Я еле удержался от улыбки, подумав, что брутальный мужчина Шиманский, похоже, сильно перетрухал не только за детей, но и за себя самого.
- Давайте адрес, - сказал я.
До пяти часов было еще полно времени, и, распрощавшись с Розой, я вернулся в редакцию. Первым делом я позвонил в больницу и узнал, что Артем уже в операционной, а больше мне ничего сказать не могли. Потом я разыскал телефон Аржанцева, соединился с ним и спросил, как дела. Он весьма сухо сообщил мне, что вчера группа работала на Малой Бронной до позднего вечера, что нашлись еще свидетели, которые помнят в номере всякие семерки-восьмерки, а также отдельные буквы, что розыск идет, но конкретных результатов пока нет. Наконец я набрал свой домашний номер, и Стрихнин, подняв трубку после шестого звонка, крайне недовольным голосом попросил дать ему выспаться хоть один раз за пять лет, после чего швырнул ее обратно.
Я посидел за своим столом, размышляя, стоит ли идти обедать в такую жару, посмотрел на папку с делом "Меркурия" и решил, что нечего лениться, надо не откладывая начать искать компромат на Квача. Тем более что лишние знания отнюдь не помешают мне в разговоре с Шиманским.
Дом, в котором проживал до посадки командир молодежного туризма, был не чета моему инвалиду социалистического труда. Тройные застекленные двери, мраморные лестницы, плющ на стенах подъезда говорили о том, что строился он в расчете на самых лучших, самых ценных членов общества. Из засады под пальмами в кадушках выскочил мне наперехват привратник, коротенький, как обрез, но с мощной старшинской грудью, ласково поинтересовался, обнажив стальные фиксы:
- Куда путь держим?
- К Аркатовым, - ответил я как можно небрежнее, глазами судорожно отыскивая в зарослях зеленых насаждений лифт.
Спрятав клыки и, наверное, втянув когти, он убрался обратно, милостиво буркнув:
- Проходите.
Массивную резную дверь с бронзовой ручкой открыла на мой звонок маленькая женщина в поблекшем застиранном сарафане. Лицо у нее было такое же, как сарафан, застиранное и невыразительное. Интересно, подумалось, кем она приходится зеку Аркатову? Горе иногда удивительно меняет людей...
- Мне бы поговорить с родственниками Ивана Федоровича, - ответил я на ее вопрос и вдруг услышал уверенный мужской голос:
- Это почему же с родственниками? Я и сам пока, слава Богу, не преставился.
Вот те на! Не позвонив предварительно по телефону, я рассчитывал на эффект неожиданности и, надо признать, получил его в полной мере. Вместо того чтобы, согласно моим расчетам, валить лес где-нибудь в Мордовии, гражданин Аркатов собственной персоной стоял передо мной в прекрасном белом костюме, высокий, гораздо более полный, чем во время суда, с розовым, пышущим здоровьем лицом, на котором красиво выделялись густые, черные с проседью брови. Протянув ему заранее приготовленное удостоверение, я пробормотал:
- Прошу прощения, я не знал... Мы писали о вас, тогда...
- Помню, помню, - перебил он меня и повернулся к женщине, которая все еще стояла в открытых дверях:
- Лиза, вы на рынок? Идите и долго не задерживайтесь, вечером у нас гости.
Когда домработница удалилась, мы прошли в кабинет Ивана Федоровича, огромную комнату, полную света и импортной мебели, уселись в пышные кресла, и Аркатов спросил наконец:
- Чем обязан?
В голове моей вертелось по меньшей мере три варианта беседы, разной, так сказать, окольности, но на меня глядели глаза умные, спокойные и немного ироничные, поэтому я решился излагать свою программу в лоб, без обиняков. Ровно через три минуты он меня прервал:
- Стоп, стоп! Вы хотите опять раскрутить эту историю?
Я с готовностью кивнул.
- И вам надо, чтобы я теперь заложил Квача и всех, кто шел со мной по делу?
- Всех, кто не шел с вами по делу, - поправил я его.
Он вынул свое грузноватое тело из кресла и встал надо мной.
- Этого не будет.
И тон, и поза, в которой он стоял, ясно говорили, что разговор окончен. Мне предлагали выйти вон. Я тоже поднялся, но спросил, стараясь дозированно вложить в свой тон легкую смесь горечи и насмешки:
- Неужели вам не обидно?
В этот момент дверь кабинета открылась и нашему взору явилось нечто в смоляных кудряшках и розовом купальном халате.
- Зайчик, - томно сказало оно, - мы...
- Я занят! - рявкнул Иван Федорович, а после того, как дверь в испуге захлопнулась, снова обратился ко мне: - Значит, обидно, говорите?
- Да, - подтвердил я с напором. - Любому человеку должно быть и горько, и обидно, если с ним поступают несправедливо! И я уверен, с помощью газеты ваше прошение о пересмотре дела...
Аркатов остановил меня движением руки, и я замолчал. Он сдвинул свои пышные брови так, что его глаза смотрели теперь на меня, как звери из чащи.
- А почему, собственно, вы решили, что со мной поступили несправедливо? И что я мечтаю о пересмотре дела? - Он помолчал, словно раздумывая, продолжать или нет, потом сказал: - И с чего мне вдруг вам верить, что вы хотите разрыть все это дерьмо исключительно из благородных побуждений?...
Я понял, что мне здесь больше ничего не светит, но напоследок решил испробовать крайнюю меру и спросил, глядя ему прямо в лицо:
- Иван Федорович, скажите честно, вы боитесь?
Можно было ожидать, что в ответ он рявкнет на меня не хуже, чем на ту кудрявую, и выставит вон, но хозяин только провел рукой по лицу, одним движением разгладив и брови, и морщины, хмыкнул иронически и сказал:
- Молодой человек, в лагере меня научили отличному правилу. Никому не верь, ничего не бойся, никого не проси. Так что бояться я не боюсь, а вам не верю и никаких прошений ни о чем подавать не хочу. До свидания.
Пожав плечами, я повернулся уходить, но услышал уже в спину:
- И мой совет: не суйте нос в это дело, останетесь без носа.
Только оказавшись на раскаленной улице, я почувствовал, как я зол. В сущности, мне не ответили ни на один вопрос, выставили вон да еще прочли нравоучение! Кипя негодованием, я сел в машину, доехал до ближайшего телефона-автомата. Найдя в записной книжке нужный номер, я позвонил своей давней приятельнице Ангелине в архив городского суда.
- Подожди у телефона, - сказала она. - Я быстро. - И через минуту уже докладывала мне: - Вот, дело передо мной. Да, там была кассация в Верховный суд, одну статью сняли, приговор пересмотрели с одиннадцати лет на пять. А потом еще раз скостили срок, за примерное поведение, так что отбыл он в общей сложности два года и четыре месяца.
- Больше никаких подробностей? - спросил я.
- В деле - нет, - хмыкнула Ангелина. - Но я эту историю помню. Там было столько звонков от разного начальства, что председатель дергал трубку, как редиску.
- Во время процесса или потом, когда он уже сидел? - уточнил я.
- Да всю дорогу, - буркнула огорченная этим воспоминанием Ангелина.
Выезжая из тихих арбатских переулков на грохочущую жаровню Садового кольца, я размышлял об Иване Федоровиче Аркатове и о том, что нравственные идеалы легче формулировать, чем по ним жить.
Квартира, которую купил Шиманский, находилась в Митине, действительно новом районе уже за Кольцевой дорогой. По дороге туда я вспомнил предостережение, переданное мне губастой секретаршей, и решил уважить просьбу, так сказать, клиента. На Волоколамском шоссе я несколько раз ускорялся, иногда, рискуя попасться на глаза гаишнику, даже выскакивал на встречную полосу, потом уходил вправо, медленно тянулся вместе со всеми за какими-то автобусами и снова разгонялся. Все это время я не упускал из виду зеркало заднего обзора, но не заметил, чтобы кто-то повторял за мной мои маневры. В конце концов мне это надоело, я плюнул и, обругав себя вместе с Шиманским за дурацкую мнительность, поехал, как все люди.
Было уже около шести, когда мелькнул указатель поворота на Митино, а вскоре я добрался и до нужного мне переулка с красивым названием - Ангелов. Свежие многоэтажные небоскребы росли здесь прямо из земли: асфальт, газоны и прочие не относящиеся к числу жизненно важных мелочи, как водится, откладывались строителями на потом, вероятно, для того, чтобы жизнь не казалась новоселам слишком уж сладкой. Безрезультатно покрутившись среди гор песка, канав и пирамид из бетонных плит, я так и не сумел подъехать к нужному мне дому, нашел более или менее ровное местечко, поставил на нем машину и отправился дальше исследовать местную топографию уже пешим порядком.
Подъезд дома, где обосновался Шиманский, приятно радовал девственной чистотой: в нем еще не успела появиться привычная настенная живопись. Зато в лифте на дверцах жирным черным фломастером было выведено следующее обращение: "Друг! Сосед! Прохожий! Если тебе нужна лампочка, не вывинчивай ее тут! Зайди в 170-ю квартиру, я тебе дам". Оставалось неизвестным, насколько часто жильцу из сто семидесятой приходилось раздавать лампочки, но в лифте свет был.
Апартаменты ресторанщика располагались на пятнадцатом этаже. Я позвонил в обитую бордельно-розовым кожзаменителем дверь и стал ждать. Прошла минута, затем другая. Не дождавшись ответа, я еще раз нажал на звонок. Никого.
Соседняя квартира была распахнута настежь. Очевидно, там шел ремонт: в прихожей стояли ведра с раствором и заляпанные краской строительные козлы, а в глубине, заглушая все вокруг, назойливо визжала электропила. Решив, что это она мешает услышать звонок, я еще раз настойчиво надавил на кнопку, одновременно прильнув ухом к двери, и на этот раз мне показалось, что я слышу признаки жизни: как будто какие-то голоса, смех и даже музыку. Первая досадливая мысль была - начать колотить по розовому кожзаменителю ногой. Но потом я решил подойти к проблеме с другой стороны. В буквальном смысле.
Осторожно, чтобы не запачкаться о козлы, я перешагнул ведра и через коридор соседней квартиры попал сначала в комнату, а из нее на лоджию. Оттуда открывался потрясающий вид на все окрестности, но мне было не до видов. Мое предположение оправдалось: лоджии были фактически смежными, их разделяла лишь тонкая перегородка от пола до потолка. Перегнувшись через перила, я попытался заглянуть к Шиманскому, но увидеть что-либо без риска навернуться с пятидесятиметровой высоты мне не удалось. Зато удалось услышать. В квартире разговаривали, причем довольно громко, двое или трое: различался по крайней мере один низкий мужской и один пронзительный женский голос. Тогда, сложив ладони рупором, я крикнул: "Артур Николаевич! Ау!", но ответа не дождался. Зато, прислушавшись, стал различать отдельные слова и даже целые фразы. Складываясь вместе, они наводили на мысль, что за стенкой имеет место скандал.
Вот что-то глухо пробубнил мужчина, а женщина закричала, почти завизжала:
- Нет, нет, только не это!
Снова угрожающе прокаркал мужской голос, а женщина отчаянно зарыдала. До меня донеслись звуки звонких оплеух, и сразу вслед за ними грохнули подряд два выстрела.
В общем-то плохо отдавая себе отчет в своих действиях, я в мгновение ока перемахнул через перила, сделал по карнизу два шага над пропастью и перевалился на лоджию к Шиманскому. Много позже, в спокойной обстановке проводя разбор полетов, я вынужден был признать, что действовал так, как нельзя было действовать ни в коем случае. Одна только мысль о безумной вольтижировке на высоте пятнадцатого этажа еще долго потом вызывала у меня дрожь и неприятную ватность в коленках. Не говоря уж о том, что нормальный человек, если он без бронежилета, услышав выстрелы, должен бежать не к ним, а от них. Но я сделал то, что сделал, и поскольку путь отступления лежал опять через те же перила, мне не оставалось ничего иного, кроме движения вперед. Я двинул. И обнаружил себя стоящим с бешено бьющимся сердцем в абсолютно безлюдной комнате. Из мебели здесь имелась лишь огромная белая с золотом псевдоампирная койка на две персоны, а напротив нее тумба с телевизором. Именно из него и неслись все эти безумные крики и выстрелы, в данный момент сменившиеся звуками погони с визгом покрышек и полицейскими сиренами. Дурак дураком, ваш покорный слуга оторопело постоял чуть-чуть посреди чужой спальни, в которую проник столь экзотическим способом, и, решив, что теперь больше терять нечего, отправился на поиски хозяина.
Нашел я его в ванной. То есть, я резонно предположил, что он именно там, во-первых, поскольку больше нигде в квартире его не было, а во-вторых, потому что оттуда были слышны звуки льющейся воды и еще какие-то, похожие на рокот стиральной машины. Неожиданная этическая проблема заставила меня остановиться посреди коридора, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Мало того, что я влез в дом не как положено приличным людям, практически в окно. Так теперь еще врываться к голому человеку? Пойдя по пути компромисса, я решил для начала обнаружить себя голосом и позвал:
- Артур Николаевич!
Нет ответа.
- Ар-тур Ни-ко-ла-е-вич!
Ответа нет.
Тогда, удивившись и обеспокоившись, я тронул одним пальцем дверь ванной, и она легко отворилась. Объединенный по последней моде санузел заливали пронзительно-ярким светом галогенные лампы на зеркальном потолке, в котором, сверкая, отражались тусклый хром, голубеющий кафель и белоснежный фаянс. Весь противоположный от двери угол занимала огромная гидромассажная ванна, так называемая джакузи. В ванне, полной воды и розовой мыльной пены, плескался человек. Агрегат мерно работал, выбрасывая мощные водяные струи из многочисленных отверстий, и тело купальщика неторопливо поворачивалось под их воздействием туда и сюда. Его голова то пропадала под водой, то снова выныривала, и тогда можно было разглядеть, что горло у него перерезано от уха до уха. Не было никаких сомнений, что человек мертв. С трудом превозмогая себя, я сделал пару шагов вперед и заглянул ему в лицо. Это был Шиманский. Я вдруг понял, что бурлящая передо мной пена розова от крови, инстинктивно отвел глаза, наткнулся на ту же картину в потолочном зеркале и еле успел подскочить к унитазу. Меня вывернуло. Стараясь не глядеть больше в сторону трупа, я спустил воду и опрометью выскочил сначала из ванной, а потом из квартиры.
Слава Богу, на лестнице мне никто не встретился. Прежде чем выйти из подъезда, я осторожно высунулся наружу, чтобы оглядеться по сторонам. Улица, если, конечно, стоило считать улицей эту сильно пересеченную местность, тоже, на мое счастье, была пустынна, но я прошмыгнул по ней стремительно, как заяц, даже, кажется, уши прижав. Отыскав свою машину, я, аки тать, подкрался к ней, плюхнулся, стуча зубами, за руль и, отъезжая, увидел в зеркале свое зверски перекошенное лицо.
Только отмахав по трассе километров десять, мне большим усилием воли удалось заставить себя остановиться возле автомата и позвонить по 02. Когда меня соединили с отделением, я дал им адрес и сказал:
- Труп в джакузи.
- Где-где?! - раздраженно переспросил дежурный, но я уже повесил трубку.
В этом деле ни мне, ни тем более моей газете реклама пока была ни к чему. Окажись я в милиции в качестве свидетеля смерти Шиманского, неизбежно всплывет наш конфликт с "Интертуром", а уж если до этой информации доберутся друзья-коллеги из других изданий - от нас только клочья останутся. Да, похоже, и с точки зрения собственной безопасности мне лучше до поры до времени не высовываться. История, оказывается, гораздо серьезней, чем мне представлялось...
Я ехал обратно в город и думал о Шиманском, о том, что Артур Николаевич, выходит, боялся не зря. И о том, что я, выходит, зря не боялся. Ведь это я, в сущности, его убил. Я влез к этой лупоглазой секретарше, грудастой, как корова, и такой же умной, я наврал ей, что есть пленка, я задурил ей голову и фактически заставил поехать туда, где он прячется. И за ней, по выражению Шиманского, увязались.
Итак, какие же у меня успехи по выполнению специального задания редактора? Шиманского нет, пленки нет, надежды получить компромат на Квача нет. Короче, ничего нет.
До дома я добрался в сумерках. Стрихнина след простыл, только грязные тарелки и чашки в раковине напоминали о нем. Совершенно обессиленный, я решил до завтра ничего не мыть, проглотил бутерброд с холодным чаем и завалился спать. Но едва, как мне показалось, приклонил голову, зазвонил телефон. В почти полной темноте я с трудом нашарил трубку.
- Игорь Владимирович? - услышал я вежливый, но холодный женский голос. - Вам просили кое-что передать.
- Что? Кто просил? - плохо соображая, я поднес к глазам часы и при свете заоконных фонарей определил, что сплю, оказывается, уже часа четыре. В трубке играла далекая музыка, переговаривались чьи-то плохо различимые голоса.
- Вам просили передать, - не отвечая на вопрос, продолжала женщина, и теперь ее тон показался мне не просто холодным, а нагло-издевательским, - что на сегодня уже два человека в морге и один в реанимации. Что вы получили хороший совет, но им не воспользовались. И еще вам просили передать, что больше советовать и предупреждать не будут.
- Погодите! - крикнул я, но в ответ услышал только короткие гудки.
Включив свет по всей квартире, я пошел в ванную и долго держал там голову под струей холодной воды. По мере охлаждения мысли тяжелели и обретали форму.
Во-первых, ясно, что Аркатов с ними в шайке. Или он у них на крючке, что для меня одно и то же. Во-вторых, связался я с людьми крутыми и решительными. Эвона, как ловко и нахально они выследили и пристукнули Шиманского, как быстро разыскали меня - при том, что мой телефон давно уже ни в редакции, ни в горсправке не дают. В-третьих...
В-третьих, самое невероятное. Как сказала эта холодная стерва: двое в морге, один в реанимации? Шиманский, толстый тотошник и Артем. Но ведь мне до сих пор даже в голову не приходило - да и с чего было приходить, - что между кафе "Эдем" и Покровкой, точнее, между бегами и "Интертуром" может быть хоть какая-то связь! И тем не менее эта связь есть.
Очень странно. Очень любопытно. Очень страшно.
8
Мясо
Рассвет я встретил, как поэт или влюбленный - без тени сна и в состоянии нервической возбужденности, что было немудрено: гора окурков в пепельнице напоминала верещагинский "Апофеоз войны", а кофе я выпил столько, что если бы умел гадать на кофейной гуще, к утру наверняка знал бы точно, что было, что будет и чем сердце успокоится. Но гадать я не умел, сердце не только не успокаивалось, а, наоборот, колотилось в бешеном кофейно-табачном ритме, и к тому времени, когда багровое солнце пошло привычно карабкаться на частокол окрестных многоэтажек, о том, что было, я знал не больше, чем тремя часами раньше, а о том, что будет, и того меньше.
Вопрос первый - как убитый ресторанщик оказался связан с убитым в тот же день тотошником? - оставался без ответа. Впрочем, не слишком долго поломав голову над этой загадкой, я благоразумно решил до поры до времени оставить ее в покое. Эти два дела пришли к нам с Артемом из слишком уж разных источников, так что фантазировать здесь можно было хоть до одури с одинаковой степенью бесплодности. Чистая случайность? Нечистая?
Значительно актуальней сейчас было другое. На вчерашнее утро мы имели два задания. Одно - персонально от шефа, второе надыбали сами. Результаты: оба с треском провалены, причем в ночи печальной они как-то оказались связаны между собой, что не позволяет хоть частично высвободить руки, отложив беговые проблемы в долгий ящик. На фоне того, что Артем вышел из строя, это вдохновляло мало.