Рамиз чувствует, что у Ремнева образовалась брешь в обороне, и к нему так очень деликатно подъезжает: "Да ты что, - говорит, - взаправду хочешь отмазаться? И так, чтобы тебя, при самом дурном раскладе, в зоне не замочили? Ладно, может, найдется у нас с тобой один выход". И с улыбочкой такой поганенькой ему предлагает, как говорится, ты - мне, я - тебе: "Короче, ты для меня на манер бабы послужишь, а я тебя за счет своих связей отсюдова сто процентов вызволю". А какие у него по той части могли быть связи? Кто он сам-то такой был? Да пустое место! Беда в том, что и Корней тогда был сам не в себе, ухватился, можно сказать, за соломинку! А соломинка та обернулась для него колючей проволокой!
И то мало сказать! Разве на этом то позорное дело кончилось?! С этого-то все только и началось! Мало того что Шалманбеков сам его чуть ли не каждый день приходовал как врага народа, так он потом к нему еще и других охранников привел! И главное, что ничего ведь не сделаешь! Кто ты после этого? Никто!
С этим клеймом Корней и на зону пошел. И вот тут-то для него и начались всамделишные адовы мучения…
И кому он теперь такой нужен? Вон, даже родная семья его за человека принимать отказывается! И это ведь при том, что они ничего такого особенного, ну главного, что ли, про него еще не знают! Ну действительно ровным счетом ничего! Это даже смешно! Насколько все-таки правильно в народе говорят: и смех и слезы! То есть не знают и смеются-потешаются! А вот как узнают, тут уж слез не оберешься! Да не за него слез-то, за себя, только за себя, - опять же как в детстве: "Палочка за себя!" Вот так и звучат в его голове звонкие ребячьи голоса, так и манит его какая-то великая сила в опрокинутое взрослой жизнью безмятежное детство!
А ведь он все тот же мальчишка, Корнейка Ремнев, Корень, как его часто обзывали, - да что уж там, пусть обзывают как хотят, лишь бы только по-человечески относились, ну пусть даже и не любили - он на этом и не настаивает, а просто замечали, что он, вообще-то, есть на белом свете и тоже вроде как человек, а не животное.
Глава 11
УТЕШЕНИЕ ЛЮБИМОЙ
Еремей ни разу не был у Офелии дома. Впрочем, узнав о том, что ее отцом был не кто иной, как сам Тит Засыпной, Уздечкин, конечно, решил, что с материальным достатком у ее семьи должно быть все в порядке, да и ситуация с квартирой, естественно, тоже. Доехав от метро "Лесная" до площади Мужества, а оттуда на трамвае до искомого адреса, молодой человек настроился вскоре опознать искомый номер на каком-нибудь наиболее респектабельном здании, скорее всего на элитном коттедже. Еремей немало удивился, когда уперся в облезлую, треснувшую в нескольких местах пятиэтажную "хрущобу". Первая мысль явилась о том, что он все-таки ошибся. Да нет, вроде бы все правильно. А корпус? Да, тот самый!
До чего эти строения, наспех собранные из железобетонных блоков для страждущего советского народа, похожи между собой, а также на бани, больницы, тюрьмы. Просто никакой разницы, за исключением, к примеру, медицинских машин перед подъездами или решеток на окнах да колючки на высоких стенах.
А внутри? Те же самые камеры, только обставленные по прихоти обитателей! И все были виноваты! По крайней мере, такое мнение о тех совсем, оказывается, недалеких временах, складывается у него, молодого человека конца девяностых.
Неожиданно Еремей ощутимо остро испытал тот страх, который, наверное, испытывали те, кто когда-то получал квартиры в этих пятиэтажках. Перед ним в своей предельной ясности предстал смысл выражения: "От тюрьмы да от сумы…" Да, правда, все ведь перед Богом, а тогда кто был заместо Бога, Сталин?
С другой стороны, как интересно получается: один, если всерьез вдуматься, попадает в зону за совсем пустяшную провинность перед законом или даже вообще оказывается невинно осужденным, и его, уже заживо сгнившего на нарах, отмазывают через пятьдесят лет. А другой может вести преступную жизнь, грабить и убивать, пусть как-то и не впрямую, а чисто своими, скажем, указами и приказами, и так и остается вне поля действия закона. В чем тут секрет? Какие тут действуют законы природы? Или, может быть, Еремей, в силу своего скромного образования, просто не в состоянии полностью отследить жизнь того, другого, поистине преступного человека?
