Королева французского детектива рассказывает невероятную историю безумия, бессилия, любви и смерти. Парализованная слепонемая красавица - остановит ли она серийного убийцу восьмилетних детей? Сумеет ли сама избежать смертельной опасности? В русском переводе роман выходит впервые.
Перевод с французского Елены Капитоновой.
Брижит Обер
Лесная смерть
Человеческая жизнь - сплошная агония.
Смерть постоянно следует вместе с человеком, таясь в очертаниях его фигуры.
Поговорка народов Берега Слоновой Кости
1
Идет дождь. Очень сильный - крупные капли дождя стучат по оконным стеклам. Мне слышно, как от бешеных порывов ветра содрогаются двери и окна. Иветта бегает по дому туда-сюда, закрывает ставни, запирает окна на задвижки. Потом она принесет мне ужин. Я вовсе не хочу есть и не стану. Она примется упорствовать, настаивая на своем. Начнет сердиться. И наверняка скажет: "Ну же, Элиза, вы ведете себя просто глупо: для того чтобы восстановить силы, вам непременно нужно поесть". Идиотизм. Единственно действующие в моем организме функции - дыхания и пищеварения - вряд ли требуют так уж много сил. Что же до прочего, то я не в состоянии хотя бы сдвинуть с места свое кресло. Ибо я есть не что иное, как существо, страдающее тетраплегией. Казалось бы, одного этого уже вполне достаточно, так нет - меня угораздило переплюнуть всех себе подобных: потеря зрения и способности говорить - ни дать ни взять вышедший из строя телевизор. Я нема, слепа и абсолютно неподвижна. Короче - без пяти минут живой труп. В комнату входит Иветта - я слышу ее быстрые шаги.
- Пора ужинать!
Ужин обычно состоит из некоей жидкой смеси овощей с протеинами, которую мне запихивают в рот при помощи чайной ложечки. "Ужин" оказывается слишком горячим, я пытаюсь уклониться, как могу. Воображаю себе: Иветта, надо полагать, отчаянно злится. Я хорошо помню ее круглое, сливочно-белое лицо в ореоле светлых волос. Вдова железнодорожника, будучи весьма крепкого телосложения, в свои шестьдесят полна сил и жизненной энергии. В нашей семье Иветта работает уже почти тридцать лет. Мою маму она помнит куда лучше, чем я сама. Правда, мне было всего пять лет отроду, когда мама "вознеслась на небеса". А семь лет назад умер отец, и я переехала сюда вместе с Иветтой - она по-прежнему выполняла всю работу по дому, с той лишь разницей, что это был уже мой дом. И вот теперь ей пришлось стать еще и моей нянькой. Профессиональная сиделка научила ее всем необходимым навыкам обращения с подобными больными. Бедная Иветта, вынужденная меня мыть, кормить, приводить в порядок, выносить за мной горшки - сколько раз она, наверное, искренне желала моей смерти. А сколько раз того же желала я сама?
Интересно: уже стемнело или еще нет? Сейчас конец мая. Я не помню, когда в конце мая темнеет: в семь или в восемь. И не могу спросить этого у Иветты. Я ничего ни у кого не могу спросить. Что поделаешь: центральный процессор не работает.
Это произошло прошлой осенью, во время поездки в Ирландию. Я была там с Бенуа. 13 октября 1994 года. Я хорошо помню, как он был одет в тот день: брюки цвета морской волны, с большим вкусом подобранный к ним пуловер и синие полукеды. А я была в джинсах и белом свитере. На ногах - новенькие белые кроссовки. Теперь я всегда обута в домашние тапки, а одета по большей части в ночную сорочку. И какого она цвета, увы, сказать вам не могу, ибо для меня самой это полный секрет…
Тогда, путешествуя, мы с Бенуа решили добраться аж до Северной Ирландии. Мостовая Гигантов, Белфаст. Тем утром, в Белфасте, мы отправились в банк, чтобы получить деньги по дорожным чекам. Никак не могу вспомнить, какая в тот день у меня была сумка. Синяя кожаная или разноцветный рюкзак? Такого рода вещи меня страшно раздражают. Ведь видела же прекрасно - и умудрилась забыть! А теперь мне так не хватает того, что можно увидеть.
Короче, мы подошли к банку, и я уже толкнула застекленную дверь. Тут-то все и началось. Взрыв. Взорвалась какая-то машина, метрах в десяти от нас. Водитель, разумеется, - насмерть, четверо пассажиров - тоже. И Бенуа. Сначала раздался оглушительный грохот, затем - страшной силы взрыв; и одновременно - такое ощущение, словно прямиком угодил в пекло. Бенуа схватил меня за руку и швырнул на землю. Мы оказались в каком-то водовороте из кусков металла и стекла. Я видела, как взрывается машина, слышала крики, но не могла понять - действительно никак не могла уразуметь того, что все это происходит на самом деле, причем со мной - Элизой Андриоли. Какие-то люди кричали не своими голосами. Я увидела, как осколок стекла впивается в горло Бенуа, как кровь - поняла ли я тогда, что это была кровь? - вырывается оттуда фонтаном. Я тоже вопила не своим голосом. Потом что-то ударило меня по голове. Я закрыла глаза. Как выяснилось - навсегда.
Около двух месяцев я пребывала в коме. Когда пришла в себя, оказалось, что я уже во Франции, в Париже. До меня не сразу дошло, что мое теперешнее состояние - явление отнюдь не временное. Что я никогда уже не смогу увидеть что бы то ни было, встать на ноги. Не смогу разговаривать с медсестрами и врачами. Всю тяжесть нынешнего своего положения я поняла лишь постепенно, из разговоров, которые они вели между собой. Я никак не хотела в это поверить. И тем не менее…
Прежде чем прийти к выводу о том, что хотя спинной мозг, судя по всему, поражен не так уж безнадежно, двигательные центры все-таки серьезно повреждены, они очень долго обследовали меня. "Кора головного мозга… центр регуляции мозжечка… нельзя исключить кататоническое состояние…" Короче, полная катастрофа. В отношении глаз картина примерно та же: зрительный нерв не задет, но, по всей вероятности, основательно пострадала соответствующая область головного мозга - так что трудно сказать, смогу ли я когда-нибудь вновь обрести зрение. Врачи не уверены в моей способности что-либо слышать и понимать, поэтому разговаривают со мной как со слабоумной. А все остальные следуют их примеру, за исключением Иветты, которая с редкостным - и, между прочим, совершенно оправданным - упрямством свято верит в то, что я прекрасно сознаю все, что происходит вокруг меня, более того - в то, что в один прекрасный день я восстану из своей инвалидной коляски, словно Лазарь - из гроба…
Вот такие дела. Мне тридцать шесть лет. Когда-то я каталась на лыжах, играла в теннис, любила ходить пешком, плавать; любила солнце, прогулки, путешествия, любовные истории. Любовь… А теперь я похоронена заживо в мертвой оболочке своего тела и каждый день молю Бога лишь об одном: чтобы он дал мне наконец возможность умереть по-настоящему.
Когда я слышу, как Иветта суетится вокруг меня, я частенько вспоминаю один фильм, который как-то вечером показывали по телевизору. Главный его герой являл собой нечто вроде меня теперешней - только руки и ноги у него были еще и ампутированы; этакий обрубок человеческого тела, слепой и немой; он все пытался изыскать какой-нибудь способ общения со своей сиделкой в надежде на то, что ему удастся убедить ее его убить. Мы с Бенуа тогда едва не расплакались. Здоровые, счастливые, удобно устроившиеся на диване с парой стаканчиков спиртного под рукой. Вполне способные пустить слезу по поводу чужого несчастья.
Иветта меня ругает. Я пытаюсь проглотить проклятую кашицу. Сделать это не так-то просто. Каждый божий день я ломаю голову над одним и тем же вопросом: почему одни мускулы у меня работают, а другие - нет? Почему мое сердце продолжает стучать, а мозг - размышлять, причем вполне логически? Почему моя кожа не утратила чувствительности и способна даже покрываться мурашками? И каждый божий день - с тех пор как пришла в сознание - я пытаюсь собрать всю свою волю в кулак, чтобы любым способом достичь заветной цели: способности двигаться. Шевелиться, вертеться. Два месяца назад мне впервые удалось моргнуть, а в прошлом месяце я научилась чуть приподнимать указательный палец левой руки. Еще я могу мотать головой, но, увы, это совершенно бессознательные движения, контролировать которые я не в силах. Рэйбо, мой лечащий врач, говорит, что все это - колоссальный прогресс. И спокойненько отправляется заниматься серфингом. Рэйбо отнюдь не относится к разряду людей чересчур чувствительных. Он полагает, что мне самое место - в каком-нибудь специальном заведении для подобных больных. Этаком стерилизованном приюте для умирающих, оборудованном по последнему слову техники обиталище живых трупов.
