- Давай в госпиталь, живо!
Почти теряя сознание, Ньеман пробормотал:
- Нет… В университет…
- Какой университет! Вы же разбились в лепешку!
- В университет. Я… у меня там встреча.
50
Дверь открылась, и навстречу ему сверкнула улыбка.
Пьер Ньеман опустил глаза. Он увидел сильные смуглые запястья женщины. Взгляд поднялся чуть выше, к рукавам толстого вязаного свитера, затем к воротнику, к шее, с нежными завитками на затылке, выбившимися из тяжелого пучка.
Он подумал о магии этой чудесной смуглой кожи, превращавшей любую, даже самую скромную одежду в царственный наряд. Фанни зевнула:
- Опаздываете, комиссар!
Ньеман попытался улыбнуться:
- Вы… вы не спали?
Молодая женщина покачала головой и отступила, давая комиссару пройти. Он вышел на свет, и Фанни испуганно застыла: она увидела окровавленную голову полицейского. Быстрым взглядом она оценила все последствия катастрофы: насквозь мокрый плащ, разорванный галстук, опаленные брюки.
- Что случилось? Вы попали в аварию?
Ньеман коротко кивнул и обвел взглядом гостиную маленькой квартирки. Несмотря на жар и озноб, несмотря на перебои в сердце, он был счастлив, что добрался сюда. Голые стены мягких расцветок. Стол с компьютером, заваленный книгами и бумагами. Камни и кристаллы на полках. Сваленный в кучу альпинистский инвентарь, фосфоресцирующая одежда. Квартира молодой девушки - и домоседки и спортсменки, любительницы уюта и опасных приключений. В какой-то краткий миг перед ним пронеслась вся их совместная экспедиция на ледник. Воспоминание блеснуло, как звездочка инея на окне.
Ньеман рухнул на стул. Снаружи опять припустил дождь. Он барабанил где-то наверху, по крыше. За стеной слышались тихие звуки, выдающие близость соседей: скрип двери, шаги. Ночная жизнь студентов - растревоженных, укрывшихся в своих одиноких кельях.
Фанни стащила с комиссара плащ и начала исследовать рану у него на виске. Казалось, зрелище развороченной багровой плоти и запекшейся крови не внушает ей никакого отвращения. Она даже тихо присвистнула:
- Ну и досталось же вам! Надеюсь, височная артерия не задета. Трудно сказать: из любой раны на голове кровь всегда хлещет фонтаном… Как это произошло?
- Дорожная авария, - лаконично ответил Ньеман.
- Давайте я отвезу вас в больницу.
- И речи быть не может. Я должен закончить расследование.
Фанни ушла в другую комнату и вернулась с целой кучей компрессов, лекарств и вакуумных пакетов со шприцами и сывороткой. Она открыла их, надорвав зубами, и вставила иголку в одноразовый шприц. Ньеман схватил ее за руку.
- Что это такое?
- Анестезирующее средство. Не бойтесь, оно снимет вам боль.
- Подождите.
И полицейский стал читать состав лекарств. Ксилокаин. Ладно, это действительно снимет боль, но не усыпит его. В знак согласия Ньеман выпустил руку Фанни.
- Не бойтесь, - повторила она. - Эта штука еще и остановит вам кровотечение.
Ньеман сидел, опустив голову, ему не было видно, что делает молодая женщина. Кажется, она обкалывала края раны. Через несколько секунд боль и в самом деле утихла.
- У вас есть чем зашить рану? - пробормотал он.
- Конечно нет. Вам нужно в больницу. Если кровь пойдет снова…
- Тогда просто наложите повязку потуже. Я должен продолжать работу на ясную голову.
Пожав плечами, Фанни начала опрыскивать салфетки медицинским аэрозолем. Ньеман исподтишка бросил на нее взгляд. Джинсы плотно облегали бедра девушки; ее женственное и вместе с тем сильное тело вызывало у комиссара глухое возбуждение даже в его нынешнем плачевном состоянии.
