Каждый секретник проверку своего тайничка оттягивал до перемены. Оттягивал терпеливо. Ну, а терпение это было такое, что на все прочее не оставалось уже сил.
И опять Гуля недоумевала:
- Что за чудо? Кого нынче не спрошу - все, как один, отвечают невпопад. Все будто меня даже и не слышат… Что произошло?
И одна девочка, которая, должно быть, любила Гулю крепче всех, заерзала. Сразу видно: решила подняться, решила кое-что Гуле объяснить. Возможно, чистую правду.
Тогда Пашка, сам для себя внезапно, вскочил первым:
- Если что и произошло, то, наверное, погода! Моя бабушка в Кыжу всегда говорит: "Голова тяжелая, никакое дело не спорится - опять эта разнесчастная погода…" Вот и у нас за окнами дождь!
Выступление Пашки изумило Гулю еще сильней. Только она теперь не насторожилась, а сказала:
- Дождь дождем, но вот день сегодня все равно поразительный. Молчит весь класс, зато начал вдруг говорить - да еще как! - Паша Зубарев. Молодец, Паша! Беседуй с нами почаще.
И тут Пашка сам, не плоше той девочки, едва не выпалил, что он и так давно со всеми беседует, что прошедшей ночью только то и делал, что беседовал-разговаривал с целой мальчишечьей компанией.
Но в этот момент ударил звонок с урока, и с той, наружной стороны, классную дверь открыла заведующая Косова.
Косова дверь отворила, на пороге встала; весь класс, грохнув крышками парт, вскочил на ноги.
- Спокойно, спокойно… - сказала Косова, повернулась в сторону Гули. - Прошу вас, Галина Борисовна, организованно, строем провести всех в комнату девочек.
Лицо Косовой было такое решительное, что Гуля, то есть Галина Борисовна, тут же и выстроила ребятишек парами. И они единым строем прошествовали через коридор, через толпу других, тоже удивленных ребят, в спальню девочек.
Первышата шли, загодя чувствуя неладное.
А когда увидели возле своих кроватей молоденькую, всегда шуструю уборщицу Тасю, когда увидели там еще и повариху тетю Полю, то поняли - секретному сообществу пришел конец.
Тася лукаво постреливала глазами то на ребятишек, то на тетю Полю, то на отопительные батареи. Тетя Поля, грузная, круглолицая, до того растерянная, что крахмальный колпак ее съехал на ухо, нелепо перекладывала из руки в руку пустое кухонное сито.
Косова неспешным взором оглядела присутствующих, убедилась, что те, кому тут быть полагается, все на месте. Кивнула Тасе:
- Приступайте!
Тася живо запустила руку за ближайшую батарею, вынула беленькое яичко и, положив его тете Паше в сито, хихикнула:
- Ра-аз…
Потом последовало: "Два-а… Три… Четыре…", и так до той поры, пока не обошли все хоронушки в спальне девочек.
Затем Косова подала команду проследовать все тем же строем в спальню мальчиков, и там повторилось то же самое.
В мягком, с деревянным ободом, сите росла на руках тети Поли ослепительно чистая горка яичек, а сама тетя Поля смотрела на горку все растеряннее, а девочки и мальчики, в том числе Пашка со Степой, опускали головы все ниже. Только Гуля ничегошеньки тут не поняла:
- К чему здесь яички? Ну, к чему?
Когда же число забатарейных трофеев полностью сошлось с числом учеников первого "Б" класса, Косова тоже взяла слово:
- Вот и я хочу спросить: "К чему?" Но сначала спрошу нашу уважаемую тетю Полю: как вышло, что продукты, да еще и в неподготовленном виде, перекочевали из кухни в детские спальни? Кто их выдал?
