- В это трудно поверить. - Он помотал головой. - В то, что это могло так кончиться. С ней, с этой женщиной. - Он посмотрел в сторону, а потом повернулся к Фи со слезами на глазах. - Эта женщина... она любила меня. Она была самой лучшей. Многие люди думают, что знают меня, но только твоя мать знала, на что я способен - и в хорошем, и в плохом смысле. - Еще один взмах головой. Он вытер глаза. - Анна, Анна была такой, какой должна быть жена. Такой, какими должны быть все люди. Она была послушной. Знала свои обязанности. Не возражала против моих решений, разве что три или четыре раза за всю нашу совместную жизнь. Она была чистюля, она умела готовить... - Он снова плакал. - И она была твоей матерью, Фи. Никогда не забывай об этом. В этом доме никогда не было грязных полов.
Боб поставил стакан и закрыл лицо руками. Рыдания душили его.
- Это еще не все, - сказал отец. - Далеко не все.
Фи вздохнул.
- Я знаю, кто во всем виноват, - сказал отец, уставившись в пол. Затем он поднял голову. - Знаешь, как все началось?
Фи ничего не ответил.
- Один урод в "Св. Олвине" решил, что я ему больше не нужен. Вот с чего начались неприятности. А почему я не всегда ходил на работу? Потому что мне нужно было заботиться о жене.
Он ухмыльнулся сам себе.
- У них не хватило элементарного приличия, чтобы понять: мужчина должен заботиться о своей жене. - Его наводящая ужас улыбка напоминала судорогу. - Но моя кампания уже началась, сынок. Я уже сделал первый выстрел. Пусть теперь будут внимательнее. - Он наклонился вперед. - И в следующий раз перебивать меня не станут.
- Она не просто умерла, - сказал Боб Бандольер. - Это "Св. Олвин" убил ее. - Он допил виски, и его лицо снова перекосило. - В болезни и в здравии, помнишь? А они думают, что кто-то еще может делать работу Боба Бандольера. Думаешь, они спросили постояльцев? Нет. Они могли бы спросить того чернокожего саксофониста - даже его. Гленрой Брейкстоун. Каждый вечер этот человек говорил: "Добрый вечер, мистер Бандольер", а он считал себя таким важным, что едва ли еще на кого тратил хотя бы пару слов. Но ко мне он относился с уважением, да. Они не хотели об этом знать? Теперь они узнают. Уж я об этом позабочусь. - Лицо его успокоилось. - Эта женщина - вся моя жизнь.
Он встал.
- Теперь нужно кое-что сделать. Твоя мать умерла, но жизнь продолжается.
Неожиданно Фи осознал всю правду. Он был сам наполовину мертв, часть его принадлежала умершей матери. Отец направился к телефону.
- С нами будет все в порядке. А вот все остальные пусть будут начеку.
Секунду он сосредоточенно смотрел на телефон, пытаясь вспомнить номер, затем набрал несколько цифр.
Сунчана проснулись и начали ходить по спальне.
- Доктор Хадсон, это Боб Бандольер. - Подобие улыбки то появлялось, то исчезало. - Я знаю, сейчас рано, Хадсон. Я не звоню просто так. Ты знаешь, где я живу?... Потому что... Да, я совершенно серьезен. Поверь, я не шучу.
Фи поднялся с кушетки. Он наклонился и подобрал толстую черную Джуд, которая тут же замурлыкала. Его руки все еще были в засохшей крови и на фоне черной шерсти казались ярко-красными.
- Потому что ты мне нужен сейчас, старик. Моя жена умерла сегодня ночью, и мне нужно свидетельство о смерти, чтобы позаботиться о ней дальше.
Отдельные длинные волоски шерсти Джуд прилипали к его пальцам.
- Хадсон.
Наверху смыли воду в туалете.
Фи понес Джуд к окну.
- Хадсон, послушай меня. Вспомни, как я прикрывал твою задницу. Я был тогда ночным портье, я знаю, что там происходило.
Фи протер глаза и выглянул в окно. Там был невидимый человек, и он заглядывал внутрь.