Он размышлял о противоречивости натуры Фанни. Как ей удается быть одновременно и воздушно-легкой и приземленной? И нежной и грубоватой? И близкой и далекой? Эта двойственность отражалась даже в ее взгляде: дерзкий блеск глаз смягчался плавной, мягкой линией бровей. Вдыхая едкий запах антисептиков, он спросил:
- Вы живете здесь одна?
Фанни обрабатывала рану короткими энергичными прикосновениями. Полицейский почти не ощущал боли: анальгетики делали свое дело. Девушка снова улыбнулась.
- А вы, я гляжу, идете напролом.
- Из…извините… за нескромный вопрос.
Фанни сосредоточенно делала перевязку; их лица почти соприкасались. Она шепнула ему на ухо:
- Я живу одна. У меня нет любовника - если вы это хотели узнать.
- Гм… Но… почему именно здесь, в университете?
- Это удобно, - аудитории, лаборатории, всё рядом.
Ньеман повернул было голову, но она тотчас с недовольным возгласом вернула ее в прежнее положение. Комиссар продолжал:
- Да, верно, я и забыл… Самый молодой дипломированный преподаватель Франции. Дочь и внучка заслуженных профессоров. Значит, вы принадлежите к числу тех самых детей, которые…
Фанни резко прервала его:
- Каких еще детей?
Ньеман опять чуть-чуть повернул голову.
- Да тех самых юных гениев, они же герои стадионов.
Лицо молодой женщины окаменело. В ее голосе прозвучала холодная враждебность:
- Что вы имеете в виду?
Полицейский промолчал, несмотря на жгучее желание расспросить Фанни о ее происхождении. Но прилично ли выяснять у женщины, где она взяла свою генетическую силу, каков источник ее здоровых хромосом? Она заговорила сама:
- Комиссар, я не понимаю, зачем вы явились сюда в таком состоянии. Но если у вас есть ко мне вопросы, задавайте их.
Она говорила сухим, едким тоном. Ньеман предпочел бы снова ощутить жгучую боль раны, нежели слышать такой голос. Он сконфуженно улыбнулся.
- Я хотел поговорить с вами о факультетской газете, для которой вы пишете.
- О "Темпо"?
- Да.
- Что именно вас интересует?
Ньеман помолчал. Фанни сложила оставшиеся салфетки в пакет и туго затянула повязку на голове комиссара. Полицейский продолжал:
- Я вот тут подумал, не случилось ли вам писать статью об одном странном происшествии в подвалах больницы, в июле месяце…
- О каком происшествии?
- Когда нашли карточки новорожденных в личных архивах Этьена Кайлуа, отца Реми.
Фанни принужденно усмехнулась.
- Ах, вы о той истории…
- Так вы писали статью на эту тему?
- Да, кажется… всего несколько строчек.
- Почему вы мне об этом не рассказали?
- Вы имеете в виду… что есть какая-то связь между этим фактом и убийствами?
Вскинув голову, Ньеман громко повторил:
- Почему вы умолчали об этой краже?
Фанни неопределенно пожала плечами, продолжая обматывать голову комиссара бинтами.
- Ничто не доказывает, что такая кража имела место. Эти архивы - настоящая свалка, бумаги то теряются, то находятся… Неужели это так важно?
- Вы сами видели эти карточки?
- Да, я ходила туда, где хранятся коробки.
- И не заметили ничего необычного в этих документах?
- Например?
- Не знаю. Вы сравнивали их с оригиналами?
Фанни отступила назад. Перевязка была закончена. Она ответила:
- Это были листочки с каракулями медсестер. Ничего интересного.
- Сколько их там было?
- Несколько сотен. Я все-таки не понимаю…
- Вы упоминали в своей статье имена, значившиеся на этих листочках, фамилии родителей младенцев?
- Да говорю же вам, я написала всего несколько строк!
- Можно посмотреть эту статью?
- Я их не храню.
Она стояла выпрямившись, высоко подняв голову и скрестив руки на груди. Ньеман продолжал:
- Как вы думаете, могли какие-то люди ознакомиться с этими листками? Люди, желавшие найти в них свои имена или имена родителей?
