- Месдамочки, смотрите, смотрите! - и умиленная Шарадзе указывает куда-то вдаль.
Там носится с легким писком вторая пичужка.
- Это - муж и жена, - решает армянка, - и через месяц в их гнездышке будут прелестные маленькие птенчики.
- Трогательная идиллия, - смеется Баян.
- Ну, уж ты молчи лучше! - вспыхивает Шарадзе. - Ужасно заважничала с тех пор, как метишь в belle-souer'ки к классной даме.
Теперь наступает очередь вспыхнуть Нике. Ах, зачем она рассказала всем об этой светлой странице ее жизни, о первой любви ее к брату Зои Львовны, к этому милому энергичному Дмитрию, которому дала обещание стать его женой?! Но делать нечего. Слово не воробей - вылетит, не поймаешь. И она звонко хохочет.
- Смотри, выйду замуж за брата классной дамы, и сама синявкой сделаюсь, - хохочет Ника.
- Вот, вот! Это тебе как раз к лицу!
- Mesdames, слышите, кажется соловей щелкнул.
- Тсс… Слушайте, слушайте его.
- Нет, для соловья рано еще. А хочется песен. Пусть Неточка споет.
- Спой, спой, Нета, напоследок, - пристают девушки к Спящей Красавице.
- А кто за меня войну Алой и Белой Роз выучит? Не вам, а мне отвечать, - говорит своим певучим голосом Нета, и тут же, не совладав с собою, начинает:
Ты не пой, соловей, под моим окном,
Ты лети, соловей, к душе-девице…
Словно всколыхнулся и замер старый сад и притих весенний ветер. Все росли и крепли бархатные звуки и улетали, как окрыленные, туда, в голубую заоблачную высь.
- Месдамочки, - приходя в себя, прошептала Капочка, когда последняя нота романса замерла в воздухе, - как хорошо нынче! Целый бы мир обняла сейчас.
- А провалимся, дорогая моя, завтра на экзамене, так будет совсем скверно, - неожиданно вставляет Зина Алферова.
- Mesdames, а я как об истории завтрашней подумаю, так у меня под ложечкой начинает сосать, - проглатывая мятную лепешку, с унылым видом говорит Валя Балкашина.
- Ложку брома, двадцать капель валерьянки, горчичник - и все будет прекрасно, - смеется Золотая Рыбка.
- Да, mesdames, сейчас мы сидим здесь в беседке, такие близкие, такие родные, - говорит, любуясь приколотым на груди у нее цветком хризантемы, Муся Сокольская, - а через год забудем мы друг друга, как будто и не были мы вместе, не веселились, не волновались никогда.
- Ну, это ты сочиняешь, положим, дитя мое. Мы с Мари, например, никогда не расстанемся, - горячо произносит черненькая Алеко. - И жить будем вместе, и горе, и радость делить пополам.
- Вы счастливицы, - с завистью глядя на подруг, говорит кто-то.
- Я, mesdames, уеду в Австралию. Переоденусь в мужское платье, буду обращать в христианскую веру дикарей, - с блестящими глазами говорит Капочка.
- Не завидую я дикарям, - смеется Золотая Рыбка, - ты, Капочка, костлява, как лещ, и вся постным маслом пропиталась. Зажарят они тебя на костре, а есть-то и нечего.
- Я в Тифлис поеду. Верхом скакать стану. Далеко в горы поскачу, - с разгоревшимися щеками роняет Тамара.
- А загадки загадывать будешь? - прищуривает лукаво Алеко свои цыганские глаза.
- Понятно, буду.
- Лошади?
- Кому?
- Ну, лошади, на которой поскачешь.
- Вот еще. Зачем лошади, когда люди есть?
- А ты, Неточка, на сцену поступишь? С таким голосом грешно хоронить талант.
Прекрасное лицо Козельской вспыхивает.
- Куда ей на сцену! - хохочет Маша Лихачева. - Она выйдет петь на сцену, откроет рот и заснет.
- Неправда, - улыбается Нета, - это раньше было бы, может быть, а теперь нет, - и глаза недавней Спящей Красавицы устремляются куда-то с мечтательным выражением. Там, в заоблачной дали, мерещится ей легкий и стройный силуэт юноши с лицом Сережи Баяна, сумевшего расшевелить ее, тихую, сонную до тех пор Неточку, своими пылкими речами.
