Ночь была лунная. Самой-то луны не видно, где-то сбоку плывет по небу, но березы за окном все освещены. Стоят серебряные и не шелохнутся. Будто в сонной истоме.
Девчонки крепко спят. А Дуне не до сна. Убивается, плачет., обливается горючими слезами: за что ей бог такое наказание послал? Чем прогневила его?
Кто-то легонько тронул Дуню за плечо. Дуня затаила дыхание. Неужто, плача, Василису разбудила? Ох и попадет же ей…
- Дуня, Дунюшка, - раздалось у самого уха.
Нет, не Василисин голос.
Дуня оторвала голову от подушки, повернулась. Рядом - глаза в глаза - Веркино лицо. И Верка ей шепотом:
- Скучаешь?
Дуня в ответ лишь всхлипнула. А Верка ей опять в самое ухо:
- Не горюй, Дунюшка… Привыкнешь.
Дуня без слов помотала головой: нет, никогда, нипочем…
Снова Верка шепотом:
- Я сперва тоже убивалась, ревела.
Рукавом рубахи Дуня утерла мокрое лицо. А Вера ей:
- Не серчай на меня, Дуня. Прости, если что не так…
- Да нет, я ничего…
- Ты лучше спи.
- Спасибо тебе на добром слове…
- Тебе спасибо, Дуня, что не осерчала на меня, на глупую, - шепнула Верка и крепко поцеловала Дуню в щеку.
Потом обе лежали молча, вздыхали каждая о своем. И наконец заснули.
Днем Дуня заметила, что Верка с Фросей о чем-то шепчутся. Поглядят на нее, на Дуню, и тихонько друг дружке: ш-ш-ш… Опять поглядят на нее, на Дуню, и опять друг дружке: ш-ш-ш-ш…
О чем? Не знала Дуня и не допытывалась.
Но, когда в горнице не было ни Василисы, ни Ульяны, они, перебивая одна другую, стали Дуне рассказывать.
Жила здесь с ними еще одна, пятая девчонка. Санькой звали. Убивалась и тосковала похуже Дуни. Тошнехонька ей было тут, Василиса ее невзлюбила, а от Матрены Сидоровны на нее, на бедную, побои так и сыпались. Надоумили добрые люди Саньку - сходить к Марфе.
- К Марфе? - оживилась Дуня. - А кто такая Марфа?
- Колдунья Марфа-то… - тихо сказала Фрося. - У нас в Пухове чародейством занимается. Вот кто такая Марфа.
У Дуни дыхание перехватило.
- Ну-ну! Рассказывай, Фросюшка!
Было так: ночью сбегала Санька к колдунье. Чего с ней Марфа сделала, этого Санька не сказывала, но вот ведь диво дивное: вскоре отправили Саньку подобру-поздорову обратно домой…
- Не сгодилась, - объяснила Верка. - То пела соловей-соловьем, а то вдруг осипла, безголосой стала.
- Ну? - стала дальше выспрашивать Дуня. Но про себя подумала: нет, осипнуть, безголосой ей стать неохота. Нет, нет…
- Ну и все!
Верка рубанула перед собой ладонью, как бы показывая, что дальше ничего и не было: отправили Саньку домой, и дело с концом.
А живет Марфа отсюда недалеко, продолжали свой рассказ девочки. На самом краю деревни. Изба Марфина возле пруда стоит. Рядом с избой - банька.
Как найти ту избу? Проще простого. Сначала перемахнуть овраг. Этот, который из ихнего окна виден. А дальше - полем. Тропка мимо овсов идет. Там уже и видна Марфина изба. Изба приметная - три рябины около крыльца стоят. В ряд все три выстроились.
- Побежишь? - спросила Верка. - Только надо ночью! Днем - ни-ни…
Дуня поежилась: а ну как осипнет вдруг, безголосой станет?
Промолвила чуть слышно:
- Боязно…
- Боязно - это ладно, - помолчав, сказала Фрося. - Главное не в том…
- В чем же?
- Как из дому выйти? Коли Матрена Сидоровна приметит…
- Пустяковое дело! - Веркины косоватые глаза сверкнули удалью. - За это я берусь. В окно Дуняшу высадим.
А Дуня между тем прикидывала: страшно-то страшно, это верно. Но, если наколдует Марфа, чтобы домой ее отправили… Ведь радость будет!