- Я уже сказала, что не называла никаких имен. Кроме того, архивы сразу же были заперты на ключ. Но какое это имеет значение? Разве это связано с вашим расследованием?
Ньеман ответил не сразу. Избегая смотреть на Фанни, он задал ей следующий вопрос, больше похожий на удар ниже пояса:
- Ну, а вы… вы подробно ознакомились с этими бумагами?
Ответом ему было молчание. Полицейский поднял глаза: Фанни не двинулась с места, но казалось, она теперь где-то очень далеко. Наконец она глухо промолвила:
- Я ведь уже сказала, что да. Чего же вам еще?
Поколебавшись какую-то долю секунды, Ньеман сказал:
- Я хочу знать, нашли ли вы там имена своих родителей. Или их дедушек и бабушек.
- Нет, не нашла. Что означает ваш вопрос?
Комиссар молча встал. Теперь они стояли оба, лицом к лицу, как враги, бесконечно далекие друг от друга. Ньеман мельком увидел свою забинтованную голову в зеркале в другом конце комнаты. Взглянув на девушку, он виновато сказал:
- Спасибо. И простите меня за этот допрос.
Взяв свой плащ, он добавил:
- Как это ни дико звучит, я уверен, что те карточки стоили жизни одному из полицейских, ведущих наше расследование. Молодой лейтенант, совсем мальчик, только начал работать. Он хотел изучить эти бумажки. И его убили, чтобы помешать сделать это.
- Какая нелепость!
- Нелепость? Ну, не знаю. Я тоже собираюсь просмотреть эти архивы и сравнить листки новорожденных с их картами.
Он стал натягивать свой мокрый изодранный плащ, но Фанни остановила его:
- Погодите, вы не можете ходить в этих жутких лохмотьях! Я сейчас…
Она вышла и скоро вернулась, неся водолазку, свитер, утепленную непромокаемую куртку и такие же брюки.
- Это вам не очень-то пойдет, но по крайней мере будет сухо и тепло. А главное, наденьте это…
И она решительным жестом напялила на его забинтованную голову шерстяной шлем, завернув края над ушами. Ньеман смешно хлопал глазами под этим нелепым головным убором. Внезапно и он и Фанни расхохотались.
И сразу же они вновь почувствовали себя сообщниками, друзьями, словно разделявшая их стена недоверия мгновенно растаяла. Однако миг спустя Ньеман серьезно сказал:
- Мне нужно идти. Продолжать поиски. Разобраться в архивах.
Комиссар не успел среагировать. Фанни вдруг обняла его и впилась поцелуем в губы. Ньеман судорожно напрягся, его обдало жгучим жаром. Он так и не понял, что это было - новый приступ лихорадки или касание маленького, горячего, как огонь, язычка, раздвинувшего его губы. Закрыв глаза, он через силу прошептал:
- Расследование… Я должен продолжать расследование…
Но он уже лежал навзничь на полу.
X
51
Карим сорвал ленту полицейского ограждения и опустился на колени перед дверью склепа, так и оставшейся приоткрытой. Надев перчатки, он сунул руку в щель и резко потянул дверь на себя. Она отворилась. Не колеблясь, сыщик зажег фонарь и скользнул внутрь. Согнувшись под низким сводом, он спустился по ступеням. Луч света заиграл отблесками на черной поверхности воды: струи дождя, попадая в открытую дверь, залили склеп чуть ли не до потолка, образовав настоящее озеро.
Карим сказал себе: "Ну что ж, у меня больше нет выбора". Затаив дыхание, он вошел в воду, разгребая ее правой рукой, по-индейски, и держа фонарик в левой. По мере того как он продвигался вперед, шум дождя становился все глуше, а запахи гнили и плесени, наоборот, усиливались. Сыщик вытянул шею, стараясь держать голову над водой. Он то и дело оскальзывался в жидкой грязи и сплевывал попадавший в рот мусор.
