Босх тоже поднялся и подошел к ней сзади.
– Тебе нужно поделиться с кем-то своей тревогой. Поделись со мной.
– Нет, не могу. Лучше ты объясни мне, в чем дело.
– Я уже рассказывал. Собственно, мне почти нечего добавить к тому, что ты уже знаешь, да и вряд ли ситуация прояснится от этого. В досье, собранном для меня Муром, нет почти ничего существенного, кроме ссылки на информационный бюллетень АКН, где прямо указано на то, что "черный лед" поступает в Лос-Анджелес из Мехикали. Вот как я догадался, где находится самый крупный поставщик фруктовой мушки. Кроме того, Мур рос в Калексико и в Мехикали. Понимаешь? В деле слишком много совпадений, поэтому мне кажется, что это вовсе не совпадения. – Тереза все еще стояла, отвернувшись к двери, и Босх говорил ей в спину, однако в стекле он хорошо видел отражение ее встревоженного и растерянного лица. Ноздри Гарри щекотал аромат ее духов. – Самое интересное то, что Мур хранил эти материалы не в кабинете и не на квартире. Он специально положил папку в такое место, где ее не могли найти следователи ОРГУ или ОВР. На нее наткнулись ребята из его группы. Они увидели в папке записку с просьбой передать документы мне. До тебя дошло? – Ответом Босху был озадаченный взгляд Терезы, отразившийся в стекле. Она повернулась, шагнула в глубь гостиной, опустилась в глубокое мягкое кресло и запустила в волосы пальцы обеих рук. Гарри не сел, а несколько раз прошелся перед ней. Деревянные половицы уютно поскрипывали под его шагами. – Почему Мур написал эту записку? Почему просил передать папку с материалами именно мне? Вряд ли это была просто заметка на память, сделанная для себя самого. Он действительно собирал эти сведения для меня, следовательно, записка была написана на случай, если папка попадет в руки кому-то другому. О чем это говорит? О том, что, когда Мур писал ее, он либо знал, что скоро покончит с собой, либо…
– Либо боялся, что его убьют, – тихо закончила Тереза.
Босх удовлетворенно крякнул.
– Как минимум Мур понял, что слишком глубоко копнул. Что попал в беду и ему грозит опасность.
– Господи!.. – прошептала Тереза.
Босх приблизился к ней и, низко наклонившись, подал бокал с вином.
– Расскажи мне о вскрытии. Ты должна, Тери. Ведь ты сама видишь – что-то здесь неладно. Я читал дерьмовый пресс-релиз, опубликованный управлением. "Вскрытие не дало решающих аргументов в поддержку официальной версии случившегося…" Что за чушь собачья? С каких пор ты не в силах определить, сам ли человек убил себя выстрелом в упор или нет? Расскажи мне все, Тереза. Может, тогда мы вместе что-нибудь придумаем, поймем, как нам быть.
Тереза передернула плечами и покачала головой, но Босх понял, что она готова поделиться с ним своими сомнениями.
– Они объяснили мне, потому что я не была на сто процентов уверена… Гарри, ты не должен никому говорить, откуда у тебя эти сведения! Не должен!..
– Не беспокойся, на тебе это никак не отразится. Если мне и придется использовать эту информацию, то лишь для того, чтобы помочь нам. Тебя это не коснется, обещаю.
– Мне велели ни с кем не обсуждать того, что я узнала, поскольку я, видишь ли, и сама была не совсем уверена. Этот заместитель начальника управления, этот Ирвинг, этот наглый хрен с изюмом, прекрасно знал, что делает. Он постоянно напоминал: окружная комиссия очень скоро будет решать вопрос о моем назначении и о том, что на должность руководителя лаборатории может быть назначен только человек, имеющий понятие о служебной тайне. Ирвинг даже перечислил своих друзей, которые заседают в этой драной комиссии. Боже, как мне хотелось схватить скальпель и…
– Не думай об этом. Скажи лучше, в чем ты не была уверена на сто процентов?
Тереза одним глотком осушила свой бокал, и Босх наконец узнал всю историю. Вскрытие началось как обычно, но кроме Шихана и Частина – двух следователей, которым было поручено расследование, – анатомичку почтил своим присутствием заместитель начальника полиции. Он попросил немедленно вызвать технического сотрудника лаборатории, чтобы тот скорее снял отпечатки пальцев.
– Разложение зашло так далеко, – рассказывала Тереза, – что мне пришлось спрыснуть кончики пальцев спецотвердителем. Только после этого Коллинз, мой лаборант, снял отпечатки. Сличение он провел тут же, потому что Ирвинг приволок с собой личное дело. Отпечатки совпали на сто процентов. Это был Мур.
– А как насчет зубов?
– С зубами было трудно. Целых осталось совсем мало. Мы сравнивали обломок резца, найденный в ванной, с записями о стоматологическом лечении, которые тоже принес Ирвинг. У Мура был запломбированный канал. В этом зубе тоже. Еще одно совпадение.
Потом Тереза сказала, что вскрытие она начала сразу после того, как установили личность по отпечаткам. Очевидное тут же подтвердилось: выстрел в упор из двуствольного дробовика был смертельным. Смерть наступила мгновенно. И только в процессе исследования отделенных от тела органов она начала сомневаться, действительно ли это было самоубийство.
– Сила выстрела была такова, что привела к полному краниальному смещению, – объясняла Тереза. – Согласно установленному порядку мы обязаны провести подробное исследование всех жизненно важных органов, в том числе мозга, однако проблема заключалась в том, что из-за значительной площади поражения мозг почти полностью разрушился. Мне сказали, что картечины вылетели сразу из двух горизонтально расположенных стволов, и это было видно, поскольку район наибольших повреждений имел эллиптическую форму, вытянутую в горизонтальной плоскости. Вместе с тем значительная часть лобных долей и соответствующая им часть черепа не пострадали, хотя и сместились.
Понимаешь, что я имею в виду? Согласно схемам места происшествия, все произошло в ванной. Это… не слишком странно? Ты ведь, кажется, знал его…
– Не очень близко. Продолжай.
– В общем, я исследовала то, что осталось от мозга, не ожидая найти ничего нового или противоречащего уже известному мне. Но я ошиблась. На лобных долях я увидела следы кровоизлияния, расположенные в точке прилегания мозга ко внутренней поверхности черепного свода. – Тереза отпила глоток вина из бокала Босха и тяжело выдохнула, словно отгоняя демонов сомнения. – Именно в этом, Гарри, и заключалась самая главная проблема.
– Почему? Объясни, почему?
– Ты говоришь точь-в-точь как Ирвинг. Объясни да объясни… Это же очевидно! Ну ладно, слушай. Все это выглядит довольно странно по двум причинам. Значительное мозговое кровоизлияние в случае мгновенной смерти, когда мозг отделяется от тела за доли секунды, необычно само по себе. Впрочем, об этом можно спорить, и эту честь я оставляю Ирвингу. Но вот другая причина… Тут уж не поспоришь. Короче, подобное кровотечение однозначно указывает на травму, полученную в результате контрудара. Лично я в этом ничуть не сомневаюсь.
Гарри постарался припомнить все сведения из области анатомии и физиологии, полученные им за десять лет полицейской службы, поскольку он частенько присутствовал при вскрытиях. Травмой в результате контрудара называлось повреждение мозга в точке, противоположной месту удара. При ударе по голове мозг, представляющий собой студнеобразную коллоидную структуру, заполняющую череп, по инерции врезался в противоположную стенку черепа, поэтому сильный удар, например, слева, больше всего вредил правой половине мозга. В случае с Муром повреждение, описанное Терезой, означало только одно: перед смертью Кэл получил сильный удар по затылку. Выстрел в лицо не мог привести к ревертивному повреждению лобных долей.
– А не может быть так, что… – Гарри умолк на полуслове. Он вдруг забыл, о чем собирался спросить. Ему страстно хотелось курить, и он достал новую пачку. – Что же случилось? – спросил он, открывая сигареты.
– Когда я стала объяснять, что именно обнаружила, Ирвинг напрягся и начал спрашивать, уверена ли я, можно ли считать это доказанным на сто процентов, не слишком ли мы торопимся и так далее и так далее… И все мне сразу стало ясно. Ну не хотел он, чтобы этот случай вдруг оказался чем-то другим! Не самоубийством. Как только я высказала свои сомнения, Ирвинг пробормотал, что не надо, дескать, забегать вперед и спешить с выводами. Необходимо двигаться медленно – семь раз отмерить, а потом… еще семь раз. По его словам выходило, что управление слишком взбудоражат наши открытия, поэтому следствие должно продвигаться медленно, корректно, скрупулезно. Это его подлинные слова. Вот ведь жопа!..
– Не буди лихо, пока спит тихо, – вставил Босх.
– Вот именно. Поэтому я спокойненько заявила им, что не могу подтвердить версию о самоубийстве. А потом… потом они убедили меня, что считать убийство Мура доказанным тоже нет достаточных оснований. Вот почему объявили, что результаты вскрытия не вполне определенные. Этакий компромисс. Пока… Из-за этого я и чувствую себя так, словно в чем-то виновата. Точнее, из-за этих подонков.
– Они намерены спустить дело на тормозах, – сказал Босх.
На самом деле он понимал далеко не все. Нежелание замечать новый поворот дела объяснялось, возможно, расследованием, проводимым ОВР. Ирвинг наверняка смекнул: во что бы ни ввязался Мур, это – так ли, эдак ли – убило его, и, естественно, не спешил открывать коробочку, не зная, что внутри. Может, ему никогда и не хотелось этого знать. Зато теперь Босху стало ясно, что отныне он вправе действовать на свой страх и риск. Любые найденные им улики, любые сведения, попади они к Ирвингу или к ОВР, исчезнут, будто их никогда не было, и потому если Босху охота разбираться в этом деле, то на поддержку рассчитывать нечего.
– Они знают, что Мур работал над чем-то для тебя? – спросила Тереза.
– Теперь уже, наверное, знают, но когда были с тобой на вскрытии – еще не знали. Впрочем, никакой разницы, наверное, нет.
– А дело твоего "Хуана"? Ведь это Мур нашел тело.
– Не знаю, известно ли им что-нибудь об этом.
Тереза долго молчала, потом встала и подошла к Босху. Прильнув к нему, она поцеловала его в губы и прошептала:
– Давай на время забудем обо всем этом…
После этого они занимались любовью, и Босх полностью подчинился Терезе, позволив ей руководить им, использовать его тело так, как ей больше нравилось. Они бывали вместе довольно часто, знали пристрастия и привычки друг друга, поэтому и чувствовали себя так хорошо вдвоем. Ни любопытства, ни смущения для них давно уже не существовало. В конце концов Тереза утвердилась на нем, тогда как Гарри полулежал, облокотившись спиной на подушки. Голова ее откинулась назад, а короткие ногти безболезненно впивались в его грудь. За весь этот час Тереза не издала ни звука.
Босх поднял взгляд и увидел в полутьме серебряный отблеск ее серег. Протянув руки, он коснулся этих изящных колечек, потом его ладони скользнули вниз по шее, плечам и груди Терезы. Под его пальцами кожа Терезы становилась теплой и влажной, а ее медленные методичные движения уводили Гарри все дальше и дальше в блаженную пустоту, куда не могли последовать за ними никакие тревоги.
Когда они отдыхали, Босха внезапно охватило острое чувство вины. Голова Терезы все еще лежала у него на груди, а он думал о Сильвии Мур – о женщине, с которой впервые встретился только вчера вечером. Каким образом ей удалось вторгнуться в его мысли, особенно сейчас? И все же Босх вспоминал о ней, недоумевая, откуда взялось это ощущение неловкости и стыда. Может, оно пришло к нему из будущего?
Вдруг Босху показалось, что он услышал высокий короткий лай койота, донесшийся очень издалека, откуда-то с задней стороны дома. Тереза тоже приподняла голову и прислушалась. Теперь они уже оба услышали одинокий и тоскливый вой зверя.
– Тимидо, – одними губами произнесла Тереза.
Гарри ощутил еще один острый укол совести, но на этот раз он думал о Терезе. Неужели он обманул ее и вынудил рассказать обо всем? Он сомневался в этом. Скорее всего Гарри ощущал вину за то, что ему только предстояло сделать. Ведь как ни крути, он уже сейчас знал, как поступит с полученными от Терезы сведениями.
Тереза как будто догадалась, что его мысли блуждают далеко от нее. Должно быть, Босха выдал едва заметный сбой сердечного ритма или чуть ощутимое напряжение мышц.
– Ничего, – сказала она.
– Что?
– Ты спрашивал, что я буду делать. Ничего. Не хочу больше участвовать в этих грязных делишках. Если они намерены похоронить это дело – пускай хоронят.
Тут Босх понял, что из Терезы выйдет прекрасный босс лаборатории судебно-медицинской экспертизы округа Лос-Анджелес, и совершенно неожиданно для себя отстранился от нее. Тереза скатилась с него и села на краю кровати, глядя на показавшуюся в окне убывающую луну. Снова коротко провыл койот, и Босху почудилось, что где-то вдали на зов Тимидо откликнулась собака.
– Ты такой же, как он? – спросила Тереза.
– Как кто?
– Как Тимидо. Одинокий койот в темном ночном мире.
– Иногда. Каждому иногда бывает одиноко и грустно.
– Но тебе это нравится, да?
– Не всегда.
– Не всегда…
Прежде чем что-нибудь сказать, Босх обдумывал свою следующую реплику. Одно неверно выбранное слово, и Тереза уйдет.
– Прости, если что-то не так, – нерешительно начал он. – Слишком много всего произошло…
Гарри не закончил. Никаких оправданий у него не было.
– Тебе действительно нравится жить здесь, на холме, в маленьком уединенном домишке, и дружить с койотом?
Босх не ответил. Лицо Сильвии Мур неожиданно и необъяснимо всплыло у него перед глазами, но на этот раз он не почувствовал никакой вины. Ему нравилось смотреть на нее.
– Мне пора, – сказала Тереза. – Завтра у меня трудный день.
Босх смотрел, как она, не одеваясь, прошла в ванную комнату, захватив свою сумочку с ночного столика. Потом зашумел душ, и он представил себе, как Тереза тщательно намыливается, смывая со своего тела все его следы, а потом обрызгивает себя универсальным дезодорантом, который всегда держала под рукой, чтобы бороться с запахами – неизменными спутниками ее профессии.
Он подкатился к краю кровати, где на полу грудой валялась его одежда, и достал из кармана телефонную книжку. Пока в душе шумела вода, Гарри успел набрать номер.
Голос, ответивший ему, был невнятным, сонным, да и немудрено – только что перевалило за полночь.
– Ты меня не знаешь, – сказал Босх. – Мы никогда с тобой не разговаривали.
Некоторое время в трубке царило молчание – абонент пытался проснуться и узнать голос Гарри.
– О'кей, о'кей, я понял.
– Со вскрытием Мура не все чисто.
– Черт тебя возьми, приятель, это мне известно. Решающих доказательств версии о самоубийстве нет. И незачем было будить меня посреди ночи…
– Ничего ты не понял. Ты путаешь вскрытие с пресс-релизом по поводу вскрытия. Это совсем разные вещи. Теперь тебе ясно?
– Да… По крайней мере мне кажется, что да. Так в чем там дело?
– Разногласия между заместителем начальника полиции и ведущим патологоанатомом. Один считает это самоубийством, другой – убийством. Кто-то из них ошибается – отсюда и строчка в пресс-релизе о том, что результаты вскрытия не окончательны.
В трубке негромко присвистнули.
– Отменная информация. Но с чего это копам вздумалось замять убийство, особенно убийство полицейского? Самоубийство же бросает тень на все управление. Зачем им понадобилось на этом настаивать? Нет ли каких-то особых обстоятельств?
– Ты абсолютно прав, – бросил Босх и повесил трубку.