Возможно, Господь карает даже и не самого виновного человека, а его близких, детей, внуков? Откуда же, в самом деле, на земле столько рождается всяческих калек и уродов? Говорят же: пути Господни неисповедимы! Значит, он, наверное, просто чего-то по этой теме не догоняет!
"Моя любовь живет здесь? Что это - маскировка, розыгрыш? - недоумевал Уздечкин, никак не решаясь зайти внутрь железобетонной конструкции. - Спокойно, пусть все будет так, ну и что же с того? Разве из-за такой ерунды, как бытовуха, я стану ее меньше любить? Она - моя и создана для меня! Я как раз такую для себя и искал, хотел, мечтал о ней! Да, я трахал других, иногда без особого разбору, так, по похоти, а Офелия - это серьезно, это - по-настоящему, из моей реальной, неподдельной жизни! Я на ней женюсь, у нас будет ребенок. Мы еще очень долго будем вместе".
Еремей все-таки проник в загаженную бомжами, нищенскую парадную. Здесь наличествовал все тот же удручающий глаз набор, что и в других подобных строениях: изрисованные и исписанные стены, разломанные и сожженные почтовые ящики, не раз вскрытые входные двери и разбитые звонки.
Еремей поднялся на третий этаж и, не найдя (на что уже, впрочем, и не надеялся) звонка, постучался в серую закопченную дверь. Прошло минуты две, но изнутри так никто и не отозвался. Уздечкин напряг свой слух и попытался уловить хоть какие-нибудь звуки, которыми могла быть насыщена квартира. Стекла в оконных рамах на лестнице отсутствовали, и в дом вторгались хаотичные уличные шумы. Еремею показалось, что за дверьми различается пронзительный детский голосок, который выкрикивает: "Мама, отклой, там наш папа! Папа плисёл! Папа, мой папа плисёл!"
"Оставь маму в покое, Кристина, ей сейчас не до тебя! - перекрывал речь ребенка властный женский голос. - Это не папа, внученька, это, может быть, кто-то чужой. Всегда надо спрашивать: кто там? И дверь никогда нельзя сразу же открывать, прежде чем тебе толково не ответят, а если голос незнакомый, даже детский, то вообще никому не надо открывать, а сразу позвать старших: меня или маму. Запомнила?" - "Запомнила! - ответила девочка. - Там мой папа плисёл!" - "Опять пятью пять! Вот мы сейчас спросим: кто там - папа или серый волк? Кто там?"
- Это Еремей. Я к Офелии. Скажите, она здесь живет? - отозвался гость. - Мне нужна Офелия Засыпная.
- Здесь она живет, а где же ей еще жить-то, в гостинице, что ли? У нас на это покудова средств не имеется! Я вам сейчас открою, секундочку! Подождите, пожалуйста! - с напряженной любезностью в голосе ответила хозяйка. - До чего же меня эти замки в самом деле замучили! Мужиков в доме нет и починить некому! Засыпная?! Мы тут все засыпные, кто только и за какие такие сокровища нас возьмется откапывать? И кому это, спрашивается, только может понадобиться такое счастье?
Дверь приоткрылась, и в щели обозначилось болезненно-полное, очень бледное, словно набеленное, лицо пожилой женщины. На уровне ее вздутого, как у утопленника, живота выявилось личико девочки лет двух.
- Она сейчас, это, лежит. А вы заходите, давайте не бойтесь! У нас тут никто пока что еще, слава богу, не кусается! - полностью открыла дверь приземистая, словно отраженная в кривом зеркале, женщина. - Ботинки свои только здесь сбросьте, а то я буквально сейчас полы намыла. С больной спиной, знаете, не очень-то оно в радость получается. А что делать? Вместо того чтобы давно на операцию лечь, вот так и хожу восемь лет с грыжей спинной, а все от этой дачи, чтобы она поскорее сгорела, кормилица! Это еще то было издевательство, чтобы шесть соток на душу давать, и где - на глухом болоте!
- Ну да, конечно, - Еремей встретился взглядом с беспокойными глазами хозяйки. - Так она что, дома? Или мне, может быть, как-нибудь потом заглянуть?