И вдруг в его голову толкнулось сзади что-то твердое. В панике Карим вскрикнул и медленно обернулся, пытаясь взять себя в руки. Рядом с ним на воде, словно лодка, колыхался маленький гроб.
Сыщик мысленно повторил: "У меня больше нет выбора". Он зажал фонарик в зубах и обогнул гроб вплавь, внимательно разглядывая его со всех сторон. Крышка была прикреплена несколькими винтами, но теперь он увидел то, чего не успел заметить в прошлый раз, когда его накрыл сторож. Дерево вокруг винтов было слегка раскрошено, а краска облупилась. Вполне вероятно, что гроб открывали. "У меня больше нет выбора". Карим вытащил из кармана складные клещи-отвертку и начал отвинчивать крышку. Наконец он вынул последний винт. Стукаясь головой о свод (прибывавшая вода уже доходила ему до плеч), он с трудом отодвинул крышку, вытер рукавом глаза и, задержав дыхание, посмотрел в гроб.
Ужас едва не свалил его с ног: детского скелета в гробу не было. Так же, как и следов осквернения. Гроб был до краев заполнен мелкими белыми косточками. Кладбище грызунов. Тысячи высохших скелетиков. Тысячи крошечных остроконечных черепов. Тысячи ребрышек, загнутых, как хищные когти. Тысячи спинных позвонков.
Едва держась на ватных ногах, вцепившись одной рукой в край гроба, Карим протянул другую к этому жуткому костехранилищу. В свете его фонаря миниатюрные скелеты выглядели какими-то доисторическими существами.
И в этот миг за его спиной прогремел голос, заглушивший барабанный стук дождя:
- Зря ты пришел сюда, Карим.
Сыщик яростно сжал кулаки. Ему даже не требовалось оборачиваться, чтобы узнать говорившего. Поникнув головой, едва не касаясь мерзкого содержимого гроба, он прошептал:
- Крозье, только не говорите мне, что вы замешаны в этом деле!
Голос ответил:
- Напрасно я допустил тебя до этого расследования.
Карим искоса взглянул на дверной проем, где четко вырисовывался грузный силуэт его шефа. Крозье держал в руке "манюрен" - ту же модель, что у Ньемана. Шесть пуль в барабане. Запасные обоймы в карманах. За несколько секунд можно расстрелять полную обойму и вставить новую без всякого риска осечки. В общем, все как положено. Лейтенант тоскливо повторил:
- Неужели вы замешаны в этой мерзости?
Крозье молчал. Карим поднял мокрые руки над головой.
- Могу я, по крайней мере, выйти из этого дерьмового склепа?
Крозье повел в сторону револьвером.
- Давай выходи. Только медленно. Очень, очень медленно.
Карим кое-как добрел до ступеней. Он взбирался наверх, а Крозье отступал, держа лейтенанта на мушке. Дождь налетал на них бешеными шквальными порывами. Карим, мокрый насквозь, выпрямился, взглянул на комиссара и спросил:
- Так какова же ваша роль в этом деле? Что вам известно?
Крозье наконец заговорил:
- Это случилось в восьмидесятом году. Когда она приехала, я сразу же ее засек. Это ведь мой город, малыш. Моя территория. А в то время я был практически единственным сыщиком в Сарзаке. Эта женщина, слишком высокая, слишком красивая, собиралась работать у нас учительницей… Я сразу заподозрил, что дело нечисто…
Карим иронически присвистнул:
- Ну как же! Всеведущий Крозье, недремлющее око Сарзака!
- Да-да, не смейся. Я провел небольшое расследование. И обнаружил, что при ней живет ребенок. Мне удалось вызвать ее на откровенность, и она мне все рассказала. Она говорила, что ее ребенка хотят убить демоны.
- Я знаю все это.
- Но ты не знаешь другого: я решил защитить эту семью. Раздобыл им фальшивые документы и…
Кариму почудилось, будто перед ним разверзлась пропасть.
- Кто же были эти демоны?
