* * *
Сбылось давнее пророчество отца.
Ныне на центральной площади села и следа не осталось от березовых крестов. На месте бывшей церкви стоит совхозный клуб - просторное, очень четких форм здание.
Восстановлен и памятник на могиле комиссара Сушкина. По-прежнему смотрит он с фотографии в мир, бесстрашный большевик времен революции и гражданской войны. Я подхожу к обелиску, долго стою в задумчивости. Тонкая щеточка усов, мягкие глаза мечтателя и высокий лоб мудреца...
Кажется, ничего не изменилось, ничто не тронуто временем.
Нет, изменилось, как много изменилось! Он тут же, на широкой сельской площади, рядом с памятником комиссару, в каких-нибудь пятнадцати - двадцати шагах, Юрин бюст.
Ленинградские рабочие изготовили его и передали в дар землякам первопроходца Вселенной.
Они - мраморное изваяние космонавта и скромный обелиск над могилой комиссара - открыты всем ветрам всех четырех сторон света и стоят на скрещении дорог.
ГЛАВА 10
Юра воюет с чёртом
Про сахар и аккумуляторы
Так вот, одна часть ушла, другая сменила ее. В нашем доме разместили мастерскую по ремонту аппаратов связи и зарядке аккумуляторов. Ведал всем этим хозяйством баварский немец, некий Альберт. Изверг из извергов был, но с особо изощренной жестокостью относился он к детям. Мы его сразу же нарекли Чертом. А Юра немедля начал против Черта тайную "партизанскую" войну.
Они играли в саду - Ваня Зернов, Володя Орловский, Юра и Бориска. Был один из тех последних дней осени, когда солнце светит неожиданно ярко и тепло, хотя в преддверии скорой зимы дождевые лужицы уже затянуты тонкой корочкой льда, а последние, багряные, случайно уцелевшие листки без труда снимает с ветвей и самый легкий порыв ветра.
Они играли в мячик, сшитый мамой из тряпок: бросали его друг в друга, и тот, кого осалили, немедля выбывал из игры до следующего кона. Тяжелый тряпичный мяч не чета резиновому: когда попадает в кого-то из мальчишек - не отскакивает упруго, а сразу падает на землю. Но ребята и этой игрушке рады: где же взять настоящий?
Чаще других водить приходилось Борису: он моложе ребят, меньше их ростом, не так верток и умел.
Черт - шинель небрежно наброшена на плечи, пилотка сбита на белесый затылок - стоял на крыльце и лениво щурил водянистые глаза на яркое солнце. Он, здоровый, плотный детина с большими, приобожженными кислотой руками, явно скучал...
- Борьке водить!- закричал Ваня Зернов.
Незадачливый Борис кинулся к мячу, швырнул его в Володю. Мимо! В Зернова. Опять промазал! Ага, Юрка рядом. Есть!
- Так не по правилам, нечестно так. Ты нарочно ему поддался,- упрекнул Юру Володя Орловский.
- Он же маленький, его жалеть надо.
Черт тем временем сходил в избу, а вернувшись оттуда, что-то положил на нижнюю ступеньку крыльца.
- Идить... сюда!-крикнул он мальчишкам.
Ребята прекратили игру, подошли медленно, недоверчиво, жмутся друг к другу.
- Брать!- разрешил немец.
На ступеньках лежит сахар - ноздреватые, аккуратно напиленные кубики. Давным-давно не видели мальчишки сахара. Даже под ложечкой сосет - так манят они, эти кубики.
- Брать, брать!- смеется немец.
Ребята не тронулись с места, и только Бориска, самый доверчивый из всех, переваливаясь, подошел к крыльцу, наклонился, протянул руку.
- Не смей!- Юра окликнул очень тихо и очень строго.
Но слишком велик соблазн. А тут еще немец весело скалит зубы, приговаривает поощрительно...
- Брать, брать, битте...
В тот момент, когда Бориска уже прикоснулся было к желанному кубику сахара, Черт неожиданно наступил на него, тяжелым сапогом прихватил Борькину руку. Что-то хрустнуло под каблуком, Борис истошно завопил.
- Отпусти,- выкрикнул Юра,- отпусти!
