вывели выхлопную трубу в фургон и, пока катят в райцентр, травят собак газом. Быстро - раз, два и готово.
- Дурак ты, - буркнул Михалыч, брезгливо поджав губы. Потом постоял в раздумье, осмысливая изощрённые методы убийства животных, и заспешил к автобусу, проклиная разных, начисто лишённых жалости.
- Тоже мне, сердобольный нашёлся! - крикнул ему вслед Коля.
Михалыч приехал в райцентр на живодёрню.
- Если собака с ошейником, ждём хозяев три дня, а если без ошейника, усыпляем, - объяснил Михалычу мужик с оплывшим лицом. - Поди в загон, там вчера привезли партию. Там есть пара белых. Может, один твой кобель.
В загоне, предчувствуя неладное, одни собаки жались к углам и тяжело дышали; другие стояли, обречённо понурив головы, и только судорожно сглатывали; третьи отчаянно бросались на решётку. Михалыч смотрел на собак, и его сердце сжималось от сострадания.
Белого среди узников не было.
Он появился весной. Заливаясь радостным лаем, нёсся из леса к дому Михалыча, а за ним, смешно переваливаясь, семенил… медвежонок. Бурый медвежонок с чёрной лохматой головой.
- Где ж ты пропадал, чертёнок? - встретил Михалыч Белого. - И кого это ты с собой привёл?
Белый прыгал вокруг Михалыча, лизал ему руки, а медвежонок стоял у склада и недоумённо смотрел на эту встречу. Вытянув морду, он некоторое время сопел, принюхивался, потом присел и помочился. Белый подбежал к нему, как бы подбадривая, приглашая подойти к Михалычу поближе.
- Совсем несмышлёныш, даже человека не боится, - вслух сказал Михалыч, разглядывая нового гостя. - Наверно, мать потерял и потянулся за Белым. Но как они свиделись?
Так и осталось для Михалыча загадкой, где так долго пропадал Белый и каким образом нашёл себе необычного друга.
Чёрный, как назвал медвежонка Михалыч, оказался доверчивым, с весёлым нравом. Оставив метки вокруг склада и дома Михалыча, он застолбил собственную территорию и стал на ней обживаться: в малиннике вдоль забора собирал опавшие ягоды, в кустарнике за складом откапывал коренья. А под старой яблоней устроил игровую площадку: приволок деревянные чурки и то и дело подкидывал их, неуклюже заваливаясь набок, или забирался на яблоню и, уцепившись передними лапами за сук, раскачивался с осоловело счастливым выражением на мордахе. На ночлег они с Белым забирались в ящик, благо он был большим.
По утрам Чёрный подолгу прислушивался к поселковым звукам: гавканью собак, мычанию коров, людским голосам, сигналам автобуса. А по вечерам, встав на задние лапы, зачарованно рассматривал освещённые окна и огни фонарей.
Однажды ребята, которые приходили поглазеть на медвежонка, конфетами заманили его на близлежащую улицу, и там на него напали собаки. К другу на выручку тут же бросился Белый. Тихий, застенчивый пёс вдруг ощетинился, зарычал, заклацал зубами и разогнал своих собратьев.
С того дня, под прикрытием Белого, Чёрный отваживался посещать и более отдалённые улицы, но без "телохранителя" дальше дома Михалыча не ходил: побаивался чужих собак.
Михалыч получал небольшую пенсию и особой едой своих подопечных не жаловал. Поэтому Белый и Чёрный изредка подходили к столовой и усаживались около входа в ожидании подачек; осторожно заглядывали в дверь, принюхивались.
Многие недолюбливали эту компанию. Особенно шофёр Коля.
- Михалыч совсем спятил, - с издёвкой говорил он. - Устроил зоопарк. Подождите, медведь подрастёт, наведёт шороху. Сараи начнёт ломать, задирать коров.
Но у ребят Чёрный был любимцем: они кидали ему пряники, печенье. Кое-что перепадало и Белому. Чёрный не жадничал и, если угощение падало ближе к его другу, никогда за ним не тянулся.