Медленно садилось солнце.
Заревом заката даль небес объята,
Речка голубая блещет, как в огне,
Нежными цветами убраны богато.
Тучки утопают в ясной вышине,
- декламирует стихотворение своего любимого поэта Надсона Наташа Браун.
Когда она заканчивает, все долго молчат. И снова тихо звенит нежный, печальный голос Невесты Надсона.
- А я, mesdames, уеду к себе на родину, в Саратов. Продолжать буду копить деньги на памятник "ему". Вот поставлю памятник, украшу венками и буду каждый день ходить туда, свежие цветы менять, а зимой венки из хвои.
- А я в Севилью поеду, - неожиданно вырывается у Галкиной.
- Вот-вот, тебя только там и не хватало! - смеется Шарадзе.
- И нехватало, понятно. Жить буду там, на бой быков ходить, серенады слушать.
- Смотри, прекрасная испанка, за тореадора замуж не выскочи, - смеется Золотая Рыбка.
- Тебя не спрошу.
А Хризантема, mesdames, не права, говоря, что мы разлетимся в разные стороны и забудем друг друга. Ведь есть же связывающее всех нас навеки звено, - неожиданно поднимает голос Ника, притихшая было до сих пор в глубокой задумчивости.
Все смотрели на нее вопросительно.
- Наша Тайна разве уже не связывает нас? Неужели вы о ней забыли?
- Но она будет в приюте и перестанет нуждаться в нашем попечении, - слышатся несколько грустных голосов.
- Напротив, напротив. Именно теперь и будет нуждаться, и всю жизнь. И мы должны, mesdames, довести доброе дело до конца.
Звонкий голосок Ники звучит глубоко, проникновенно.
- Мы не выпустим ее из вида ни на один день. Пусть те, кто живет в этом большом городе, навещают ее и сообщают о ней тем, которые будут заброшены отсюда на край света. Да, да, так будет. Так должно быть.
- Да будет так, - поднимает руку Шура Чернова.
Но на нее шикают со всех сторон. Плоской и ненужной кажется в этот торжественный момент шутка.
- Да, да, mesdames, мы не можем оставлять Глашу, нашу "Тайну", мы должны всячески заботиться о ней. Дадим же слово друг другу делать это.
- Даем слово!
- Честное слово!
- Клянемся!
- Да! Да!
Еще ниже спускаются голубые сумерки. Догорел алый закат на далеком небе. Где-то далеко от садовой беседки дребезжит звонок. Это зовут к ужину и вечерней молитве.
- Ника! - неожиданно просит Золотая Рыбка, - спляши нам сейчас.
- Душа так просит красоты, - тут же поддерживает Невеста Надсона.
- Да, да, спляши, Ника!
Без слов и возражений поднимается со скамьи хрупкая, изящная фигурка темнокудрой девушки. Быстрым движением сбрасывает она с ног неуклюжие прюнелевые ботинки и, оставшись в одних чулках феей юности, легкой и воздушной, кружится по просторной беседке. Каштановые кудри распадаются из тяжелого узла и струятся вдоль стройных плеч и тоненькой шейки. Вдохновенно поднятые к вечернему небу глаза словно кого-то ищут в лазурных далях. Она дает один круг, другой, третий, четвертый…
Восторженно смотрят на нее подруги.
Внезапно остановилась Ника. В полуоткрытую дверь беседки просовывается испуганное лицо:
- Месдамочки, ради Бога. До того заучилась, что в голове все перепуталось - одна каша. Помогите, ради Бога. У кого, у греков или римлян, была третья Пуническая война? - и Эля Федорова в отчаянии оглядывает подруг.
- У персов! У египтян! У франков! - хохочет Шарадзе и валится на скамью.
А сумерки все сгущаются, все ползут незаметно. Алая заря давно побледнела. Где-то защелкал ранний соловей, защелкал тонко, таинственно и грустно.
[1]
Стихотворение С. Надсона.
[2]
Стихотворение Надсона
[3]
Дальнейшая судьба Глаши, ее жизнь на новом месте, в "питомнике" княжны Нины Бек-Израил на Кавказе, и т. д. составляет содержание повести под названием "Дели-Акыз".