Черт скалит зубы, вертит, вертит каблуком. Ребята стоят растерянные, а Борис уже заходится криком.
Тут случилось что-то невероятное, неожиданное. Юра отступил назад, разбежался и головой что было мочи ударил немца в живот, ниже блестящей ременной пряжки. Тот ахнул, с маху шлепнулся на ступеньки, сел, оторопело, по-рыбьи разевая рот... Грязные крупинки сахара лежали на крыльце.
Ваня и Володя воробьями порскнули за угол, а Юра взял Бориску за руку и повел в землянку.
- Я тебе еще не то сделаю,- обернулся и пригрозил он Черту.
Немец опомнился, бросился за ним, но тут засигналила машина на улице: звали его - Черта.
Из кузова машины сгрузили аккумуляторы - диковинные какие-то, преогромнейших размеров. Целых восемь штук.
Солдаты в форме танковых войск снесли эти штуковины в мастерскую.
Несколько дней подряд Черт почти не выходил из дому - колдовал над аккумуляторами, добросовестно заряжал их. А как-то в полдень уселся на велосипед и куда-то укатил.
Мы и внимания на то не обратили, когда, в какой момент Юра выскользнул из землянки. А Черт через некоторое время вернулся в сопровождении грузовой машины, и немцы-танкисты погрузили аккумуляторы в кузов. Один из них, с погонами офицера, пожал Черту руку - и тот расцвел, заулыбался радостно. Видимо, благодарность схлопотал.
Машина укатила восвояси, а Черт вынес на крыльцо патефон, бутылку вина и затеял пиршество. Заигранная пластинка напевала "Катюшу", нашу русскую "Катюшу". Черт крохотными рюмками вливал в себя вино и блаженно жмурился после каждой.
Увы, недолго длилась его радость. Требовательно заорала сирена машины. Черт смахнул пластинку с патефона, выскочил на улицу.
Те же самые танкисты снова внесли во двор те же самые аккумуляторы. Были они мрачны, переругивались друг с другом. Черт стоял навытяжку перед разгневанным офицером, что-то жалко лепетал: оправдывался, думать надо.
Мы никак не могли взять в толк, что же случилось, пока Юра с нескрываемой гордостью не объявил:
- Это я ему устроил, когда он на велосипеде катался.
- Как ты устроил?
Он сунул руку в карман штанишек, достал щепоть каустической соды.
- Я ему насыпал в эти штуки.
Мама схватилась за голову.
- Снимай штаны, негодный малый. Сейчас же снимай!
Юра смотрел на нее с недоумением. Он, кажется, ожидал, что его должны похвалить, а тут наоборот - наказать собираются. Только за что? Ведь и мама терпеть не может Черта, и не раз - он сам слышал!- кликала на его голову самые черные беды.
- Еще где есть у тебя эта гадость?- поинтересовалась мама, наливая в корыто горячую воду.
Врать Юрка не умел.
- В пиджаке чуточка.
- Давай и пиджак. Стирать все буду.
Вечером отец, выслушав мамину жалобу, против ожидания, не очень рассердился.
- Поди-ка сюда, сын,- позвал он Юру.- Кто тебя научил это сделать?
- Сам.
- Сам ты не мог додуматься.
- Все равно сам.
- Такие вещи, Юрок,- наставительно сказал отец,- с умом надо делать. Ты знаешь, что всех нас под расстрел мог подвести? Не знаешь? То-то вот.
К счастью, баварский фриц не догадался, чьих это рук проделка, иначе и впрямь всем нам не миновать бы беды.
Не убереглись!..
Январь сорок второго принес надежду на освобождение. Остатки немецких войск, разгромленных под Москвой, драпали на запад.
Юра и Борис целые дни проводили на улице: стояли у ограды, смотрели на колонны проходивших мимо войск, на танки, грузовики, пушки. Иного развлечения, иного занятия у мальчишек не было: школа при немцах не работала.
Лютая стужа в те зимние дни стояла, и отступающие фашисты врывались в землянки, отбирали последнюю одежонку у жителей, тащили все: шубы, одеяла, валяные сапоги, подушки, не брезговали и половиками, какой-нибудь завалящей дерюгой.
Как-то за ужином (ели мы вареную картошку "в мундирах", прежде времени и тайком от немцев вскрыли яму с семенным запасом) Юра объявил:
- А сегодня я французов видел.
Мы удивились:
- Что еще за французы? Откуда они взялись?
- А я почем знаю откуда.
- Да хоть какие они?
- Головы платками обмотаны, а на самих бабьи шубы. И все верхами, на конях.
В этот день через село проходила какая-то кавалерийская часть. Мы рассмеялись:
- Это немцы были, Юра.
- Нет, французы. У Зои в книжке такие нарисованы.
- Немцы, сынок. Боятся они наших морозов, дай бог им подольше постоять,- вмешалась в разговор мама.
Ей Юра поверил.
Неудача фашистских войск под Москвой некоторым образом ударила и по нас. Альберта, и без того бешеного, точно злая муха укусила. Когда он появлялся на крыльце дома - ребята опрометью бежали в землянку, иначе быть страстям: или затрещиной походя, забавы и собственного удовольствия ради, наградит, или, еще хуже, кислотой плеснет, и все норовит, чтобы в лицо попало.
Бегали ребята от Черта, а все же не убереглись. Как-то Юра и Борис стояли у ограды и смотрели на улицу. Не знаю уж зачем, может, видеть она ему мешала, но Борька вдруг принялся отдирать тесинку от ограды. Силенок ему не хватало, Юра, как всегда, поспешил на помощь брату.
Тут-то и подкрался к ним совсем неслышно немец. Приподнял Бориса за воротник пальтишка, обвил вокруг его шеи концы шарфа, завязал петлей, и на этом шарфе подвесил Борьку на яблоневый сук.
Засмеялся и, довольный, побежал в избу.
Бориска закричал, но туго стянутый шарф все сильнее и сильнее сдавливал ему горло. Он забарахтал руками и ногами, а потом вдруг обвис, обмяк, глаза из орбит выскочили.
Юра подпрыгнул несколько раз, пытаясь снять Бориску, но - высоко, не достать. А тут немец выскочил из избы с фотоаппаратом в руках, оттолкнул Юру.
Когда Юра прибежал в землянку, слезы горохом катились по его щекам.
- Мама, Черт Бориса повесил!
Простоволосая, неодетая выскочила на улицу мать. Черт стоял близ яблони и щелкал фотоаппаратом.
- Уйди, уйди!- закричала мама и бросилась к Борису.
Фашист загородил ей дорогу.
- Ах ты, поганец!
Не знаю, откуда взялась у матери сила - оттолкнула она немца, рывком раздернула узел на шарфе, и Бориска упал в снег.
В землянку его принесла она почти безжизненного. После этого с месяц, наверно, Борис не мог ходить - отлеживался и ночами страшно кричал во сне.
Вскоре после этой истории у Черта вышел из строя движок. Фриц все же был мастеровым человеком, причину неисправности обнаружил быстро: выхлопная труба была основательно забита тряпками, рваной бумагой, мусором.
С этим хламом в руках он и нагрянул в нашу землянку. Обшарил все углы, перекопал все барахло - искал что-нибудь похожее на то тряпье, с которым наведался к нам. Ничего похожего, к счастью, не обнаружилось.
Уходя, Черт демонстративно швырнул весь хлам на наш стол и хлопнул дверью с такой силой, что сверху ручейками заструились земля и песок.
- Слава богу, пронесло,- вздохнула мама.
Юра во время обыска сидел в углу со смиренным видом человека, непричастного к каким-либо темным делам. Только лукавинки в зрачках выдавали его торжество.
После ухода немца из землянки никто из взрослых на сей раз ни в чем не укорил его.
"Марьванны" прилетели!..
Нет, не суждено было сбыться нашим надеждам на скорое освобождение. Разбитые под Москвой фашистские части прошли через Клушино в тыл, на переформирование, а навстречу им, из тыла, все двигались и двигались свежие соединения.
Линия фронта установилась в шести-семи километрах от села. С этого момента жизнь наша стала сущим адом.
В Клушине скопилось огромное количество боевой техники немцев, много живой силы. Там, за линией фронта, наши, разумеется, прознали об этом, и теперь по селу ежедневно лупит тяжелая артиллерия. Конечно, приятно видеть, как немцы, точно тараканы по щелям, разбегаются под прицельными залпами советских батарей. Но и дрожь берет, когда подумаешь, что этот же залп мог накрыть тебя. Ты-то ведь не меченый, и глаз у снаряда нет. А все дороги - пройти нелегко - изрыты воронками.
Кошмарней же всего стало по ночам. Бомбить немцев в Клушине повадились По-2. В селе говорили - откуда взялся слух, не знаю, но утверждали это настойчиво,- что водят эти маленькие ночные бомбардировщики девушки-летчицы, и прозвали самолеты Мариями Ивановнами.
- Хоть бы Черту нашему какая-нибудь Марьванна гостинчик подбросила,- вслух мечтал Юра.- Чего они жадничают?
...Вечер, по-зимнему ранний. Коротаем его, как водится, в землянке. Вроде и на покой укладываться рано, и сидеть особо незачем: только тоску разводить. Разговоры все приелись, все на одну тему: когда же наши придут?.. В каганце плавает нитяной фитиль, и тусклый свет его бледными окружьями ползает на неровных земляных стенах, на лицах. В полумраке лица у всех какие-то заостренные, чуть-чуть чужие лица.
Мама что-то шьет на руках, отец тоже ковыряет шилом Борькин валенок - ставит на него тысяча первую заплату.
Вдруг дрожащий, мертвенно-бледный свет пробился сквозь крохотное оконце, затопил землянку, и в этом негаснущем свете растворился, пропал незначительный огонек каганца. На низкой гнусавой ноте взревела сирена воздушной тревоги: спасайся кто как может!
Нам бежать некуда: тонкая крыша над головой - единственное наше призрачное спасение.
По-2 навешали в темном небе фонарей, высветили село - и пошло. Одна за другой шарахают бомбы.
Страшный удар приподнял, кажется, нашу землянку и нас вместе с ней. Песок сыпанул на головы. Уши точно ватой заложило. Каганец совсем погас... А в землянке по-прежнему светло. Когда я начинаю помаленьку различать звуки - слышу Юрин голос. Где-то очень-очень далеко:
- Ура, мамочка! Прямо в Черта влепила Марьванна.
Мама шевелит губами - что-то говорит, а что - не пойму.
- Громче!- кричу.
И опять ничего не слышу. Совсем оглох, что ли?
Нет, слух понемногу возвращается.
Юра сидит на нарах и строгает ножом осиновые колышки.
- Что ты делаешь?
- Крест на могилу Черту.
Гаснут в ночном небе фонари, снова темень в землянке - скудный свет каганца не в силах разогнать ее.
Мама вздыхает:
- Чему ты радуешься, Юра? Глупенький ты... Ведь дом же наш погиб. Своим горбом подымали его. Где мы после войны жить будем?
- Брось, Анюта, нашла о чем жалеть,- ворчит отец.- Лишь бы война закончилась, а дом будет.
- Построим, построим,- подхватывает Юра.- Знаешь, мам, после войны какая жизнь будет? Я опять в школу пойду...
- Ишь, разбежался!
Юра связывает два колышка бечевкой.
- Хороший крест?
- Гвоздем сбей - надежней,- советует отец.
Он уважает вещи добротные, прочные.
Утро разочаровало нас: крест не понадобился. Бомба упала перед окнами дома, в нескольких шагах от стены взрыла глубокую воронку. Осколок выбил стекло, порвал оконный переплет и застрял в подушке, на которой в это время спал Черт: с вечера он был пьян и то ли поленился выйти по сигналу воздушной тревоги, то ли совсем не слыхал сирены. Смерть легла в сантиметре от его виска.
- Повезло мерзавцу,- сокрушалась мама.- Хорошо бы людям, солдатикам нашим, так везло.
И все же, что там ни говори, а это была последняя ночь, которую Черт провел в нашем доме. Наутро ему выкопали землянку, отдельную, в огородах - подальше от изб, от дороги,- и он переселился туда.
И хотя мастерская по-прежнему оставалась в нашем доме, Черт уже не так настойчиво преследовал ребят. Да и видел их реже: в мастерскую потоком везли искалеченную аппаратуру - все меньше оставалось у Черта свободного времени. И все лучше, надо было полагать, шли дела у Красной Армии.
ГЛАВА 11
Год сорок второй...
Пашем!
Война да нужда всему научат. По весне такое вошло в привычку:
- Валюшка, Зоя, пойдемте-ка на огород, - говаривала мама.
Обрядясь в резиновые сапоги, прихватив корзинки, мы шли на огород - вязли в топкой грязи, искали перемерзшие клубни картофеля, те, что остались невыбранными по осени. Потом эти клубни сушили на огне, перетирали на крахмал. Оладьи из крахмала, перемешанного с отрубями, получались какого-то нездорового синего цвета и тягучие, как резина. Ели мы с жадностью, особенно горячие, со сковородки, но чувство острого голода все равно преследовало нас везде и всюду.
У Юры с Бориской тоже была постоянная работа: по утрам они надевали рукавички и шли обрывать по канавам молодую крапиву. Из крапивы мама варила щи. Чуть-чуть подбеленные молоком, они не задерживались подолгу на столе - нам, по правде сказать, маловато было ведерного чугуна этих щей. Ребята чем могли - тонкими лепестками щавеля, былинками хвоща, сладковатыми корнями незрелого лопуха - подкармливали себя на лугу, за околицей.
А солнце припекало все сильнее, и скворцы озорно кричали над крышами, и тончайший аромат готовых распуститься в цвете яблонь щекотал ноздри.
- Сегодня будем огород сажать,- с утра напомнила мама.
После завтрака мы сидели на соломе и резали картошку: она лежала перед нами маленькой жалкой горкой. Клубни помельче на половинки разрезали, покрупнее, поувесистей - на три, четыре части. Резать надо было так, чтобы в каждой половинке или четвертушке оставались "глазки" - иначе не прорастут наши семена.
Работали молча, сосредоточенно, и дело-то, в общем, спорилось не только у взрослых - Юре и Бориске доставляло удовольствие пилить ножом клубни. Они и игру придумали: кто быстрее. Пальцы рук у всех почернели от крахмала, лица разгорелись, посвежели на чистом воздухе. Как не хватало нам его в нашей опостылевшей за зимние дни землянке!
Не знаю, кто о чем думал в эти минуты, а я вспоминал прежние весны, довоенные. Легко и просто жилось тогда. Бывало, приведешь с колхозного двора лошадь, ранехонько утром вспашешь участок. Мама кликнет соседок - соберутся они веселой гурьбой, и к полудню, смотришь, огород уже засажен...
Подошел отец, постоял над нами, обронил мимоходом:
- Озимь колхозную посмотрел...
- И что?- встрепенулась мама.
- Дружные всходы, напористые.
- Дай-то бог для себя да для всех своих скосить и обмолотить!
-- Хорошо бы,- угрюмо отозвался отец.
Батька в последнее время разучился смеяться, и всегдашняя его мрачная озабоченность даже пугала нас. Еще осенью немцы взорвали сельскую церковь и нашу ветряную мельницу, посчитав, не без оснований, что они служат хорошими ориентирами для советской авиации и артиллерии. Жернова с ветряка свезли в старый амбар, что стоял неподалеку от кладбища, туда же доставили движок. После этого в нашей землянке появился Миша Сютев, староста.
- Придется тебе, Алексей Иванович, за мельника поработать,- сказал он отцу.- Других специалистов нет, знатоков, так сказать, а коменданту известно, что ты на все руки мастер.
- Да чтоб я! На немцев! На этих сукиных сынов!..- взвился отец и, подойдя вплотную к
Сютеву, белея щеками, спросил:- Ты обо мне коменданту рассказал? Ну!
Староста выдержал его взгляд.
- Возьми себя в руки, Алексей Иванович, чай, не маленький. Умный ты человек, а разоряешься понапрасну... Зерно молоть не только немцам придется - оно и нашим нужно. Сколько солдаток с детьми осталось по селу! Подумай об этом. А откажешься - под ружьем тебя на мельницу отведут.
- Уйди с глаз моих,- тихо попросил отец, опускаясь на скамью. Он еще не совсем тогда оправился от тифа, и вспышка гнева обессилила его вконец.