Ну вот, с ужином покончено. Иветта все убирает. Потом включает телевизор и принимается мыть посуду. Передают новости. "В Бур-ан-Брес башенный кран рухнул на жилой дом". Звуки сирен, крики, комментарии. Взволнованный голос диктора. Потом еще круче: страшная оплошность полицейского в Лилле. "По ошибке застрелен молодой человек, повинный лишь в угоне автомобиля… Министр внутренних дел…" И как нас угораздило тогда оказаться возле этого проклятого банка? Или в самом деле существует нечто, именуемое "судьбой"? "В Ивелине полиция продолжает поиски пропавшего мальчика - Микаэля Массне…" А если это - моя судьба, значит, надо как-то с ней примириться? Ведь сколько себя ни жалей, лучше от этого не станет, правда? "Антициклон с Азорских островов…" Теперь - реклама. Я слушаю, как чьи-то восторженные голоса на все лады - и очень громко - воспевают достоинства подгузников, матрасов, моющих средств, автомобилей, туалетной бумаги, электрических батареек, духов, сыра и быстрозамороженных продуктов. Все это мне теперь кажется очень-очень далеким. Ну вот наконец - начинается программа, выбранная Иветтой: дискуссия на тему об употреблении наркотиков и роста преступности среди школьников. Я выслушиваю ее почти с благоговением.
Конец дискуссии. Каждый остался при своем мнении, однако все друг друга благодарят. Иветта вздыхает и катит мое кресло в спальню. Ловко перемещает меня на постель. Завтра должна прийти массажистка. Она будет дергать во все стороны мои мертвые руки и ноги, натирать их маслом, до бесконечности мять и месить, мысленно задавая себе вопрос о том, чувствую ли я при этом хоть что-то. А я не смогу ей ответить.
- Спокойной ночи, - говорит мне Иветта.
Спокойная или беспокойная - ночь, она и есть ночь.
Сегодня утром Иветта берет меня с собой в супермаркет - с тех пор, как погода стала достаточно теплой, она делает так каждую субботу. Это совсем недалеко, и она ходит туда пешком, толкая перед собой мою коляску. Дивная Иветта, упорно считающая меня существом мыслящим. Мне еще здорово повезло: меня можно поместить в сидячее положение. Благодаря чему я могу хотя бы испытывать удовольствие, ощущая солнечные лучи на своем лице, слушая птичий щебет, автомобильные гудки, вдыхать выхлопные газы и аромат свежеподстриженной травы, пытаясь представить себе тот живой разноцветный мир, что меня окружает. Иветта водрузила мне на нос черные очки. Она утверждает, что солнце способно повредить моим глазам. Но я лично подозреваю, что делает она это всякий раз по несколько иной причине: чтобы детей на улице не напугал мой неподвижный взгляд. Повредить моим глазам… Как будто им еще можно чем-то повредить! Иногда, подшучивая сама над собой, я думаю о том, что больше всего я страдаю теперь от невозможности увидеть свое отражение в зеркале. Ерунда, конечно, но все же интересно: я по-прежнему хорошенькая? Нормально ли я причесана? Парикмахерским талантам Иветты я что-то не слишком склонна доверять.
Иветта поставила мою инвалидную коляску под деревом, о чем незамедлительно мне сообщила. Здесь очень спокойно, и совсем рядом стоит на посту полицейский - это на тот случай, если каким-нибудь малолетним хулиганам стукнет вдруг в голову мысль меня похитить. Воображаю себе заголовки в газетах: "Прекрасная паралитичка изнасилована группой малолетних подонков". Иветта ушла за покупками. Я остаюсь ее ждать. Люди говорят о погоде, о предстоящих выборах, безработице и т. п. До того как я стала тем, чем являюсь теперь, я была владелицей маленького кинотеатра под названием "Трианон", расположенного на самой окраине - пардон, в Зоне Нового Городского Строительства. Три зала, заново отремонтированные. Отцовское наследство. Специализировалась на высокохудожественных и экспериментальных фильмах, благодаря чему нередко получала приглашения на кинофестивали и довольно часто ездила в Париж.
Кино, театр - все; об этом и думать теперь нельзя. Нет, я ни в коем случае не должна вновь впадать в жалость к собственной персоне.
Что-то упало мне на руку. Нечто влажное. Где-то наверху слышится воркование. Проклятый голубь. Мне делается противно при мысли о том, что на руке у меня - дерьмо. Собственное бессилие, полная неспособность распоряжаться своим телом начинает казаться все более и более невыносимой…
- Почему ты не вытрешь себе руку?
Похоже, со мной кто-то пытается заговорить. Какой-то ребенок. Тоненький застенчивый голосок. Я, естественно, молчу.
- Мадам! На тебя голубь накакал.
Это маленькое существо, должно быть, теперь ломает голову над тем, почему я ничего не говорю. Затем оно подходит ближе: я чувствую его дыхание где-то совсем рядом с собой.
- Ты что - больна?
Сообразительный, однако, попался малыш! Собрав в кулак всю свою волю, я приподнимаю указательный палец на левой руке.
- Ты не можешь говорить?
Нет, не могу. И поэтому опять приподнимаю палец. При этом я даже не знаю, понял ли мои знаки малыш.