- Ой, селый волк плисёл! Селый волк плисёл! - запричитала девочка, впрочем улыбаясь. - Ай, он меня сицас съест! Вон у него какие больсие зубы!
- Ну брось ты, Кристина, ерундить! Это не серый волк, а хороший дядя! - бабушка опустила руку девочке на плечо, и та со вздохом осела. - Да зачем же потом-то заходить? Дорога, мил-человек, ложка к обеду! А она сейчас там, в своей комнате. Ей очень плохо, - женщина склонила голову, и ее могучая шейная складка начала складываться, напоминая птичий зоб. - Ну а как вы сами думали, что ж тут может быть веселого, когда родного отца убили? Он хоть и не жил с нами, а все-таки еёный папаня, родная кровинушка…
Мужеподобное лицо хозяйки задрожало, она заплакала, а девочка, услышав всхлипывания своей бабушки, сморщила личико, которое пугающе покраснело, и отчаянно заревела. Гость уже не раз замечал подобное омужествление у женщин. Он понимал это как результат взятия слабым полом на себя различных мужских функций: тяжелая физическая работа, ведение бюджета, воспитание детей, особенно сыновей, ответственность за семью, вечное ожидание угрозы извне, а чаще изнутри.
- Да не блажи ты! - спокойным голосом произнесла хозяйка. - Ты-то что в жизни понимаешь?! Ноешь, как обезьяна! Посмотри на себя в зеркало, как ты сейчас безобразно скривилась! Вот с таким страшным лицом на всю жизнь и останешься! Кто тебя такую потом замуж возьмет? Никто! Над тобой все будут только смеяться и пальцами показывать: смотрите, вон какая уродка пошла! Хочешь ты этого? Нет? Тогда слушайся бабушку: не реви как белуга!
- Простите, как вас зовут? - Уздечкин сунул ноги в протертые клетчатые тапки и выпрямился. - Так я пройду к ней, да?
- Роза Венедиктовна, можно тетя Роза, - улыбнулась женщина плотно сомкнутыми губами. - Конечно, проходите, раз уж зашли. Вы мне только скажите: где мы сейчас живем? В какой стране? При каком режиме? Разве можно нормально жить, когда человеческая жизнь уже ничего не стоит? - хозяйка внимательно посмотрела гостю в глаза. - Вас, юноша, как зовут?
- Еремей, - еще раз представился Уздечкин и переместился из крохотной прихожей в комнату, видимо проходную, поскольку на противоположной стене виднелась еще одна дверь. - Да, время сейчас такое…
- У меня пол записной книжки - покойники! - всплеснула руками Роза, а сама, приземистая и объемная, словно переполненный кислородом воздушный шар, тяжело перекатилась вслед за вошедшим. - А что вы хотите? Зачем далеко ходить?! Вон, на прошлой неделе соседи с первого этажа вызвали милицию: лежит у входной двери совершенно холодный мужчина, причем по внешнему виду совсем еще даже не старый. Наряд приехал, а там не только мужчина, к тому же уже давно мертвый, потому что законченный наркоман, чтобы им всем пусто было, а рядом с ним еще и ребеночек еле живой трепыхается - мальчик семи месяцев от роду, стало быть сыночек. Это вам каково, а?!
- Ну, наркота - это вообще кранты! - резюмировал Еремей, оглядываясь по сторонам и запечатлевая вокруг себя обилие разнокалиберных тыкв. - У меня тоже кто из корешей на это дело сел - одни уже в тюрьме не по разу побывали, другие из психбольницы не вылезают, а самые заядлые - на кладбище. К тому же все они рано или поздно в криминал уходят ради того, чтобы на дозу заработать. Вы сами прикиньте: по сто баксов в день на ширево где взять? А с них работники уже никакие. Вот и беспредельничают.
Гость осматривался вокруг себя и прикидывал, насколько серьезный ремонт требуется для приведения этой убитой квартиры в относительный порядок. Можно, конечно, начать с пола, поскольку настеленный здесь когда-то паркет был уже необратимо загублен. Если на периферии комнаты, где паркет, естественно, меньше эксплуатировался, с его полной заменой можно было еще потерпеть, то в центре помещения и возле дверей паркетины истончали, выгнулись и начинали шевелиться и щелкать, словно клавиши под невидимыми руками, при каждом движении.