- Я бы сказал, что ты был очень занят, вот что происходило.
- Давай назовем это сердечным приступом, - сказал отец.
Джуд тоже видела невидимку. Она их всегда видела - они для нее вовсе не были новостью. Соседи ходили по комнате, они одевались.
- Мы кремируем, - произнес отец.
Фи почему-то покраснел.
- Алло, пригласите мистера Ледвелла, - сказал отец. - Это Боб Бандольер. Мистер Ледвелл? Боб Бандольер. Мне жаль, что приходится сообщать об этом, но моя жена умерла этой ночью, и я бы хотел остаться сегодня дома, но если я очень понадоблюсь... Очень много забот с похоронами, и у меня маленький сын... Она была больна, да, сэр, серьезно больна, но все равно это большая трагедия для нас...
Глаза Фи наполнились, и по щеке скатилась слеза. Он слишком сильно сжал Джуд, она издала пронзительный, раздраженный крик и вонзила коготь в плечо мальчика.
- Я очень ценю вашу доброту, сэр, - сказал Боб Бандольер.
Он повесил трубку и уже совсем другим голосом произнес:
- Этот старый пьяница, доктор, будет здесь, как только соберет костюм из свалки на полу. У нас есть кое-какие дела, мы должны перестать плакать и одеться. Ты меня слышишь?
9
Боб Бандольер открыл доктору дверь как раз, когда мистер Сунчана уходил на работу, и Фи видел, как соседи сверху восприняли их неказистого гостя: черная сумка, мятый пиджак, сигарета, догоревшая до самых губ. Доктора Хадсона пригласили войти и провели в спальню.
Когда доктор Хадсон вышел из спальни, он посмотрел на часы и начал заполнять печатный бланк на обеденном столе. Боб Бандольер назвал девичью фамилию жены (Димчек), дату рождения (16 августа 1928 года), место рождения (Ажур, Огайо). Причиной смерти была названа легочная недостаточность.
Через полчаса после ухода доктора приехали двое в черных костюмах, завернули мать Фи с головой в простыни и унесли на носилках.
Боб Бандольер побрился дважды, наводя на лице армейский глянец. Оделся в темно-синий костюм. Сделал еще глоток виски, просматривая содержимое ящика с ножами. В конце концов он опустил нож для чистки овощей с черной ручкой в карман пиджака. Надел свое темное пальто и сказал Фи, что скоро вернется, вышел из квартиры и закрыл за собой дверь.
Часом позже он вернулся в таком мерзком настроении, что, когда ударил Фи, его сын мог бы сказать, что били его только потому, что он попался под руку. Он был ни в чем не виноват. Он старался молчать, чтобы соседи не услышали. От гнева Боб Бандольер стал таким неповоротливым, что порезался, доставая нож из кармана. Боб Бандольер взбесился, топнул ногой и замотал палец салфеткой - еще один взрыв гнева, когда он не смог найти бинтов, я не могу найти бинтов, неужели у нас нет даже каких-то чертовых бинтов? Он открыл новую бутылку и стал наливать себе стакан за стаканом.
С утра Боб Бандольер оделся в тот же темно-синий костюм и отправился в отель "Хэмптон". Фи, который сказал, что слишком плохо себя чувствует, чтобы идти в кино, провел целый день, надеясь увидеть невидимок.
Через несколько ночей Боб вспомнил, что надо бы приготовить обед, и после того как взошла луна, а его сын лежал в полубессознательном оцепенении на ковре в гостиной, присосавшись к своей боли, как к леденцу, он вернулся к ящику с ножами и в задумчивой, откормленной, отточенной манере выбрал нож с шестидюймовым лезвием и резной деревянной ручкой. Много часов спустя Фи проснулся настолько, чтобы осознать, что отец несет его в постель, а еще понять по его красивому, ликующему лицу, что поздно ночью, когда его никто не видит, Боб Бандольер возвращается в отель "Св. Олвин".