Через минуту вода в душе перестала литься, и Тереза вышла из ванной комнаты с полотенцем в руках. То, что она предстала перед Босхом совершенно нагой, видимо, ничуть не смущало ее, а Гарри вдруг поймал себя на том, что скучает по ее прежним целомудрию и стыдливости. Впрочем, эти качества со временем покидали всех женщин, с которыми Босх когда-либо встречался, исчезая еще раньше, чем сами женщины уходили от него.
Пока Тереза одевалась, он быстро натянул джинсы и майку. Никто из них не проронил ни слова, но Босх заметил, что Тереза посмотрела на него и проницательно улыбнулась.
Он пошел проводить ее до машины.
– Так мы договорились насчет Нового года? – спросила Тереза, когда Босх открыл перед ней дверцу.
– Конечно, – подтвердил Гарри, хотя знал: она позвонит, как только придумает какой-нибудь предлог, чтобы отменить встречу.
Тереза потянулась и, поцеловав его в губы, скользнула на водительское место.
– До свидания, Тери, – сказал Босх, но она уже закрыла дверцу.
* * *
Он вернулся в дом далеко за полночь. В гостиной остался аромат духов Терезы, и он почувствовал себя виноватым. Босх поставил на проигрыватель диск Фрэнка Моргана "Индиговое настроение" и долго стоял посреди комнаты, прислушиваясь к вступительному соло. Эта вещь называлась "Лаллаби", и Гарри подумал, что в мире нет ничего правдивее, чем звук саксофона.
Глава 11
Поняв, что уже не заснет, Босх вышел на веранду и закурил. Опершись на перила, он смотрел вниз на ковер, сотканный из множества огней. Прохладный ночной ветер остужал его кожу и укреплял решимость. Впервые за много месяцев Босх чувствовал такой прилив сил. Он снова на охоте, снова идет по следу.
Глубоко затянувшись, Гарри обдумал все известные ему факты и мысленно составил список всех причастных к расследованию, с кем ему предстояло встретиться, и неотложных дел.
Первым в списке стоял Люциус Портер, горе-детектив, чей уход из полиции был слишком своевременным и хорошо рассчитанным, чтобы счесть его случайным. Гарри вдруг осознал, что одна только мысль о Портере рассердила его. Рассердила и озадачила настолько, что он рискнул подставить себя под удар в разговоре с лейтенантом Паундсом.
Босх вернулся к своей записной книжке и снова набрал номер экс-детектива. Вообще-то он совсем не рассчитывал, что кто-то ответит на его звонок, и предчувствие его не обмануло. Хотя бы в этом отношении Портер оставался верен себе. Гарри проверил адрес, записанный еще утром, и вышел из дома.
По дороге к городу, до самой Кауэнга-пасс, он не встретил ни одной машины. Гарри поехал на север, потом вырулил на Голливудское шоссе. Здесь оказалось довольно много машин, однако ему не пришлось ехать с черепашьей скоростью. Автомобили двигались почти беспрерывным потоком, напоминая длинную лоснящуюся змею с красными и белыми вкраплениями на коже.
Над Студио-сити Босх заметил полицейский вертолет. Он кружил на одном месте, направив луч укрепленного под брюхом прожектора на находящееся где-то внизу место преступления. С того места, откуда смотрел Босх, этот длинный белый луч походил на поводок, не позволяющий стальной стрекозе взвиться высоко в небо и умчаться прочь.
Ночной город нравился Гарри куда больше. Темнота скрывала или смягчала его самые отвратительные черты, заставляла затихнуть шумный мегаполис и вместе с тем вызывала на поверхность глубинные течения городской жизни. Именно в этих темных водах Босх чувствовал себя наиболее непринужденно. Тени скрывали его, и, словно пассажир дорогого лимузина, он, никому не видимый, замечал все.
Ночной мрак дарил Гарри ощущение случайности, как будто сама переменчивая фортуна подмигивала ему голубыми огнями неоновых реклам. Он видел множество способов жить и умереть, и пассажир на заднем сиденье лимузина мог вдруг оказаться трупом, путешествующим в голубом фургоне коронера. Гром аплодисментов мог в любую минуту смениться свистом пуль, проносящихся в ночной тьме над головой. Случайность – в этом был весь Лос-Анджелес.