От пола молодой человек обратился к оконным рамам, которые основательно подгнили и, видимо, никакому ремонту уже не подлежали. А потолок? А стены? Да, здесь пахать и пахать!
- А про насилия и грабежи я уже просто и не заикаюсь! Тут у одной соседки супруг вечером вышел во двор мусор выносить и что-то долго не возвращается. Ну, жена думает, человек на улице покурить задержался или с кем-то побеседовать. А к ней вдруг соседи звонят и спрашивают: "Скажите, ваш муж сейчас дома?" Она говорит: "Нет, а что вам от него надо?" - "Да нам-то ничего, там просто, извините за такие слова, очень похожий на вашего супруга мужчина у помойки лежит безо всякого движения". Что? Как? Она бегом во двор! А он там лежит, весь уже посиневший и раздетый, потом выяснилось, у него даже зубы с золотыми коронками выдернули. Вот так теперь бывает! А "скорую помощь" вызвали, так врач приехал и говорит: "Что же вы нам чуть пораньше не позвонили, мы бы тогда его наверняка спасли, а теперь уже слишком поздно что-нибудь делать. Это значит - ему просто дурно сделалось, наверное, даже и сознание потерял, а кто-то этим вот так по-звериному воспользовался!" - хозяйка отследила взгляд гостя на могучие овощи и улыбнулась, не разлепляя тонких темных губ. - А это все с дачи: земля-кормилица! Мы на этих тыквах до следующего урожая держимся. Так вот, представьте себе: только нашу квартиру уже два раза грабили! В первый раз, это года четыре назад, - всю аппаратуру вынесли! А было-то что? Телевизор семьдесят восьмого года, утюг, радиоточка… Что еще? Еще что-то тоже прихватили, ну так, по мелочи…
- Мама, да хватит тебе, честное слово, человека мучить! - раздался голос Офелии, а она сама появилась в дверях дальней комнаты. - Он-то здесь при чем? Не он же грабил, не он убивал! Здравствуй!
- Ну как ты, тяжело? - в глазах молодого человека засияла радость от встречи с любимой, но он не знал, уместны ли его чувства сейчас, когда его любимая лишилась отца. - Ты держись!
- Для меня все это так внезапно! Я его и видела-то в основном в журналах или по телевизору, - Засыпная прошла в проходную комнату и приблизилась к гостю. - Главное, я в тот день имела возможность его увидеть, но этим не воспользовалась, а теперь уже все, поздно. А то, что не встретились, тоже, может быть, даже и к лучшему. Так он и не узнал ничего…
Офелия бросила руки к лицу, укрыла ими глаза и заплакала. Еремей шагнул к ней, обнял и повел к той двери, из которой она вышла.
- Ну-ну, что ты? Пойдем со мной, - он мягко сопроводил Офелию во вторую комнату. - Вот так! Вот сюда!
- Правильно-правильно! - одобрила Роза Венедиктовна действия гостя. - Дело-то молодое, еще слез много невыплаканных, а у меня-то уже и глаза сухие, как пустыня.
- Бабиська, а дядя куда маму повел, залядку делать? - залепетала Кристина. - Это как с тем дядей, котолого ты полотенцем побила?
- Тихо ты, радиола! - внушительным шепотом произнесла Роза. - Какая тут залядка, когда отца родного на тот свет спровадили! Тут теперь только горе горевать!
В комнате Офелии все было так же скромно, как и в проходной: немодная мебель, немного книг, допотопная магнитола, пустые банки из-под пива и, конечно, несколько разнокалиберных и разномастных тыкв. Справа светлело окно, выходящее во двор, через который Еремей подошел к дому; слева, у стены, стоял топчан, на котором, очевидно, должна была спать Засыпная.
- А у тебя дочка? - Еремей подвел Офелию к топчану и помог ей сесть. - Очень подвижная девчушка!
- Да, а разве это что-то меняет? - Засыпная опустила голову на руки, локти уперла в колени. - Лучше, чтобы сын был или вообще никого?
- Я понимаю: у тебя горе, но чего ты такая колючая? - молодой человек присел справа от Офелии и положил левую руку на ее теплое, такое родное ему плечо. - Разве я перед тобой чем-нибудь провинился или обидел?