Их жизнь снова вошла в обычное русло. Боб Бандольер оставлял на столе сандвичи и закрывал за собой дверь - казалось, он забыл о "Белдейм Ориентал" или решил, что походы ребенка в кино в полном одиночестве могут привлечь ненужное внимание соседей: лучше закрыть его одного дома.
Однажды Фи проснулся и увидел радостное лицо отца, склонившееся над ним. Мальчик понял, что отец снова был в отеле, который он ненавидел, и что отец ненавидел отель "Св. Олвин" потому, что любил его, и что на этот раз ему наконец-то удалось пробраться внутрь.
Иногда Фи казалось, что у него вообще никогда не было матери. То и дело он замечал, как кошка пялится в пустое пространство, и знал, что Джуд видела кого-то из невидимого мира. К нему вернулись "Из опасных глубин", и один в пустой комнате мальчик играл в Чарли Карпентера - Чарли, убивающего большую собаку, Чарли, избивающего Уильяма Бендикса до смерти, Чарли, умирающего на глазах улыбающейся Лили Шихан.
После того как отец дал ему коробку цветных карандашей и блокнот, оставленные одним из постояльцев отеля "Хэмптон", Фи проводил целые дни, рисуя огромные ноги, крушащие дома, ноги, давящие мужчин и женщин, разрушающие целые города, рисовал мертвых людей, распластанных в кратерах и лагерях после того, как прошли гигантские ноги. Он прятал свои рисунки под кроватью. Однажды Фи опустил рисунок голой ноги на свой выставленный пенис и чуть не упал в обморок от сочетания блаженства и ужаса. Он был Чарли Карпентером, проживающим тайную историю Чарли Карпентера.
Когда бы он ни встречал соседей, один или вместе с отцом, они скрывались за дверью.
Боб Бандольер сказал:
- Никогда ни слова о твоей матери, ни открытки, они ни разу не удостоили ее телефонным звонком. Такие люди ничем не лучше животных.
Однажды ночью, двадцать пятого октября, Боб Бандольер пришел домой с работы обеспокоенный и раздраженный. Несмотря на два куска мяса и бутылку виски в большой коричневой сумке, он отлупил своего сына, как только снял пальто. Боб Бандольер поджарил мясо и выпил бутылку виски. Каждые десять минут он вскакивал из-за стола и проверял, в каком состоянии его воротничок, достаточно ли блестят усы, идеален ли узел галстука. Отель "Хэмптон", который уступал только "Пфорцхаймеру", превратился в "отстойник", "свинарник". Теперь Боб это знал. Они думают, что понимают, с чем связаны перемены, но эти скаредные козлы так и не поняли самого главного. У них в отеле есть первоклассный служащий, и что они с ним делают? Читают ему лекции. Предлагают сдержанней вести себя с постояльцами. Даже в "Св. Олвине", даже в "Св. Олвине", в отеле, который принес ему столько вреда, в отеле, который оскорбил и больно ранил его, который фактически убил его жену, даже там не было таких дебилов. Может, ему стоит "переключиться", "поменять поле деятельности", "изменить место театра военных действий". Ты даешь и даешь и взамен получаешь унижение.
* * *
На следующее утро, глядя в окно, Фи наконец увидел мельком одного невидимого человека. Он чуть не потерял сознание. Это была бледная светловолосая женщина с несчастным лицом, женщина, которая, наверное, и при жизни была похожа на привидение. Она пришла, чтобы посмотреть на него, Фи знал это. Она искала его так, будто его безвременно ушедшая мать пыталась разыскать своего малыша. А потом, когда его глаза вдруг наполнились слезами, женщина на тротуаре исчезла. Торопливо, почти виновато, Фи вытер слезы. Если бы он мог, он бы вышел через дверь и последовал за ней - прямо в отель "Св. Олвина", потому что она ушла именно туда.
* * *
Следующая значительная перемена в жизни Фи наступила после того, как отец нашел его рисунки. И во время скандала, в самом центре урагана перед Фи во второй раз появилась обитательница невидимого мира, появилась так, что Фи понял - причиной смерти стал он.
* * *
Все началось со спокойного обеда. Разговор шел о "лицемерном пошляке", который отдает приказания Бобу Бандольеру, о "ненадежном и продажном" коллеге, упоминалось о том, какой прекрасной христианкой была Анна Бандольер. Фи грел свои руки над огнем любви и ненависти отца. Посреди удовольствия, которое он получал от этого тепла, до него дошло, что отец задал ему вопрос. Он спросил еще раз.
- А что с той бумагой и цветными карандашами, которые я тебе дал? Это ведь все стоит денег, знаешь ли.
Они не стоили Бобу Бандольеру никаких денег, но это не важно: потеря или порча драгоценных вещей приравнивалась к преступлению. Разве тебе хочется быть плохим, а потом стать просто хуже некуда?
- Не знаю, - сказал Фи, но отвел глаза в сторону.
- Ах, ты не знаешь, - сказал Боб Бандольер, и его поведение стало еще более настойчивым.
Фи угрожало избиение, но лучше уж пусть побьет, чем увидит его рисунки.
- Думаешь, я в это поверю?
Фи снова искоса глянул в сторону своей спальни. Отец вскочил, наклонился через стол и опрокинул мальчика вместе со стулом.
Боб Бандольер ринулся вокруг стола и поднял его за воротник.
- Ты что, совсем ненормальный? Думаешь, от меня просто отделаться, стоит только солгать?
Фи захныкал, а потом взвыл во весь голос. Отец швырнул его в сторону коридора.
- Ты мог бы облегчить свою участь, но ты все испортил. Что ты натворил? Поломал карандаши? Порвал бумагу?
Фи отрицательно помотал головой, пытаясь сообразить, в какой степени можно сказать правду, чтобы отец не стал смотреть рисунки.
- Тогда покажи мне. - Отец затащил его в комнату и толкнул к кровати. - Где они?
И снова Фи невольно предал себя: он посмотрел под кровать.
- Понятно.
Фи закричал "не-е-ет!" и забрался под кровать в отчаянной попытке заслонить от отца рисунки своим телом.
Ругаясь, отец опустился на пол, дотянулся под кроватью до Фи, схватил его за руку и вытащил наружу. Вспотевший, сопротивляющийся Фи отшвырнул стопку рисунков в сторону и нечаянно ударил отца. Он пытался вырваться из его рук, чтобы уничтожить рисунки - хотел запихнуть их в рот, изорвать в конфетти, выбежать через входную дверь и спрятаться внизу в подвале.
Какое-то время оба рычали и орали. Фи начал задыхаться, но он все еще крутился и извивался.
Отец ударил его по уху и сказал:
- Я вырву из тебя сердце.
Фи обмяк - картинки лежали на полу вокруг них, они только того и ждали, чтобы их рассмотрели. Внимание Боба Бандольера переключилось на изображенное на больших листах бумаги. Он кинул Фи на пол и наклонился, чтобы подобрать ближайшие два рисунка.
Фи закрыл лицо руками.
- Ноги, - произнес отец. - Какого черта? Ничего не понимаю.
Он ходил по комнате, переворачивая картинки. Развернув одну из них, он показал ее Фи: гигантские ноги, уходящие от раздавленного кинотеатра.
- Ты сейчас же объяснишь мне, что это такое.
Тут с Фи Бандольером произошла абсолютно беспрецедентная вещь: он открыл рот и начал произносить слова, совершенно себя не контролируя. Кто-то другой внутри него говорил и говорил. Фи слышал, как слова выходят из его рта, но стоило ему их произнести, как он сразу же все забывал.
* * *
Наконец он сказал все, хотя и не мог повторить ни единого слова, даже если бы его повесили над огнем. Лицо отца покраснело. Как-то по-новому обеспокоенный Боб Бандольер, казалось, сомневался, что ему делать: успокаивать Фи или лупить. Он больше не мог выдержать взгляд Фи. Отец бродил по комнате, подбирая разбросанные рисунки. Через несколько секунд он бросил их назад на пол.
- Подними и избавься от них. Я больше никогда не хочу этого видеть.