- Меня зовут Виржини.
Значит, девочка! Определенно, мне еще не удалось достичь того необыкновенно развитого слуха, которым обычно обладают слепые. Она кладет свою руку на мою, и я чувствую ее маленькую свежую ладошку. Что она такое делает? А, вытирает мне руку - я чувствую, как к ней легонько прикасается носовой платок - не то хлопчатобумажный, не то просто бумажный.
- Я вытираю тебе руку, мадам. Ты живешь где-то недалеко?
Я приподнимаю палец.
- Когда ты поднимаешь палец, это означает "да"?
Я поднимаю палец.
- Я тоже живу совсем рядом. Мы с папой пришли сюда за покупками. Вообще-то он запрещает мне разговаривать с незнакомыми людьми, но ведь ты - совсем другое дело: ты же парализованная. Это из-за какого-нибудь несчастного случая?
Я приподнимаю палец. Мой первый разговор с человеком за долгие месяцы. Интересно: сколько же ей лет?
- Папа у меня работает в банке. Мама - библиотекарь. А я хожу в школу в Шармий. Мне уже семь лет. Хочешь, расскажу тебе одну интересную историю?
Я - в задумчивости - поднимаю палец. Семь лет. Вся жизнь у нее еще впереди. И подумать только: мне ведь тоже когда-то было всего семь лет; я тогда клятвенно обещала себе сотворить массу великих дел…
- Жил-был один маленький мальчик по имени Виктор - сын продавца из табачной лавочки. Он был очень злым; и вот, в один прекрасный день в лесу - где, между прочим, ему запрещали гулять - его настигла Смерть.
Что она такое плетет?
- Приехала полиция, но не нашла никаких следов. А потом, после Виктора, Лесная Смерть забрала Шарля-Эрика, сына той дамы, что работает на почте. Его нашли в кустах - он тоже был весь в крови. Приехала полиция, но не нашла никаких следов. Потом пришла очередь Рено. А вчера, на берегу реки, Смерть забрала Микаэля.
Девчонка, похоже, просто сумасшедшая. Ну придет же ребенку в голову выдумывать подобные истории! Опершись рукой на мое предплечье, она шепчет мне на ухо:
- А я-то знаю, кто их всех поубивал.
Что? И вообще - откуда она взялась? Где ее отец?
- Потому что я видела убийцу. Ты слушаешь меня?
Я поднимаю палец. А вдруг все это - правда? Нет, так думать - просто смешно. Должно быть, девчонка из тех, кто слишком много времени проводит у телевизора.
- С тех пор мне все время страшно. Поэтому я теперь плохо учусь, а они все думают, что это - из-за смерти Рено. Ведь Рено был моим старшим братом, понимаешь?
Я приподнимаю палец. У девочки просто патологически развито воображение.
- Когда это произошло с Рено, я все видела. Это случилось в маленькой хижине в глубине сада. Знаешь, есть такие детские хижины - из тряпок, с нарисованными окнами; Рено как раз там играл, и…
- Виржини! - вдруг раздается мужской голос, глубокий и мягкий. - Я ищу тебя уже четверть часа. Тебе же было сказано никуда не отходить от киоска. Надеюсь, мадемуазель, она не слишком вам тут надоедала? О, простите ради Бога…
Люди почему-то всегда извиняются, когда до них доходит, в каком я пребываю состоянии.
- Попрощайся же с дамой, Виржини.
- До свидания, мадам. Мы, между прочим, приезжаем сюда за покупками каждую неделю.
- Виржини! Хватит, пожалуй! Извините нас…
Голос у него молодой. Очень впечатляющий. Я сразу же представляю себе этакого высоченного мужчину с коротко подстриженными волосами, в джинсах и тенниске фирмы "Лакост".
- Что-то не так?
А это уже Иветта.
- Нет, нет; просто Виржини тут немного поболтала с мадам; надеюсь, она не слишком ей надоела.
Да, действительно: Виржини и в самом деле - самая ничтожная из возможных в моей жизни бед. Иветта что-то тихонько шепчет. Представляю, что она там ему рассказывает. "Чудовищный несчастный случай, и т. д. и т. п., полный инвалид, вдобавок лишилась зрения и способности говорить, просто ужасно и т. д. и т. п., такая молодая, а жених ее и вовсе тогда погиб; бедняжка, никакой надежды, со стороны врачей - полный пессимизм, все-таки жизнь - такая несправедливая штука…"
Виржини шепчет мне на ухо:
- Если ты будешь здесь в следующую субботу, я расскажу тебе продолжение.
- Ну ладно, идем! Скажи даме "До свидания".
Я хорошо представляю себе, как отец нетерпеливо тянет ее за руку, спеша поскорее избавиться от нас.