- Нам надо расстаться, - сказала Засыпная сквозь упавшие на руки пышные волосы. - Мы никогда больше не будем встречаться.
- Это почему еще? - Уздечкин протянул правую руку, чтобы окунуть ее в черные душистые волосы. - Разве что-нибудь не так?
- Все не так! Я - не так! Во-первых, у меня дочь. А зачем она тебе? - Офелия подняла заплаканное лицо и дико посмотрела на Еремея. - Во-вторых, я сама. Я ведь шлюха! Ты что, разве до сих этого еще не понял? И ребенок у меня нагулянный! Вот так, мой дорогой, мой любимый! Поздно встретились!
Губы Офелии задрожали, на глаза вновь навернулись крупные слезы, она отвернулась от гостя, закрыла лицо руками и упала на кровать. Послышались рыдания.
Из-за дверей доносился нервно-вибрирующий голос Розы и робко подпевающий голосок Кристины:
Кричал я: ах! Стоит в кустах
Такой здоровый и ободранный детина.
Стоит как пень, в плечах сажень,
В руках огромная еловая дубина.
- Что ты? Ну перестань, не надо, - спокойно произнес Еремей. - Ну скажи еще что-нибудь, выговорись, хочешь, ударь меня, я не отвечу, а тебе после этого сразу полегчает. Правда, это хорошо испытанный прием. Я иногда об стенку побьюсь башкой - и человек! Давай, смелее!
Молодой человек присел на корточки перед зашедшейся в рыданиях женщиной и опустил руки на ее спину. Сейчас ему в голову приходили неуместные мысли о том, что надето на Офелии, есть ли на ней лифчик, какие трусы?
Где-то в квартире зазвонил телефон, послышался приглушенный голос Розы и лепет девочки. Потом все стихло, и Уздечкин заметил, что крепко держит свою любимую в объятиях.
Неожиданно дверь в комнату с резким скрипом распахнулась, и в нее ввалилась, потеряв равновесие и чуть не упав и не ударившись лицом об острый угол секретера, изрядно покрасневшая Роза Венедиктовна. Следом за бабушкой в помещение запорхнула Кристина и прямиком направилась к матери.
- Мама, дядя-бандит моим тепель папой будет, да? Плавда? - с робкой радостью спросила Кристина. - А у него есть пистолет, чтобы длугих пап убить?
- Фу-ты ну-ты, ты меня, внученька, так когда-нибудь просто в гроб вгонишь! Что же ты, лапушка, так толкаешься? - тяжело выдохнула Роза и заключила девочку в надежные объятия. - Насмотрелась дурацких фильмов, вот тебе теперь всякая ерунда и мерещится!
- Бабиська, это ты под двелью стояла, а я только к тебе подосла! - возмущенно закричала девочка. - Ты мне есё вот так смешно пальчиком показывала!
- Я тебе показывала совсем другое, чтобы ты делом занималась, а не слонялась по квартире! - резко оборвала ребенка запыхавшаяся бабушка и обратилась к дочери: - Девочка моя, тебе звонила Ангелина Германовна, просила срочно с ней связаться, и еще один человек звонил, он сейчас у нее, ты меня понимаешь? Ты бы лучше все-таки позвонила, чтобы все по-хорошему вышло, ладно?
- Мама, я не буду им звонить, никогда не буду! - решительно произнесла Засыпная. - Пусть делают со мной что хотят, мне это уже все равно!
- Бабиська, а мамацку тепел убьют, да? Ты мне всегда говолила, что ее сколо убьют! - уцепилась за рукав бабушкиного свитера девочка. - А это очень стлашно будет? Ты мне не дашь смотлеть, да?
- Ну ты, деточка моя, и фантазерка у нас! - еще больше побагровела Роза и, выходя из комнаты, поманила за собой внучку: - Ну пойдем, Кристинушка, бабушка с тобой погуляет, пока у нее еще хоть на это силушки остались. И кто о тебе после того, как я подохну, в этом доме только позаботится? Не цените вы меня, девочки мои родные, ай не цените! - доносились из-за хлипкой двери причитания Розы. Вскоре послышалась песня, напеваемая все еще ворчливым женским голосом: