"А ты знаешь по-мингрельски?"
Миша лежал на диване и творил. Чтобы творилось лучше, он подложил себе под спину подушки и грыз карандаш - совсем как Глинка на картине, что висит над письменным столом, - но вместо цветного халата на Мише были только чёрные трусы.
Иногда рука Миши выхватывала карандаш изо рта и быстро-быстро строчила несколько слов в общей тетради, упиравшейся в поднятые колени, и снова отправляла карандаш в рот.
Такая поза была не случайна. Оказывается, только в этой позе Мишу посещало вдохновение.
Выяснилось это обстоятельство следующим образом.
Несколько дней назад между Архимедом и Мишей шла дуэль на портфелях. То один, то другой загонял противника в угол, осыпая его градом ударов. Так продолжалось, пока Алик-Архимед не капитулировал. Прыгая с парты на парту, он бросился в бегство, а за ним - Миша. Но в дверях произошло непредвиденное обстоятельство: Миша налетел на девочку. Он оттолкнул её в сторону, и тут что-то сильно дёрнуло его за воротник, и в спину ему посыпался град слабых девчачьих ударов. Миша обернулся. Девчонку угораздило зацепиться косой за пуговицу на его рубахе.
Миша стал освобождать пуговицу, а когда отцепил и поднял глаза, то замер. Перед ним была Нелли.
- Вы тот мальчик, который председатель? - спросила она.
- Ну, я, - не без гордости ответил Миша.
- Будьте добры, напишите заметку в стенгазету. Пана сказал, что при нашем археологическом обществе будет газета. А я назначена самым-самым главным редактором.
Если бы какая-нибудь другая девчонка обратилась к нему с подобной просьбой, он, скорее всего, толкнул бы её, предварительно подставив ножку или дёрнув за косу. Во всяком случае, он нашёл бы какой-нибудь способ выразить своё нежелание писать заметку. Но девочку, которая говорит "вы, мальчик" и "будьте добры", за косу не дёрнешь. И Миша ответил как можно любезнее:
- Ну, а о чём писать-то?
- Напишите о своих походах. И чтоб цифр было побольше, так папа сказал… Смотрите, буду ждать.
Миша, конечно, всё-таки стукнул Архимеда портфелем перед началом урока, но удовольствия от этого он не испытал никакого.
Два следующих урока Миша прислушивался к Неллиному голоску, шептавшему внутри него, где-то между желудком и сердцем: "Смотрите, буду ждать!"
К концу третьего урока Миша понял, что он влюблён в Нелли, как сказала бы Леночка, "по самые по ушки".
Вернувшись домой, Миша сел за стол, за которым обычно делал уроки, обмакнул перо в чернила и хотел было с лёту накатать статью для Неллиной газеты, но, увы, статья не писалась, да и только. А ведь статья должна быть такой, чтобы Нелли ахнула. Миша отточил цветные карандаши и вывел огромными буквами: "О работе нашего археологического общества", посмотрел на заглавие, наклонив голову сначала на левую сторону, потом на правую, и раскрасил буквы оранжевым карандашом.
Пока раскрашивал, в голове сложилась первая фраза: "Заниматься в археологическом обществе очень интересно". Вторая фраза пришла тоже без задержки: "Мы все очень любим заниматься в археологическом обществе, потому что это очень интересно". Третья фраза никак не выходила.
Тогда Миша приделал к буквам синие ножки, а на синие ножки надел красные сапожки, затем пририсовал зелёные ручки в жёлтых перчаточках, по и это не помогло.
И тут Миша вспомнил: Неллиному папе нужны цифры - пожалуйста. В письменном столе лежит дневник походов. Там этих самых цифр на пять статей хватит!
С дневником в руках писаться стало куда легче. Он быстро накатал: "Всего мы сделали 30 экскурсий и два похода. Открыли 3 стоянки первобытного человека". Затем Миша сложил количество участников всех экскурсий и походов, подсчитал, сколько километров было проделано в общей сложности, и перемножил полученные цифры. Итог оказался потрясающим - 24575. Но чего? Километров? Учеников? Ученико-километров? Километро-учеников? Ученико-походов?
Он поднял глаза к потолку, чтобы решить, нужны ли ему эти ученико-километры, ибо на потолке довольно часто удаётся обнаружить ответы на многие арифметические и прочие задачи, и тут взор его упал на картину, которая висела над столом, - Глинка с карандашом у рта сидит, устремив задумчивый взгляд вперёд, и по всему видно, что никакие посторонние мысли, никакая картина над столом, одним словом, ничто-ничто не отвлечёт его от творчества. И уж, конечно, если бы редактор стенной газеты попросил Глинку написать о работе археологического общества, Глинка не стал бы умножать километры на участников экскурсий, а участников экскурсий - на километры. Нет, он подошёл бы к делу совсем иначе. Но как? Как?!
Вот тогда-то Миша бросил пару подушек на диван, прилёг на них в позе Глинки, взял в рот карандаш и устремил задумчивый взгляд в пространство. И тут он понял секрет писания этой проклятой статьи. Надо просто рассказать всё, как было: и как Адгура не принимали в общество, и как он полез искать клад, а нашёл грот, и как…
Миша выхватил изо рта карандаш и с невиданной лёгкостью застрочил в тетрадке. Он заканчивал одну фразу - и вторая просилась на кончик карандаша. Он уже дошёл до того места, когда Адгур стал откапывать клад, и тут вспомнил: ведь Адгур просил никому не рассказывать о своём кладокопательстве. Нет, не годится выдавать тайну друга. Вот если бы написать о том, как Друг искал крота, а нашёл джиховскую стоянку. Друг не обидится, он же собака, а собаки на такие вещи не обижаются.
Два дня Миша ходил сам не свой. Он удил бычков и вместо поплавков видел перед собой голову пещерного медведя или черепок. Он сидел на уроке географии и записывал на обложке учебника о том, как они с Адгуром учили Друга производить раскопки. Он сочинял примеры по русскому языку для мамы, и эти примеры больше относились к раскопкам, чем к грамматике.
Теперь он окончательно и бесповоротно понял - быть ему, если не Жюль Верном или Майн Ридом, то, во всяком случае, писателем-путешественником. Надо только подрасти немного - годика на два, на три.
Но вот статья готова. Остаётся придумать писательскую фамилию, ибо "Капелюшников", или "Капелюха", для писателя никак не годится. И тут оказалось, что придумывание писательской фамилии не такое простое дело, как думают некоторые.
Миша перебрал десятки вариантов. Тут был и "Адлерский", и "Псоуский", и "Мзымтинский", и "Археологов", и "Раскопников", и даже "Спелеологов-Карстский".
Положение спас Друг. Он сел против Миши и, перекосив физиономию на сторону, стал чесать задней лапой за ухом. И тогда Миша понял - вот кого надо увековечить своей писательской фамилией: "М. Друг-Дружковский"! Лучше не придумаешь, хоть год думай, хоть два!
Он переписал в общую тетрадь статью и вывел на обложке красной тушью: "Полное собрание сочинений М. Друг-Дружковского (Михаила Капелюшникова, VI кл. Б). Том I".
На следующий день, улучив момент, когда Нелли была одна в пионерской комнате, он вручил ей тетрадь.
Тут должна была начаться, по всем расчётам, слава, но, увы, вместо славы и почёта пришли одни неприятности и разочарования.
Нелли не прочла залпом статью, не полюбовалась на его писательскую фамилию, не сказала: "Я ни минуты не сомневалась в вас. И напишите, пожалуйста, обо мне. Вы так хорошо пишете". Нет, не глядя на него, не глядя на тетрадь, она сунула ему длинную полоску бумаги и приказала:
- Перепиши статью на эту полоску. У тебя хороший почерк?
- Плохой, - сказал обескураженный Миша.
- Я в этом не сомневалась. Придётся переписывать самой! - И, высунув кончик языка, она засела за работу.
Когда статья была переписана и точно вошла в отведённое ей место между карикатурой на подсказчиков и другой, на противников разоружения, да так удачно, что не надо было ничего добавлять или урезывать, Нелли сказала:
- Вот это работа! Вот это я понимаю! Тютелька в тютельку! Ну ладно, пиши продолжение. И чтобы было такой же длины. А кто это Друг-Дружковский? Ты, да?
- Ну, я…
- Так ты же Капелюшников.
- А это у меня писательское имя. А что, разве нельзя?
- Ага! Псевдоним, значит! Так запомни - никаких псевдонимов, пока я жива! Запомнил? - И Нелли зачеркнула "Друг-Дружковского" и написала "Миша Капелюшников".
Миша даже расстроился. Что же это такое получается? Статья нравится редактору только потому, что она нужной длины. И даже хорошего псевдонима придумать не дадут. Разве это дело?
И Адгур повёл себя совсем не так, как хотелось бы. Как только газета была вывешена, он, взволнованный, прибежал к Мише.
- Про Дружка так написал, - заявил он обиженным тоном, - а обо мне ни слова. А ещё другом называешься. Рассказал бы, как я клад искал. Разве не интересно?
Арсен высказался неопределённо. Он хлопнул Мишу по плечу и изрёк:
- Ну, мореплаватель и плотник. Новое увлечение? И надолго?
Хорошим был отзыв мамы, но, честное слово, лучше бы она молчала, чем говорить такое, да ещё при всём честном народе.
Раздав ученикам тетради с домашними сочинениями на тему "Наш совхоз", она вытащила тетрадь Миши уже тогда, когда он стал надеяться, что она вообще не будет обсуждать его работу сегодня или же заговорит о ней дома, с глазу на глаз.
Вера Ивановна разобрала по косточкам его сочинение и доказала, как дважды два - четыре, что оно никуда не годится. Из её слов получалось, что оно написано суконным языком (уж не крепдешиновым же языком прикажете писать!), что писал он второпях, лишь бы отделаться от неприятного задания (а ты не давай неприятных заданий), что перед своим умственным взором он не видел того, о чём писал (хоть бы вначале толком объяснила, что это за штука такая - умственный взор, и что делают другие писатели со своим умственным взором).
Разругав сочинение на чём свет стоит, она сказала не своим, милым, домашним, голосом, а скрипучим, учительским, против которого не возразишь:
- Вот что, Капелюшников! Я хотела поставить тебе пятёрку за сочинение о совхозе. Но я прочла твою статейку в газете. Ты можешь писать лучше, чем ты обычно пишешь. Я тебе поэтому поставила тройку. Но помни, если твои последующие работы будут на таком же уровне, как твоё домашнее сочинение, то ты не будешь вылезать из двоек. Всегда пиши так, как ты писал статейку, с вдохновением и обязательно держи перед умственным взором картину, которую ты изображаешь. Если автор не видит того, что описывает, то что спрашивать с читателя? Твоё домашнее сочинение - это выписка из бухгалтерской книги. Одни цифры!
Всю следующую перемену Миша ходил расстроенный. И действительно, кому приятно, когда у тебя такая нечуткая мама! Хоть все и говорят, что Вера Ивановна отзывчивая и добрая, а на деле она и добрая, и отзывчивая, и чуткая, но только к посторонним, а не к собственному единственному сыну.
Другая мама на её месте похвалила бы в школе за очерк, а дома разругала бы за домашнее сочинение. А она норовит ругать его в классе при ребятах. И что это за манера называть его в классе по фамилии? Всех ребят зовёт по имени, а ему, собственному сыну, - "Капелюшников! Ты почему не выучил "Выхожу один я на дорогу"? Двойку захотелось? Опять археологическое общество помешало? Вот поставлю вопрос, что тебе вредно быть председателем".
Оценить статью по достоинству смогли лишь ребята, так сказать, народная масса.
На переменах к Мише то и дело подходили мальчики и девочки из разных классов.
- А ты здорово написал про Дружка. Молодец твой Дружок!
- Слушай, Капелюха. А можно мою Жучку выучить, чтобы она золото или, ещё лучше, платину искала? Или другие полезные ископаемые? Вот здорово было бы, а?
- А ты рыбную ловлю описывать не будешь? Если будешь, то напиши про меня. Как я пять камбал за вечер поймал. Во-от такие камбалы!
Окончательно же Миша убедился, что у него есть писательский талант потом, когда он шёл из школы в сопровождении Друга. Он уже приблизился к дому, как услыхал разговор двух девочек из седьмого класса. Они говорили друг другу шёпотом, но таким громким, что Миша разобрал каждое слово:
- Смотри, Миша Капелюшников! Идёт и не здоровается.
- Совсем загордился. Земли под собой не чует.
- Это потому, что учителя говорят - у него талант есть.
- А ты почём знаешь?
- Ходила за мелом в учительскую и слышала.
Придя домой, Миша сейчас же сел за письменный стол с твёрдым намерением сегодня же написать о том, как они выкопали джиховские сосуды для выпаривания соли. Он отточил поострее карандаши, нахмурил брови, как Глинка на картине, но вдохновение на этот раз не приходило. В голову лезла всякая чепуха - о том, например, почему это Арсен назвал его мореплавателем и плотником, хотя он никогда не плотничал и в море ходил только на автомобильной камере, и что вот теперь придётся писать все сочинения по русскому с вдохновением. Всем ребятам разрешается писать без вдохновения, а ему - нет. И что надо сделать, чтобы приходило это самое вдохновение, и что за штука такая - умственный взор?
Миша бросил на диван подушки, прилёг на них, взял в рот карандаш, устремил умственный взор в пространство и постарался представить себе, как они тогда вытаскивали черепки. Но представлялось нечто совсем другое. Его новая статья уже помещена в газете, конечно, она всем понравилась. На перемене ребята наперебой поздравляют Мишу. Арсен предлагает ему: "Ты, вижу, не мореплаватель и плотник, а настоящий талант и гений. Так что давай описывай походы!" А мама, так та пришла на линейку и при мальчиках и девочках пожала ему руку и сказала, обращаясь ко всем: "Могу сообщить вам следующее… М. Друг-Дружковский - это мой родной сын, Миша. Вы все его знаете. Теперь он окончательно доказал, что перерос школьные сочинения. И я освобождаю его от них. Отныне он будет описывать только походы".
И вот Миша становится главным летописцем при археологическом обществе. Теперь во время раскопок он уже не возится с черепками. Он приходит позже всех, спрашивает, как проходили поиски, а потом пишет очерки, один лучше другого. И эти очерки появляются в "Пионерской правде", и в "Вожатом", и в "Огоньке", и в "Юности". Он становится знаменитым на весь Союз.
Конечно, если всё это трезво взвесить, это мечты. Но, с другой стороны, почему бы ему, Мише Капелюшникову, не стать писателем-археологом? Талант есть? Есть, есть! Об этом говорят в один голос все. Знание черепков есть? Есть! Недаром же он целое лето возился с черепками. Ну, а остальное приложится. Все будут писать о чём угодно, а он только о раскопках.
Раньше он разбрасывался. А почему? Только потому, что не было призвания. Теперь же призвание есть. А если есть призвание, то просто смешно и нелепо не развивать его.
Ребята все бредят археологией. Линючка, так та даже с куклами в археологов играет. Ну и пусть себе все археологией увлекаются, а он будет писательством увлекаться. Незачем связываться со стенной газетой. Надо посылать прямо в "Юность", "Костёр" или "Пионер".
Ну, а когда статья выйдет, тогда всё станет просто. Каждый раз, когда где-нибудь откопают что-либо интересное, он - туда. "А ну, покажите-ка, что у вас тут есть?" - и сейчас же - за автоматическую ручку или, ещё лучше, за машинку. Скоро ни одна экспедиция не будет обходиться без него. Откопают, скажем, кости мамонта - и сейчас же шлют ему телеграмму: "Нашли мамонта. Не выкапываем. Ждём приезда М. Друг-Дружковского".
