Вошла вожатая Вера. Она держала тонкую зелёную папку - точно такую, какую Вита видела в день приезда в приёмном корпусе. Теперь вожатая была в белом халате, отчего казалась полнее и старше. Она просунула руку Вите под голову, чуть приподняла её, посмотрела в глаза и улыбнулась:
- Ну, как живём?
- Так себе, - сказала Вита. Ей не хотелось хныкать, но и врать не хотелось.
- Всё будет хорошо. - Вера повернула голову к окну: - Смотри, как тут хорошо. Видишь, белка прыгает на ветке? Во-он, смотри… Видишь?
- Ага.
- А зелено как в окне! Ой, совсем близко прыгнула! Ах, ускакала… А у тебя дома тоже деревья в окне?
- Нет. Там в окне окна другого дома напротив. Мы высоко живём.
Когда Вита разговаривала, это отвлекало её от грустных мыслей.
Вера спросила:
- А ваш дом угловой?
Вита поняла не сразу. Она смотрела в окно, где снова качнулась ветка. Это рыжий бельчонок, пролетев по воздуху так, будто были у него крылья, скрылся в густой зелени.
- Угловой? - переспросила Вита. - Это значит… А вы почему спрашиваете? - Она уже начала угадывать Верины мысли.
- Ну, Виточка, я спрашиваю просто так.
"Просто так, - подумала Вита, - ничего не бывает и ничего не спрашивают". А подумав так, она сказала:
- Вы хотите послать моему папе телеграмму и спрашиваете, потому что дом у нас семнадцать дробь двадцать шесть. Правильно, он угловой. Семнадцать по Продольной и двадцать шесть по Новому переулку. А двадцать шестой номер и у нашей квартиры. Нас часто об этом спрашивают: почему два раза двадцать шесть?
Вера нагнулась, обняла Виту, прижавшись щекой к щеке.
- Ты же не трус, Виточка. Главное, что ты среди друзей. А если папа прилетит, что ж тут плохого? Ведь болезнь у тебя не страшная. Недельку, не больше - и ты будешь совсем здорова. И тогда уже никакой приступ тебе страшен.
- А это не больно?
- Что ты, Виточка. Тут такие врачи, просто волшебники. Ты не почувствуешь боли и будешь потом здорова. А об угловом доме я тебя спрашивала действительно потому, что сейчас мы отправим папе телеграмму. Вот видишь, я ничего от тебя не скрываю и скрывать не буду.
- Пожалуйста, я очень прошу, - сказала Вита. - Что, Виточка?
- Не скрывайте. Говорите всё-всё. Тогда я не буду бояться и не буду думать хуже, чем есть.
- Я обещаю тебе, Вита, обещаю. Ты у нас молодец. А сейчас я ненадолго убегу. Совсем ненадолго. Хорошо?
- Угу, - сказала Вита. Сказать "хорошо" она не могла, потому что ей было совсем нехорошо.
Но Вита не была долго одна. Не прошло и пятнадцати минут, как вернулась Вера.
- Вы уже отправили телеграмму? Так быстро? - спросила Вита.
- Так ведь у нас же своё почтовое отделение. Письма к нам приходят со всех сторон земного шара, иногда просто с адресом из пяти букв - "Артек". Я не только успела отправить телеграмму твоему папе, но и взяла на почте первое письмо, которое было отправлено из Артека.
- Первое? - удивилась Вита.
- Вот почитай. - Вера протянула Вите листок, на котором были строчки, напечатанные на машинке.
- Тебе не трудно читать? - спросила Вера.
- Что вы, что вы! У меня сейчас почти не болит. Тут правда хорошо и спокойно, и белочка всё время прыгает в окне.
Она взяла пожелтевший листик бумаги и начала негромко читать:
- "Первое письмо, отправленное из Артека, воспроизводится по оригиналу, переданному автором письма в день сорокалетия Артека".
Дальше был пробел, а потом кавычки, после которых Вита прочитала:
"Приехали в Нижний, купили хлеба и колбасы. Приехали в Москву. Обедали: щи с мясом и кашу. Из Москвы поехали и проехали много городов. В Курске пили чай с сахаром. Приехали в Симферополь. Купили колбасы. Потом поехали в Артек. В море воды много.
В Артеке жили месяц. Кормили хорошо…"
Когда Вита кончила читать, Вера сказала:
- Есть такая поговорка: "У кого что болит, тот о том говорит". Ты поняла?
- Поняла, конечно. В те годы дети были голодные… Можно, я оставлю себе это письмо и перепишу? Это было написано полвека тому назад. История.
- Конечно, история, - сказала Вера. - Нас с тобой тогда не было на свете. Перепишешь, и я отдам это первое письмо из Артека на почту. Они хранят его. Ведь из Артека ушло и в Артек пришло больше миллиона писем.
* * *
Вот что написала в Артек японская девочка Чиба М. шестнадцати лет. Японка, конечно же, не могла за два месяца, которые провела в Артеке, хорошо выучить русский язык, и потому пусть читатель простит некоторые её ошибки. В письме японки мы не изменили ни одной буквы, ни одной запятой.
"Более стало интереснее жить в Артеке, когда понимаешь русский язык, а что понравилось больше трудно сказать. Конкурсы, экскурсии, море, но по моему дети и вожатые, потому что они говорят то, что думают. Так делают не все люди. Я стала это догадываться уже много лет и стала грустной. А в Артеке стала весёлой. Потом я узнала, что такое коммунизм, о котором раньше серьёзно не думала. И здесь научилась сигналить в горн. Это красиво для сердца, когда сигналишь и все просыпаются, поднимаются, делают зарядку. И ещё я здесь поняла, что могу танцевать. Если бы не конкурс бального танца, я прожила бы жизнь и никогда не танцевала. А если кто танцевал, знает, что это, как лететь по небу, только ещё и вдвоём.
Я писала о горне и зарядке, а тоже написать могу, что думаю, а не другое. Мне не нравилось выходить в купальнике на площадь ранним холодным утром. Под одеялом тепло. А горнить хорошо, но холодно.
В Японии я никогда не интересовалась политикой, а теперь знаю, что политика может сделать так, что опять Хиросимы не будет никогда. И что всё-таки читать первую страницу газеты более надо, чем последнюю.
Артек меня научил интересоваться жизнью всех народов и все народы и всех людей любить. А больше писать не могу по-русски. Устала".
Мальчик-африканец оставил в Артеке такую запись:
"У нас в Африке рассказывают о том, что где-то среди большой-большой земли есть источник вечной молодости. Когда мы отправились в путь, нам припомнилось это предание.
Мы проехали много стран, мы видели много городов, мы шли пешком, ехали на верблюдах и на машинах, мы встречали по дороге много людей и пили воду из разных рек. Мы везде расспрашивали, где же он - источник вечной молодости? Но никто не знал об этом. Может быть, и нет его на земле? Может быть, что-то напутало старое предание?
Но когда мы попали в Артек, мы поняли, что тут есть тот самый источник вечной молодости, который нам никак не удавалось найти до сих пор.
Он даёт удивительную силу каждому, кто прильнул к нему".
Мальчик или девочка, которым довелось побывать в Артеке, на всю жизнь артековец. Все артековцы стараются не терять друг друга из вида, а в какие-то памятные дни они встречаются; многие всю жизнь переписываются между собой и пишут в Артек, как можно писать в свой родной дом.
Свои Артеки имеют многие республики нашего Союза.
В Магаданской области пионерлагерь называется Артык, в Армении - Артик, в Туркмении - Атрек. Их много, этих ветвей, которые пошли от самого большого дерева страны детей, что выросло под Гурзуфом на самом берегу Чёрного моря.
Дерево это не увядает, ростки его вечно зелены…
В сквере у Большого театра в Москве можно увидеть в праздники пожилых людей с плакатиком "Белорусский", "Украинский", "Кантемировцы"… Фронты, дивизии, полки…
Бывают в этом же сквере и другие плакатики: "Артек", и затем - "Кипарисный", "Морской", "Прибрежный" и другие артековские пионерлагеря. Случается, что плакатики держат люди более пожилые, чем фронтовики. Ведь первым артековцам уже под семьдесят. А всё равно: раз был в Артеке - артековец. Как в песне поётся: "Артековец сегодня - артековец всегда".
В канун пятидесятилетия Артека пионерский штаб объявил операцию "Поиск 50" и предложил всем ребятам в нашей стране принять в ней участие.
Интересно же было узнать, как сложилась жизнь тех, кто носил полвека тому назад почётное звание пионера-артековца. Штаб разыскивал и разыскал не только самых старых артековцев. "Поиск 50" под девизом "Артековец сегодня - артековец всегда" нашёл десятки тысяч бывших пионеров, "Поиск 50" помог найти следы героев Великой Отечественной войны. Из собранного пионерами можно было бы составить большую книгу о тех, кто с честью пронёс через всю жизнь почётное звание - артековец.
РУКИ BBEPX!
Могло показаться странным, что Вита не плакала, хотя удары судьбы обрушивались на неё со всех сторон. Она была одна в белой комнате с белыми кроватями и при этом в, такой тишине, что слышала, как вдалеке звенит горн, как шуршат кеды по гравию дорожек, ребята строятся на линейку и даже как полощется по ветру флаг. Во всяком случае ей казалось, что она слышит и различает все далёкие звуки.
"Вот сейчас мне страшно, - думала Вита. - Но самое страшное не то, что будет операция. Наверно, Вера говорила правду. Теперь ведь всегда обезболивают. Нет, я не боюсь операции. А самое страшное в том, что я одна, совсем одна…"
Вита почувствовала, как сам по себе наморщился её лоб, сузились глаза и стиснулись зубы. Вот-вот капля выкатится на щеку и солоно станет в уголке губ.
Но в этот миг раскрылась дверь и, путаясь в длинном халате, шумно вошёл в палату Василь.
- Смехота! - сказал он с порога и при этом так рассмеялся, что у Виты скатилась слеза, только совсем не от страха, а потому что Василь заразил её своим смехом.
А она и не думала, что этот маленький, суровый парнишка, её попутчик, может быть таким весёлым.
- Привет, Вита. Ну и номер, чтоб я помер!
Он подошёл к кровати, схватил Витину руку в свои две, потряс и спросил:
- А тебе смеяться можно?
- Можно, - сказала Вита.
- Ой, не могу! Ты не слышала, как только что плакали в коридоре?
- Нет. Сейчас тут совсем тихо. А разве когда плачут, это смешно?
- Нет, конечно. Но как ты думаешь, кто плакал?
- Не знаю. Я же тебе сказала, что ничего не слышала.
- То-то и оно-то. Это докторша плакала.
- А почему же смешно?
- Да ты слушай. Привели сюда мальчишку. Температура тридцать девять. Докторша посмотрела: всё нормально. Спрашивает: "Что болит?" А тот ей: "Ничего". А я, понимаешь, в коридоре стоял, к тебе пробиться хотел. Тоже, знаешь, дело не простое. Пускать не хотели.
- Это почему же?
- Строгости тут. Разрешение врача требуется.
- Так как же ты разрешение получил?
- Ты, Вита, о докторше слушай. Всё было, можно сказать, у меня на глазах. Она ему команду даёт: "Рот открывай. Язык убери… Так, молодец. Горло у тебя чистое".
- А плакала-то докторша зачем?
- Да ты, Вита, погоди. Плакала она потом. Смехота это.
Он тараторил быстро-быстро, проглатывая целые слова. Но Вита всё понимала. Василь этот был ну точно артист! Язык его молол без умолку, а руки ему в этом помогали. Если сказать одним словом, это была великолепная жестикуляция. Руками он показал Вите на себе, как докторша хотела с того мальчонки рубашку снять, а мальчонка не дался - сам снял.
Слушая Василя, Вита забыла о своей болезни.
Василь давил на свой живот и рассказывал:
- У парня этого, живот, понимаешь, мягкий, печень в порядке. В общем, всё в норме.
- А ты что - доктор? - спросила Вита.
- Так слышал же я всё, слышал! Понимаешь? А потом дверь там была не совсем закрыта, а я в коридоре халат ждал. Видел, как она кожу его в лупу смотрела. Наверно, смотрела, нет ли сыпи.
- Ну?
- Вот тебе и ну. Потом она говорит: "Одевайся, я термометр поставлю". А он: "Не, я сам".
- Какой самостоятельный! Сколько же ему лет? - спросила Вита.
- Я же тебе говорил - малышня. Наверно, самый маленький во всём Артеке. Но ты слушай, слушай. Там такое поднялось! Обо мне совсем забыли. Докторша сестру крикнула и только сказала ей: "Он весь горит". И как заплакала в коридоре! Побежала, а в дверях с главным прямо столкнулась. Как Добчинский и Бобчинский всё равно. Ты "Ревизор" читала?
- С папой в театре смотрела. А что за главный?
- Главный врач, понимаешь, серьёзный такой: седой и в очках. Ой, смехота…
- Ну вот, опять ты за свое. Что ж тут смешного?
- А ты слушай. Главный и молодая та докторша: мимо меня пулей пролетели обратно в палату. И я слышу - главный приказывает: "А ну руки вверх!"
- Ты шутишь, Василь. У него что, пистолет был?
- При чём тут пистолет! Ты слушай. Он ему: "Руки вверх!" А парнишка тот: "Вы что - милиция?"
- Так ты ж говоришь, что без пистолета.
- Конечно, без пистолета. Но всё равно, понимаешь: "Руки вверх". И как крикнет: "Не рассуждать! Сейчас же вверх и повыше… Ну, так и есть - фурункул под мышкой. Что ж ты доктору не сказал?" - "Боялся". - "Как ты умудрился её обмануть?"
А парнишка тот прямо так и бахнул: "Я так поворачивался, чтоб эту подмышку не видать. И наврал докторше, что мне не больно". И знаешь, Вита, пока парень этот оправдывался, главный потёр ему ваткой подмышку… Чик ножичком таким блестящим - и готово!
- Что готово? - спросила Вита.
- Операция готова. Главный сказал докторше и сестре: "Перебинтуйте. А вечером измерьте температуру. Нормальная будет. - И парню тому: - Ты, брат, в другой раз нас не обманывай. Мы всё можем сделать быстро, и, вот видишь, ты даже не вскрикнул. А если бы дальше обманывал нас, мы бы ползли к развязке, как черепаха. Тогда хуже было бы. Понимаешь? И тебе было бы больнее".
Только тут Вита поняла, что Василь всё это ей рассказывал и изображал в лицах, чтобы её отвлечь от мыслей об операции. Он тараторил так, что она только один раз могла вступить в разговор, когда Василь упомянул о черепахе.
Вита спросила:
- А ты про здешнюю черепаху-почтальона слыхал? У неё на панцире что-то написано.
- Шутишь.
- А вот и не шучу. Мне вожатая рассказывала. Только черепаху никто поймать не мог и что там написано, никто не знает.
- Тайна, значит?
- Ага, тайна. Ведь этой черепахе, может, триста лет.
- И так давно на ней написали? - Этого я не знаю…
Они проговорили о черепахе до того самого момента, пока докторша и, должно быть, тот самый главный врач не вошли в палату. Василь при этом исчез, как бы растаяв. А главный сказал:
- Давай, Вита, знакомиться. А с папой твоим я уже по телефону познакомился. Он к вечеру будет здесь.
ГОЛОВА В ОКНЕ
Этот последний день перед отъездом в ялтинскую больницу стал вдруг пасмурным и прохладным, будто сама природа грустила вместе с Витой. Правда, грустить ей не давал Василь. Он проникал к Вите разными путями, а кто знает, может быть, нянюшки и медсёстры замечали его, проскальзывающего в медстационар, но только делали вид, что они его не замечают. Знали же они, что не от одних только лекарств легче переносить болезнь. Нужен больному и добрый человек, внимание, забота. И видели они, что при Василе Вита отвлекалась, щёки её розовели, а и того лучше - он делал так, что она смеялась или, широко раскрыв свои и без того большие глаза, слушала его, стараясь не пропустить мимо ушей ни одного слова.
В пасмурный день она спросила Василя:
- А сегодня купаться на пляж к морю вас не водили?
- Какое может быть купанье? - Василь протянул руку к окну. - Видишь, что делается. Штормяга! И золотой пляж весь взбаламучен. Ты знаешь, почему он называется золотым?
- Не. Не знаю.
- Слушай. Много веков тому назад был, понимаешь, злой разбойник. Ну пират. Знаешь, что это такое?
- Конечно, знаю. Что я, маленькая?!
- Так вот. Он нападал на своих фелюгах - лодки такие, понимаешь, - беспощадно грабил здешних жителей и накопил огромные сокровища. Но наши тоже не зевали. Собрали войско и пошли войной на этих разбойников - пиратов. И вот, понимаешь, узнал главный разбойник, что его хотят побить, погрузил всё награбленное золото, поднял паруса и дал дёру.
- Удрал, значит?
- Да ты слушай, слушай. Удрал-то он удрал, да не так-то далеко. Поднялся ветер, разыгрался шторм, порвал все паруса и мачты поломал, как спички. Пошли пиратские корабли на дно вместе с награбленным золотом. А утром здешние жители увидели золотой пляж… Ой, Вита, кто-то идёт в белом халате! Сейчас меня прогонят…
- Беги, Василь.
Он исчезал, но и за дверью медстационара продолжал, как мог, отвлекать Виту от чёрных мыслей. Голова Василя вдруг появлялась за окном. При этом он корчил такую рожу, что не смеяться было нельзя. А ведь это было только мгновение. Мелькнут в стекле оттопыренные уши и лохматая голова Василя и тут же исчезнут. Ведь окно-то было метра два от земли.
Вожатая Вера, если при этом она даже стояла лицом к окну, делала вид, что ничего не увидела.
Да, прыгать Василь был большой мастер. Но чаще всего Вера сидела у Витиной кровати и рассказывала ей о том, что происходило в Артеке. Вита слушала и забывала об операции. А тут снова в окне показывалась голова Василя, Вита смеялась, а Вера, сидящая спи_ ной к окну, спрашивала:
- Ты почему засмеялась?
- Так, ничего, - говорила Вита. - Не обращайте на меня внимания.
Один только раз Вита тихо заплакала, когда её положили на серо-зелёные носилки и понесли к белой машине с красным крестом. Правда, Вера шла рядом с носилками, но всё ж таки было как-то страшно уезжать в больницу из Артека, будто из своего дома. Но очень недолго, тихо поплакав, Вита почувствовала успокоение и даже радость. Она уже знала, что в больнице увидит папу и что после операции очень скоро её привезут обратно в Артек. Правда, она не подозревала, какая новая неожиданность будет ждать её, когда она туда вернётся. Ведь в самом деле с человеком случается чаще всего не то, что он ждёт, а что-то совсем незагаданное.
Такое происходило с Витой с того самого дня, когда она приехала в Артек.
ВАСИЛЬ НАРУШАЕТ ДИСЦИПЛИНУ
По синему морю лениво ползли маленькие волны. У берега они растекались, шурша галькой, будто что-то нашёптывая.
Издали море было недвижимо, как на картине, казалось, что кисть художника наложила ровными рядками масляную краску, которая называется ультрамарин…
Много нарушений дисциплины было в этот день у Василя. Идя к морю не в строю, не в группе ребят с вожатыми, а в одиночку, он снова нарушал дисциплину, но думал совсем не об этом. Он не утешал себя тем, что "семь бед - один ответь". Василь почти ни о чём не думал. Просто ему было тоскливо и как-то непонятно грустно.
После дождя солнце вставило в каждый листок, в каждую травинку искрящийся драгоценный камень. Сильнее стали чувствоваться все запахи артековского парка, где цвели тысячи роз. И розы эти, промытые дождём, были теперь более яркими - пунцовые, жёлтые, бледно-розовые.
По морю солнце простелило золотистую дорожку.
Всего этого Василь не замечал. Он шёл, не выбирая пути, пересекая дороги и тропинки, и вышел к артековской гавани. Тут была глубокая вода, и море казалось куда более тёмным, чем мелководье у пляжа.