- Ладно. Побегу, - сказала Дуня. - Здесь мне как в темнице.
Глава восьмая
Колдунья Марфа
Ночью, когда Василиса с Ульяшей уснули, а наверху наконец захрапела Матрена Сидоровна, три девочки, таясь и чуть слышно перешептываясь, поднялись с дерюжки, на которой спали.
Фрося с Верой помогли Дуне выпрыгнуть из окна. Снизу, с земли, она помахала им рукой, шепнула: "Спасибочки…" - и побежала. Быстро перемахнула неглубокий овражек и поднялась на противоположную его сторону.
Было светло от луны. Словно большое серебряное блюдо, висела она на самой середке неба. От ее света даже звезды померкли, зато на лугу был виден чуть ли не каждый цветок. Особенно ромашки. Их было видимо-невидимо. Казалось, что они сами светятся, отражая своими белыми лепестками свет луны. И еще казалось, будто все звучит и все поет вокруг. Не только ручей, который, булькая, перекатывался по камешкам на дне оврага, но и сам воздух, и травы, и цветы, и маленькие тучки, летящие мимо светлой луны. А уж о кузнечиках и лягушках и говорить нечего - трещали, квакали во всю свою мочь. Одни - внизу, где влажно и пахло сыростью, другие - наверху среди сухих стеблей высоких трав.
Но Дупины глаза ни на какую красоту сейчас не смотрели. Не до того ей было.
Где-то вдалеке - не то за оврагом в усадьбе, не то за лугом в деревне - вдруг хором забрехали псы. И этот далекий собачий лай, пожалуй, был слышнее всего. Слышнее, чем близкое журчание ручья, слышнее, чем треньканье ночной пичужки в кустах.
Дуне было страшно. Ей было страшно оттого, что ее могли увидеть среди этого просторного светлого луга, среди этих светящихся ромашек. "Что будет, коли увидят? Ох, что будет!.." Ей было страшно, что где-то в деревне разбрехались собаки. "Неужто меня почуяли? А ну, как всех людей перебудят да на ноги подымут?" Но страшнее всего ей было, что она решилась пойти не куда-нибудь а к колдунье. И не к ихней знакомой белеховской, а к тутошней, неизвестной. Прямо жуть брала… "Матушка родимая, да что ж со мной будет?"
Осмотревшись, Дуня не сразу отыскала тропку, про которую ей давеча толковали Фрося и Вера. А найдя среди травы еле приметную стежку, почувствовала к девочкам нежность и благодарность. Знала: обе не заснут, будут дожидаться ее возвращения. Значит, не одна она теперь в Пухове. Подружки у нее есть…
"Чего же я стою? Чего мешкаю?" - подумала Дуня. Подхватилась и побежала.
Избу, о которой ей говорили Вера с Фросей, Дуня сразу увидала. Три высоких дерева стаяли в один ряд. Будто нарочно они выросли, чтобы заметнее была изба колдуньи.
У крыльца Дуня огляделась: туда ли она пришла? Не было бы ошибки. А изба была как изба - три небольших оконца, крыша, крытая соломой, завалинка под окнами.
Дуня подняла руку, чтобы постучаться, и тут ее взяла оторопь. Ей вдруг представилось: стукни она в дверь, и выглянет из избы колдунья. Нос у колдуньи клювом изогнут, изо рта гнилой клык торчит, волосы лохматые, из глаз сыплются искры. Точь-в-точь как в сказках, какие старая бабка ей махонькой сказывала. Опустилась Дунина рука, так и не постучав. А из избы раздался ленивый, певучий голос:
- Входи, коли пришла. Дверь не заперта…
Дуня и не удивилась, что постучать она еще не постучала, а уж ее кликнули, велели в избу входить. Раз колдунья, так и должно быть - сквозь стены видит. Толкнув дверь, Дуня вошла.
В избе было светло. Но не от лучины, а от луны, которая наискось глядела в небольшие низкие оконца. На лавке, освещенная лунным светом, сидела женщина и пряла. Лицо этой женщины было в тени, но по всему было видно, что она молода, красива и не похожа на ту колдунью, какую думалось увидеть Дуне.
И Дуня усомнилась: нет, не туда она попала. Не колдунья сидит перед ней на лавке и прядет.