Первый признак перемены состоял в новом отношении Боба Бандольера к сыну. Для Фи новое отношение означало, что он сам стал одновременно и гораздо лучше, и гораздо хуже. Отец больше никогда не поднимал на него руку, но Фи чувствовал, что отец вообще не хочет к нему прикасаться. Дни и ночи проходили в безмолвии. Фи казалось, что он тоже становится невидимым, по крайней мере для своего отца. Боб Бандольер пил, но вместо того чтобы разговаривать, он читал и перечитывал утреннюю газету.
Ночью седьмого ноября Фи проснулся от стука входной двери. По абсолютной тишине в квартире он понял, что отец только что ушел. Он уже снова спал, когда отец вернулся.
На следующее утро Фи повернулся к окну в своей спальне, застегивая штаны, и чуть не задохнулся. Темноволосый мальчик почти такого же возраста, как он, заглядывал в окно с маленькой лужайки перед входом. Он ждал, что Фи заметит его, но не делал никаких попыток заговорить. Да ему и не нужно. Рубашка в клетку была малышу слишком велика, как будто он украл или выпросил ее. Грязные рыжевато-коричневые брюки не доходили до щиколоток. Несмотря на холодное ноябрьское утро, он был совсем босиком. Темные глаза зло сияли из-под нечесаных черных волос, а землистое лицо застыло от гнева. Казалось, он весь дрожал от этого чувства, но Фи был почему-то совершенно убежден, что это никак не относится к нему - это касалось кого-то еще. Мальчик пришел благодаря сходству, пониманию между ними. Грязный, в поношенной одежде, он вглядывался внутрь, чтобы почувствовать эмоции Филдинга Бандольера и сравнить. Но Филдинг Бандольер не мог найти в себе чувств, похожих на те, что струились из мальчика: он мог вспомнить только свои ощущения, когда говорил, сам того не желая. Что-то внутри него плакало и скрежетало зубами, но Фи едва слышал.
Если ты забыл, что ты в кино, твои собственные чувства разорвут тебя в кровавые клочья.
Фи застегнул пуговку на поясе брюк. Когда он снова посмотрел в окно, он увидел, как мальчик становится все бледнее и бледнее, его как будто ластиком стирали. Через него проступали очертания лужайки и тротуара. В тот момент Фи показалось, что что-то чрезвычайно важное, какое-то исключительно ценное качество, исчезало из мира. Если это качество уйдет, оно пропадет навсегда. Фи подошел ближе к окну, но он уже не видел горящих темных глаз, и когда дотронулся до стекла рукой, мальчик совсем исчез.
Все в порядке, сказал себе Фи: он действительно ничего не потерял.
Боб Бандольер провел еще один вечер, напиваясь над своей газетенкой, там на первой странице была большая фотография Ханса Штенмитца. Боб рано отправил Фи в кровать, и Фи почувствовал, что его прогоняют, потому что отец не хочет, чтобы он был свидетелем его беспокойства.
А он был обеспокоен, он нервничал. Когда сидел за столом, его нога дрожала, и он подскакивал всякий раз, когда звонил телефон. Это были не те звонки, которых боялся отец, но их невинность не успокаивала его волнений. В течение недели все попытки Фи заговорить с отцом встречали или сердитое молчание, или команду заткнуться, и Фи знал, что только отвращение и нежелание прикасаться спасают его от удара.
Следующие несколько дней Боб Бандольер расслаблялся. Он совершенно забывал, кто с ним в комнате, и снова пускался в старые разговоры о "лицемерном пошляке" и "коррумпированной банде", которая работала с ним. Затем отрывал взгляд от тарелки или газеты, смотрел на своего сына и краснел от чувства, которое не мог выразить словами. Свидетелем старого гнева Фи стал только еще раз, когда вошел в спальню Боба Бандольера и застал его сидящим на кровати и перебирающим небольшую стопку бумаг из обувной коробки. Лицо отца потемнело, его глаза потемнели, и на секунду Фи почувствовал слабость и знакомую дрожь от сознания, что его сейчас будут бить. Отец положил бумаги назад в обувную коробку и велел ему заняться чем-нибудь в другой комнате, быстро.