За лето медвежонок сильно подрос, но никакой агрессивности не проявлял. По-прежнему большую часть времени они с Белым проводили около склада и дома Михалыча, а иногда подходили к столовой. Он стал совсем ручным - брал угощение из рук и в благодарность облизывал детские пальцы.
Но однажды осенью случилась неприятность. Одна девчушка кормила его пряниками, и он, забывшись, слегка потеребил её лапой - не медли, мол, отдавай всё сразу - и нечаянно царапнул ладонь ребёнка. Увидев кровь, мать девчушки заголосила на весь посёлок. Поблизости оказался шофёр Коля; размахивая руками, он расшумелся:
- Я ж говорил! Я ж предупреждал! Это первая ласточка! Ещё не то будет! Спохватитесь - поздно будет.
О случившемся узнали в райцентре, и власти дали команду пристрелить медведя.
То утро было необыкновенно светлым - за ночь выпал снег. Чёрный, подчиняясь невидимым механизмам природы, уже натаскал в ящик прутьев и сухих трав, уже утаптывал подстилку, готовясь залечь в спячку, и тут приехала милиция. Михалыч с Белым отлучились на почту и не видели, что произошло.
Услышав голоса, Чёрный вылез из ящика и уставился сонными глазами на людей. Его нос был перепачкан кашей, которой накануне Михалыч кормил своих приёмышей. Чёрный думал, ему принесли новое угощение, но вдруг увидел яркие вспышки, услышал оглушительные выхлопы и сразу почувствовал острую боль в груди. Несколько секунд он ещё сидел, стонал, недоумённо смотрел на людей, а в него всё палили. Потом Чёрный заревел и, пытаясь сбить жар в груди, повалился на снег, стал кататься на животе, трясти головой… и постепенно затих.
…Увидев друга мёртвым, Белый окаменел, потом истошно завыл, забился в ящик и двое суток из него не вылезал. А на третий день его точно заменили: он перестал отлучаться от дома Михалыча и зло рычал на всех, кто бы ни проходил мимо.
- Он сбесился, этот кобель, - громогласно заявил шофёр Коля.
Слух о том, что Белый подцепил бешенство, разнёсся по всему посёлку. Чтобы уберечь собаку от расправы, Михалыч посадил Белого на цепь у крыльца, но однажды обнаружил цепь пустой. Вначале Михалыч подумал - кто-то отстегнул ошейник и сдал Белого собаколовам, но, съездив в райцентр, узнал, что на живодерню он не поступал. И тогда Михалыч решил, что Белый сам разогнул карабин, связывающий ошейник с цепью.
Белый исчез из посёлка так же внезапно, как и появился. Иногда Михалыч думал, что пёс не вынес унизительного сидения на цепи и, обидевшись на него, Михалыча, предпочёл полуголодное существование в окрестных лесах. А иногда Михалычу казалось, что Белый отправился на поиски тех, кто убил Чёрного, хотел отомстить за друга.
Щенок
Дать имя человеку - проще простого. Обычно родители над именем ребёнка долго голову не ломают. Раньше давали имя в честь святого, в день которого ребёнок появился на свет, или в честь знаменитого родственника - с надеждой, что потомок станет не менее знаменитым. Потом стали называть детей в честь великих строек; например, Днепрогэс. В те времена некоторые родители, пытаясь быть современными, заходили слишком далеко - нарекали отпрысков Трактором, Шестерёнкой.
Теперь некоторые молодые родители, желая пооригинальничать, дают звучные иностранные имена или полузабытые, древнерусские, но большинство, к счастью, выбирают самые обычные. Именно к счастью, иначе трудно представить сложный букет из ребячьих имён где-нибудь в саду (в детском саду, разумеется), где Винтик соседствовал бы с Ромашкой, Сталина с Лютиком. Это не букет, а бездарный винегрет. Настоящий букет - это Алёша и Оля, Таня и Дима. Просто, красиво и благозвучно. Короче, дать имя человеку не так уж и сложно, выбор большой, а фантазия у родителей, как правило, недюжинная.