- Однажды в город явились двое. Они якобы разыскивали старые журналы по всем школам. Эти парни приехали из Гернона - из того города, где прежде работала Фабьенн. И я сразу же понял, что они-то и есть демоны…
- Их имена?
- Кайлуа и Серти.
- Вы смеетесь надо мной: в те времена Реми Кайлуа и Филиппу Серти было лет по двенадцати!
- Их звали иначе. Этьен Кайлуа и Рене Серти. Обоим лет по сорок. Морды бледные, испитые, а глаза горят, как у одержимых.
Карим не смог удержаться от горькой гримасы. Как же он не догадался? Вина "пурпурных" рек лежала на нескольких поколениях. До Реми Кайлуа был Этьен Кайлуа; до Филиппа Серти - Рене Серти. Карим спросил шепотом:
- А дальше?
- Я разыграл перед ними настоящего инквизитора. Проверил документы от корки до корки и все прочее. Но придраться было не к чему, все в ажуре, все по закону. Они уехали, не успев разыскать Фабьенн и ребенка. Так я по крайней мере думал. Однако Фабьенн узнала, что эти парни наведывались в Сарзак, и тотчас решила бежать. И снова я не стал мучить ее лишними расспросами. Мы уничтожили бумаги, касавшиеся ребенка, повырывали листы из школьных журналов - в общем, подчистили все, что смогли… Фабьенн изменила имя ребенка, но…
Карим прервал его. Их разделяла стена колючего ледяного дождя.
- Серти-младший явился сюда в воскресенье ночью; вам известно, что он искал в этом склепе?
- Нет.
Абдуф кивнул в сторону входа.
- Этот проклятый гроб набит крысиными скелетами. От одного их вида рехнуться можно. Что же все это значит?
- Говорю тебе, не знаю. Но ты не должен был открывать гроб. Это неуважение к мертвым…
- К каким еще мертвым? Где они, эти мертвые? Где тело Жюдит Эро? Да и умерла ли она?
- Умерла и похоронена, малыш. Я сам занимался погребением.
Сыщик вздрогнул.
- Так это вы ухаживаете за могилой?
- Да, я. По ночам.
Карим в бешенстве заорал, кинувшись прямо на дуло револьвера:
- Говорите, где она? Где она теперь - Фабьенн Эро?
- Ее нельзя трогать, Карим.
- Комиссар, это дело давно вышло за рамки простого осквернения могилы. Речь идет о нескольких убийствах.
- Знаю.
- Откуда?
- Это уже сообщили по всем телеканалам. И в сегодняшних газетах.
- Значит, вам известно, что речь идет о целой серии зверских преступлений с пытками, увечьями и жуткими инсценировками… Крозье, скажите мне, где можно найти Фабьенн Эро!
Лицо Крозье было неразличимо в темноте, словно у скрывающегося злоумышленника. Он все еще целился в грудь арабу.
- Говорю тебе, ее нельзя трогать.
- Крозье, никто не собирается ее трогать. Но сейчас Фабьенн Эро - единственный человек, способный пролить свет на это проклятое дело. Все, что случилось, свидетельствует против ее дочери, вам хоть это ясно? Все против Жюдит Эро, которая должна была мирно покоиться в этом склепе!
Несколько минут прошло в молчании под унылый шепот дождя, затем Крозье медленно опустил револьвер. Араб затаил дыхание; он понял, что наступил тот самый момент, когда нужно заткнуться и ждать. Наконец комиссар заговорил:
- Фабьенн живет в двадцати километрах отсюда, на холме Эрзин. Я еду с тобой. И если ты ее тронешь, я тебя убью.
Карим с улыбкой отступил назад. Молниеносный оборот вокруг оси, и он ударил каблуком в горло Крозье, отбросив комиссара к соседней могиле.
Араб подошел ближе и нагнулся над распростертым стариком. Он застегнул ему капюшон, усадил, прислонив к какому-то гранитному памятнику, и мысленно попросил у Крозье прощения. Он обошелся с ним жестоко.
Но ему была необходима свобода действий.