Он садится в "ТУ-104" и летит, летит, летит над Волгой, над Уралом, над тайгой. Вот внизу виднеется группа людей. Они стоят вокруг ямы и машут меховыми шапками.
"Прилетели! Давай вниз!" - командует Миша.
Самолёт идёт на посадку. Внизу все бросаются, чтобы хотя бы краешком глаза взглянуть на знаменитого исследователя. Все, конечно, поражены, увидев его. Они-то думали, что приедет огромный человек с огромной бородищей, а не пионер с красным галстуком на шее.
Миша быстрыми шагами идёт к яме и заглядывает в неё. Гигантская туша лежит в вечной мерзлоте.
"М. Друг-Дружковский приехал! Теперь будем вытаскивать!" - командует главный археолог с бородой-кавычкой, как у Пал Палыча.
Все хватаются за канаты и тянут, тянут, тянут… Вот уже показались изогнутые, жёлтые, как зубы курильщика, бивни мамонта. Таких огромных бивней ещё никто не видывал. Но тут верёвка, привязанная к голове мамонта, разрывается. Туша скользит обратно в яму. Раздаются крики. Те, кто в яме, в опасности… Да, кстати, а как они попали в яму? А очень просто - подталкивали тушу снизу… Все кричат, кричат, суетятся. Все, кроме Миши. Он говорит спокойно: "Слушайте мою команду! Или вы все погибнете, как кролики. Давайте сюда верёвку". Ему подают верёвку, и он приказывает: "А теперь тащите! Раз, два, взяли! Раз, два, взяли!"
Паники как не бывало. Тогда главный учёный подходит к Мише и говорит: "Возьмите на себя команду, товарищ М. Друг-Дружковский. У вас так хорошо получается. А я пойду на медпункт. У меня нога сломана".
Но когда он сломал ногу? А очень просто - когда туша скользила в яму. Он тогда был внизу, и ему придавило ногу бивнем…
"Хорошо, если вы так настаиваете, я буду командовать, но пусть меня слушают беспрекословно. А теперь несите вашего учёного на медпункт, а то он умрёт от потери крови", - говорит Миша.
Немедленно же появляются носилки и два санитара. Учёного уносят.
"Ну, а теперь - раз, два, взяли!"
Миша уже вытащил из ямы почти всю тушу мамонта, как вдруг по стеклу распахнутого окна полоснула пригоршня морского песку - это Адгур по срочному делу. Его сигнал.
- Кто там? Входите! - скомандовал Миша начальническим голосом, каким он только что отдавал приказания при вытаскивании мамонта.
- Бежим скорее! Ребята уже побежали! - закричал Адгур с порога.
- Куда бежим? Почему бежим? - спросил строго Миша. Он так вжился в роль знаменитого путешественника, что мысль о том, что ему предлагают бежать куда-то, как какому-то босоногому школьнику, показалась даже оскорбительной.
- Понимаешь… Там рабочие копают канаву, подводят водопровод к бане. Я проходил мимо - заглянул. Керамики уйма! Сплошные фрагменты. Как попадётся какой-нибудь сосуд, так рабочие лопатой - раз! - и будь здоров. Я им крикнул, чтобы погодили, пока археолога не позову, а они: "Нам, говорят, годить некогда, у нас прораб не любит годить". Я скорее сюда, за тобой, за Пал Палычем, за ребятами. Ну, бежим! Там у них перекур.
- Не могу!
- Почему? Дома остаться некому?
- Я сказал, не могу! Занят. Пишу о походах.
- Эх, ты! А ещё археолог! Там, может, джиховскую стоянку разоряют, а ты - "пишу"!
- Не могу. У меня сейчас вдохновение и умственный взор.
- Ну и сиди со своим умственным взором! Разбросанный ты тип. Вот ты кто! - закричал Адгур, вскакивая.
- А ты, а ты, а ты… - Миша сразу не нашёл достаточно сильного слова, а когда нашёл - это было очень сильное и непонятное слово "импульсивный", - босые пятки Адгура уже стучали по крыльцу.