Совсем другое - придумать кличку животному. Скажем, собаке. Это нешуточное дело. Здесь одной фантазии мало. Необходимо учитывать родословную или внешний вид и характер животного, и даже его таланты. Нельзя же, к примеру, белую дворняжку назвать Клякса. Ну Хризантема, ну Белка - ещё туда-сюда, но Клякса - просто нелепость. Или взять и записать в паспорте огромного волкодава - Тузик. Это оскорбительно для такой собаки и вообще издевательство над ней. Кличка должна соответствовать животному и быть короткой. Длинные клички плохо воспринимаются животным на слух. Не случайно, Джульбарса чаще зовут сокращённо - Джуля, а Викторию - Вика.
Немаловажная вещь - характер животного. Никак нельзя весёлому, ласковому щенку давать свирепую кличку. Или глупого пса (такие крайне редко, но встречаются - обычно у хозяев, не блещущих умом) звать Сократом, который, как известно, был великим человеком.
Придумать хорошую кличку животному - дело тонкое и крайне ответственное. Вот поэтому мы с фотографом Игорем долго ломали голову, никак не могли придумать кличку одному щенку, этакому лопоухому существу, которое неожиданно у нас появилось.
Игорь фотохудожник, снимает исключительно пейзажи - я называю его "видовик". В то лето фотограф решил поснимать Рыбинское водохранилище и пригласил меня с собой за компанию, сказал, что на водохранилище можно вдоволь отдохнуть и набраться впечатлений (на самом деле я выполнял роль подсобного рабочего - таскал его кофр и треногу, пока он выбирал нечто живописное, колоритное, выразительное, но всё же я и отдохнул, и набрался кое-каких впечатлений). увидели щенка с висячими ушами. Он был разношёрстный, нескладный, с дурашливым взглядом. Переваливаясь с боку на бок, подбежал к нам, завилял хвостом. Мы погладили его и пошли своей дорогой, а он поплёлся за нами. У причала мы встретили местного мальчишку Антона, нашего приятеля.
- Чей щенок? - спрашиваем.
- Ничей, - ответил Антон. - Он был у туристов. Они здесь жили в палатке, и щенок от них сбежал. А когда туристы уехали, объявился.
- А как его зовут? - поинтересовался я.
- Не знаю, - Антон пожал плечами.
Мы решили взять щенка с собой на съёмки и, пока укладывали фототехнику в лодку, придумывали ему кличку.
- Давай назовём её Маруся, - предложил мастер пейзажей. - Во-первых, она девица, а во-вторых - для деревенской собаки и имя должно быть деревенским.
- Лучше назвать Анфиса, - сказал я. - Звучит как-то.
- Не-ет, плохо, - протянул фотограф. - У меня была знакомая с таким именем - жуткая женщина… Прямо не знаю, как её назвать. Вспоминается множество имён, но все неважнецкие.
Так ничего и не придумав, мы посадили щенка в лодку и поплыли. Наша ушастая подружка сразу освоилась в лодке: схватила щепку и стала её подкидывать.
- Надо же, такая игрунья! - умилялся фотограф, пока я работал кормовым веслом. - И совершенно не боится качки! Прямо-таки морская душа. Назовём-ка её Капитан! Или - Салака!
- Грубо! Режет ухо! - поморщился я и стал перечислять собачьи клички, которые приходили на ум: - Берта, Ника, Франческа, Изольда…
- Избито! Банально! С претензией! - махал рукой фотограф и, высматривая на берегу колоритное и выразительное, рассуждал: - Имя должно, быть простым и романтичным. А ты - Берта, Франческа! Куда тебя всё уводит? Не надо нам богинь, но и всяких Пеструшек не надо. Ищи что-то среднее. Золотую середину.
В тот день фотограф сделал особенно удачные снимки и на обратном пути торжествовал:
- Собачонка принесла мне удачу. Странное дело - обычно женский пол на кораблях приносит несчастье, а мне сегодня повезло как никогда. Я запечатлел штук пять эффектных видов.
В деревне мы занимали покинутый дом и, не раздумывая, поселили собачонку у себя. Вечером к нам зашёл Антон. Обычно он весь день околачивался у шоссе, смотрел на проезжающие машины. Или сидел на брёвнах и лупой прожигал древесину. Но каждый вечер Антон являлся к нам. Я с ним вёл разговоры о пустяковых вещах.
- Знаешь, кого в деревне больше всего? - спрашивал меня Антон.
- Кого?
- Петухов. Они спят прямо на деревьях. В курятниках спят старые, а молодые - на деревьях. Ох и задиристые эти молодые! Вот только поют некрасивыми голосами.
- В городе голубей больше всего, - сообщал я. - Бывает, тоже дерутся, но жаль, не поют.
В один из таких разговоров встрял фотограф.
- Ты вот что! - обратился он к Антону. - Оставь петухов в покое, займись делом. Вот у тебя есть лупа. Хорошая, я видел. Ты знаешь, что лупой можно выжигать картины?
- Как это?
- А так. Тащи доску, покажу.
С того дня фотограф вёл с Антоном разговоры о серьёзных вещах.
После плавания на лодке с собачонкой Антон зашёл к нам и спросил:
- Вы что, щенка оставите у себя?
- Пусть поживёт у нас, - сказал фотограф.
- А как вы его назвали?
- Ещё не назвали, - пояснил я. - Это дело сложное. Может, у тебя есть какие мысли на этот счёт? Учти, собачка девчонка.
- Назовите Стрелка.
- Хм, собачка необыкновенная, - усмехнулся фотограф. - Сегодня принесла мне удачу. И как можно её называть какой-то Стрелкой?! Ты ведь будущий художник, выжигаешь картины! У тебя должно быть воображение! Думай, думай!
- Королева! - ляпнул Антон и покраснел - сам понял, что сморозил глупость.
Немного помолчав, Антон заявил:
- Вообще-то, пацан как-то её называл.
- Какой пацан? - спросили мы. - Ну сын туристов. Он везде бегал, искал щенка, плакал…
- Надо бы разыскать этих туристов. Они наверняка жутко переживают, что потеряли собачонку, - сказал я.
- Да-а, - протянул фотограф. - Мы сделаем вот что. Я сфотографирую щенка и в городе дадим объявление в газету. Возможно, туристы откликнутся.
Несколько дней мы прожили в деревне и всё это время не расставались с собачонкой. Она и спала с нами: то у меня на кровати, то у фотографа; во сне чмокала, виляла хвостом, а однажды вцепилась в мой мизинец и начала сосать. По утрам она подлезала под одеяло, лизала щёки, тявкала в уши. Или спрыгивала на пол и поднимала возню с нашими ботинками. Вся её сияющая мордаха так и говорила: Вставайте, лежебоки, на съёмку пора!
Днём мы с фотографом ходили на съёмку, и собачонка всегда сопровождала нас, причём, когда мы работали, вела себя безукоризненно: не вертелась под ногами, не грызла кофр и треногу, даже отгоняла от нас ворон, чтоб не мешали, - "поддерживала порядок на съёмочной площадке", как говорил фотограф.
Антон тоже раза два ходил с нами на пленэр, но вёл себя не очень прилично: шатался от меня к фотографу, то покрутит треногу, то сунет палец в камеру, то начнёт мучить вопросами - для чего это, для чего то? Почему одно называется так, другое эдак? Мне-то что! Я спокойно всё объяснял ему, а вот фотограф нервничал:
- Вы своей болтовнёй сильно мешаете мне! Для хорошей съёмки главное что?
- Фотоаппарат! - поспешно выдавал Антон.
- Умение сосредоточиться! - повышал голос мастер художественной фотографии. - Фотокамера - дело второе. Главное - сосредоточиться, уловить состояние природы, найти эффектное освещение, подождать, пока там облачко найдёт или побежит рябь по воде…