Женщина все тем же медленным и певучим голосом спросила:
- Чего стоишь, голуба? Садись вон сюда. - Она показала на лавку возле себя.
Но Дуня все в том же сомнении стояла у дверей. Ноги ее точно прилипли к порогу. Наконец она вымолвила:
- Марфу бы мне…
- Я и зовусь Марфой, - ответила женщина и усмехнулась: - Аль непохожая?
- Непохожая, - призналась Дуня.
- Хоть непохожая, а ошибки нет… Присядь да поведай: отколь пришла? С какой бедою? Друг милый покинул? На тебя не глядит, другая приворожила?
- Нет, - сказала Дуня, - не в том моя беда… Исподтишка она окинула взглядом избу. Ничего не увидела, вокруг все было черным-черно: словно ни стен в этой избе, ни печи, ни стола. Словно все попряталось в глубокую тень. Лишь светлый квадрат лунного света, вырвавшись из оконца, лежал на полу у Марфиных ног, да Марфины руки - большие, белые, ловкие, - отщипывая от кудели, неслышно сучили льняную нить.
- Садись, садись, не бойся. - И женщина снова кивнула на лавку возле себя.
А веретено ее меж тем без устали вертелось, и от кудели к нему тянулась нить - светлая, легкая, будто из чистого серебра.
Дуня чуть присела на самый край лавки, не сводя глаз с женщины. Начала с опаской, а потом уже и разговорилась. Поведала все по порядку с того самого вечера, как плясала и пела перед пуховским барином, и до того дня, как привезли ее сюда. И тошнехонько ей тут живется - без дела, взаперти, далеко от родимых мест…
Марфа (да полно, была ли она колдуньей?) слушала Дуню молча, не перебивала, не переспрашивала, а лишь изредка вскидывала на нее глаза. И тогда глаза Марфы странно мерцали, как у настоящей колдуньи.
А веретено все крутилось, вертелось. Все вилась-вилась к нему тонкая серебряная нить. Вся в лунном свете. Вся, будто сама из лунного света, неясная, трепетная…
- Чего ж ты хочешь, голуба? - спросила Марфа. - От меня чего желаешь?
Дуня ответила еле слышно:
- Домой хочу…
- Так ли? - переспросила Марфа и вдруг перестала прясть. А Дуня и сама теперь не знала: самое ли свое сокровенное желание она высказала?
Марфа встала.
Была она высокой, статной. Перекинула тяжелую длинную косу со спины на грудь. Посмотрела на Дуню пристально. Качнула головой.
- Эх, голуба, голуба…
И, с каким-то сомнением снова покачав головой, прибавила, слегка помедлив:
- Не знаю, голуба, что и сказать тебе. Не знаю…
Дуня тоже поднялась с лавки. Хотела было припомнить Марфе: а как же Санька? Та девчонка? Ведь Саньку-то живо отправили обратно домой, когда Марфа ей поколдовала. Помогло, значит, Саньке колдовство. А ей, Дуне, почему же не поможет?
Однако постеснялась об этом говорить. Лишь тихо сказала:
- Что ж… пошла я… - и медленно направилась к двери.
- Звать тебя как? - остановила ее Марфа.
Дуня назвалась.
Марфа все так же молча и пристально продолжала смотреть на Дуню. Какие мысли роились., в ее голове? О чем она думала, глядя на бледное Дунино лицо, еле различимое в потемках?
- Ладно, Дуня, - наконец сказала она. - Иди за мной. Сдернув с деревянного крюка платок, она накинула его себе на голову и направилась к двери. Легким движением руки поманила за собой и Дуню.
И вот они обе вышли из избы на волю. Идут по двору. Обогнули плетень. Впереди Марфа - шагает уверенно, размашисто. Привычно отстраняя кусты бузины, спустилась по крепко утоптанной дорожке вниз. Дуня за нею.
А в низине поблескивает пруд. У пруда, окунув в воду темные листья, стоят старые сгорбленные ветлы.
В мыслях Дуниных творится непонятное: то ли убежать ей, пока не поздно, то ли, упаси бог, не отстать от Марфы. И плетется Дуня следом за колдуньей быстрыми дрожащими шажками, вся замирая и от страха и от любопытства.
Возле самого пруда темнеет убогая избенка. Банька, что ли?
Ох-ох-ох, страхота какая!
Глава девятая
Заветный корешок
Когда одна за другой они вошли в баньку, низкая дверца за ними как бы сама захлопнулась. Вокруг была совершенная тьма. Ни зги не видно! Поднеси сейчас Дуня свои пальцы к самому носу, все равно она бы их ни за что не разглядела.
Пахло распаренными березовыми вениками. Откуда-то сбоку тянуло еще не остывшим жаром. Дуня поняла, что баньку не так давно топили.
Сперва в этакой темнотище Дуня ничего не видела. Только слышно ей было дыхание Марфы и шорох ее шагов. Но вот внизу, почти у самого пола, стала разгораться красноватая искра - это Марфа достала из-под золы горячий уголек и принялась его раздувать. Теперь, хоть и смутно, стало видно Марфу, сидящую на корточках. Об уголек Марфа зажгла лучину и зажала в светец.
Вся банька осветилась - лоснящиеся сажей стены, большая кадка в углу, деревянная бадейка, печь-каменка, от которой тянуло жаром, и низкий-низкий потолок, тоже черный от сажи.
А Марфа, напрочь скинув с головы платок, принялась расплетать косу.
Дуня стояла, боясь шевельнуться. И боязно ей было, и страсть как интересно - даже дух захватывало.
Между тем Марфа, расплетя косу, с распущенными, чуть ли не до колен волосами, скинула с себя сарафан и осталась в одной рубахе.
И тут она повернулась к Дуне и поглядела на нее.
Бедная Дуняша вся затряслась: перед ней стояла колдунья! Настоящая колдунья, хоть красивая и молодая. В свете лучины лицо ее было бледным, сурово сдвинулись темные брови, а глаза светились.
- Ох, тетенька Марфа - не то прошептала, не то пискнула Дуня. Коленки у нее подогнулись, и она присела на пол.
Марфа опустилась на корточки и снова стала раздувать угли, лежавшие в печи. С каждым ее вздохом все краснее и ярче разгорались эти угли, но она продолжала на них дуть и при этом шептала, шептала, шептала…
Дуне было видно ее лицо в отсветах багрового пламени. Чуть повернутое к ней, это красивое строгое лицо то озарялось светом, то снова тускнело, как бы покрываясь пеплом.
"Колдует… - дрожа от страха, думала Дуня. - Ох, сейчас осипну, как та Санька…"
И хоть сейчас ей было не до того, она поняла, что осипнуть ей не хочется, нет-нет! - ни за что ей не хочется стать безголосой и сиплой.
А Марфа, вздувая угли, бросала в их жар сухие травинки, какие-то корешки и неведомые снадобья, доставая все из деревянного туеса, стоявшего тут же на полу.
Потом она порывисто встала и выпрямилась. Так выпрямилась, что голова ее чуть ли не уперлась в черный потолок.
И стала она говорить странные слова, чародейские слова. Сперва тихо и медленно, потом все быстрее и громче:
- На море-окияне стоит остров. А на острове том стоит баня, а в бане лежит доска, а на доске лежит тоска…
Вся банька наполнялась благоуханным дымом: это тлели, вспыхивая на горячих углях, травы и коренья. Запах дурманил, был сладок и нежен. Казалось, будто разом зацвели лесные ландыши, и белая черемуха, и шиповник, и медовая медуница, и другие пахучие травы.
Марфа, освещенная отблесками пылающих углей, говорила и говорила. Слова ее были горячи и непонятны. Жутко становилось Дуне от этих слов.
- Мечется тоска, бросается тоска - из угла в угол, из переруба в переруб, из окна в окно, из огня в огонь, из пламени в пламя, с ножа на нож, из петли в петлю…
Вдруг Марфа подошла к Дуне, все так же сидевшей на полу почти без памяти от страха. Стала над нею - высокая, окутанная своими тяжелыми распущенными волосами. И уже не шепотом, а громко стала выкрикивать:
- Кинься, тоска, из ретива сердца вон, от Евдокии в петлю, из петли на нож, с ножа в пламя, из пламени в огонь, из огня в окно, из окна в переруб, из переруба в угол, из угла в воду… Как мать сыра земля сохнет от жару и полымя, от ветру и вихоря, так тоска пусть ссохнется от моего заговора. И будет весела и здорова Евдокия и душой и телом…
Тут Марфа протянула Дуне какой-то корешок - сморщенный, корявый - и уже тихо промолвила:
- Возьми, голуба… Как ляжешь спать, положи под голову… Сбудется!
Дуня хотела ей сказать "спасибочки", но Марфа закричала:
- Молчи, молчи… нельзя слов говорить… все пропадет… не сбудется…
Дуня дрожащими пальцами взяла из Марфиных рук заветный корешок, в мыслях же у нее было: "Что сбудется-то?" Но спросить не посмела, раз Марфа приказала молчать.
Но Марфа, словно угадывая невысказанное, ответила:
- Все сбудется, чего просишь, а чего не просишь, того не проси… Иди теперь!
Опрометью кинулась Дуня вон из баньки. Сломя голову бежала по тропке, по которой шла сюда не торопясь. Не помнила, как прибежала к оврагу, как сковырнулась по склону вниз, как перепрыгнула через ручеек, как поднялась на пригорок, где, освещенный луной, в тихом безмолвии стоял флигелек.
Фрося и Вера поджидали ее. Протянув к ней руки, помогли взобраться в окно.
- Ну? - нетерпеливо шепнула Верка. - Была? Видела ее? Колдунью?..
У Фроси тоже глаза блестели жадным любопытством.
- Ох, девоньки… - сперва только и могла вымолвить Дуня. А как очухалась, давай сыпать: - Девоньки вы мои, девоньки… Все видела! Вот он - заветный корешок…
И долго-долго они втроем шептались, тесно прижавшись друг к другу, Дуня даже пыталась им пересказать те слова, которыми колдовала Марфа над раскаленными углями.
- Вот как она. Слушайте: кинься, тоска, из ретива сердца вон… Из пламени в огонь… из огня в переруб…
- Ну-ну-ну? - тормошила ее Верка. - Дальше, дальше чего? Фрося же только слабо охала. Иногда теребила Дунину руку, когда та на миг смолкала.
- Сказала: все сбудется, чего просишь, - прошептала Дуня. - А чего не просишь, того и не проси… Так и сказала!
- Сбудется! Всенепременно сбудется… - пылко воскликнула Фрося, кинувшись к Дуне. Она обняла ее за плечи и чмокнула в щеку.
- Поедешь домой! - добавила Верка.
- Домой?
Дуня задумчиво смотрела на девочек. В темноте раскосые глаза Верки блестели, а милое Фросино лицо, казалось, мерцало, таким было бледным.
Домой? Да охота ли ей теперь домой?..
- Будете вы спать, дуры? - услыхали они гневный окрик Василисы. - Раскудахтались… День вам короток?
Девочки, прикусив языки, замерли. Больше уже не шептались, уснули как убитые.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЗВЕЗДЫ ЗА ОКНОМ
Глава первая
Спустя несколько дней
После неудачного появления Дуни в репетишной комнате о ней словно бы забыли. Девочки под неусыпным надзором Матрены Сидоровны время от времени отправлялись то танцам учиться, то хорошим манерам. Ульяшу с Василисой, кроме того, учили петь. У той и у другой были красивые, сильные голоса. Федор Федорович назначил им быть в театре певицами.
Имя Антона Тарасовича - итальянского музыканта - Дуня впервые услыхала от Ульяши и Василисы. Обе они после урока пения вернулись потные, замученные. Ульяша с опухшими от слез глазами, Василиса раздраженная. Ульяша как пришла, так сразу плюхнулась на скамью. Сперва стала обмахивать руками разгоревшееся лицо, а там дала волю слезам.
Верка молча, с сочувствием на нее смотрела.
Потом спросила:
- Опять бранился?
- Ругмя ругал, - всхлипнув, ответила Ульяша.
- А нынче почему?
- Да разве все упомнишь? Кричит мне: форты, форты, форты! Нет того, чтобы по-русски. А все - форты, форты, форты…
В разговор вмешалась Фрося:
- Ведь намедни мы с тобой затвердили. Опять запамятовала? Форте, стало быть, громко, а как надобно голосом легонечко брать…
- Несчастная моя головушка, ничего я не могу в толк взять, - Заливаясь слезами, причитала Ульяша. - Погубит меня ни за что ни про что проклятый итальянец. Хоть бы домой меня отпустили к родимой матушке, к родимому батюшке…
Жалко было смотреть на нее - такую белую, такую сдобную и такую глупую.