- Так я сама! - попробовала развести руками, но чуть не обронила тяжелое сито, тетя Поля. - Как же не выдать? Как малышам отказать? Им все равно - полагается! А те вот девочки… - тетя Поля по-над полным ситом, по-над занятыми руками повела в сторону девочек круглым подбородком: - А те вот девочки, а может, и не те - их вон сколь по столовой-то вьется! - мне заявили: "Сегодня в первом "Б" классе День сырого яйца!" Ну, а если мне сказали: "День!", то я подумала: "Это кем-то назначено!" А если назначено: значит, выдала…
Тетя Поля прямо сказала и самим девочкам:
- Неужто вы вот так хотели кулинарному делу научиться? Неужто задумали яички испечь? Да на батареях не испечешь! Только испортишь… Эх вы, кухарки!
И тогда девочки совсем потупились; они заунывно, на разные голоса давай признаваться:
- Мы не за этим… Мы думали, выпарятся живые цыпленочки.
- Кто-о? - опешила Косова. - Кто выпарится? Зачем?
А все утро сегодня удивлявшаяся Гуля вдруг перестала удивляться. Она тоненько прыснула, покачнулась и, держась за спинку Пашкиной кровати, зашлась таким неуемным смехом, что еще бы немного, то и, возможно, упала бы с ног.
Тетя Поля тоже колыхнулась весело. Уборщица Тася рассыпалась мелким хохотком, будто горохом. Но и все же первой опять пришла в себя Гуля. Она прямо на глазах Косовой кинулась обнимать совсем уже теперь зареванных девочек, прихватила в объятия и мальчиков, даже Пашку:
- Эх вы, глупые! Эх вы, недотепушки! Цыплятошники-заговорщики!
Но Косова опомнилась тоже, сразу поставила все на свои места.
Тете Поле с Тасей было велено:
- Возвращайтесь к своей повседневной работе!
Гуле было сказано:
- Ваш подопечный класс пошел на организованный обман. А вы как реагируете? Вы реагируете не-пе-да-го-гич-но! Впрочем, такой разговор обязан быть продолженным не здесь. Пройдемте, Галина Борисовна, в мой кабинет.
И, не сомневаясь, что Гуля пойдет, двинулась первой.
Косова пошла уверенным своим шагом. Она одним лишь твердым видом своим заставляла мальчиков и девочек расступаться, освобождать ей путь. Ну, а там, в конце этого точно нацеленного пути, в строгом кабинете, как представилось Пашке, ждало Гулю что-то плохое.
И вот как бы Пашка ни побаивался теперь Косовой, в нем неведомо в который уж раз сработала, как пружина, память о Кыже. И Пашка - сам крохотный, взъерошенный, весь сжатый в один тугой ком - выпрыгнул из строя ребятишек на освобожденную для Косовой дорогу. Вслед за Пашкой, готовясь шагнуть вперед, шевельнулся Федя Тучкин, шевельнулся Степа Калинушкин.
- В чем дело? - тормознула Косова. Тормознула, замерла, и все вокруг замерли, да в эту самую минуту широко раскрытая дверь спальни раскрылась еще шире, и прямо с порога раздался совсем новый, совсем никогда еще не звучавший здесь, в интернате, голос:
- Дело в том, что Пашка Зубарев - неплохой друг! Он сам хороший друг, и рядом с ним, как я вижу, одни лишь добрые друзья!
И на Пашку напахнуло дождевою прохладой, осенней свежестью, и сзади на макушку ему вдруг так знакомо легла чья-то рука, что он дрогнул, развернулся, завизжал на весь интернат:
- Русаков! Русаков!
В тесной от людей спальне, в двух шагах от раскрытой двери рядом с Пашкой в самом деле стоял Русаков. Только Русаков не тот, привычный, а очень, очень праздничный. Сырой свой плащ он перевесил через руку, а сам был в новом сером в стрелочку костюме, при полосатом галстуке.
Но волосы у Русакова были все те же - как опаленные летним солнцем. Но лицо - все так же до коричневой смуглости обветренное. Кисти рук из-под белых обшлагов рубахи - темные, прежние, рабочие. Самое же удивительное: держал Русаков немного на отлете от себя, на весу за тонкое колечко клетку с чижом.
- Юлюшка! - взвизгнул снова Пашка.
Чиж качнулся на жердочке, отвесил поклон, вроде как Пашку признал.
- Пием ко-фе, пи-ем чай! - свистнул чиж, и все тут первышата загалдели, все ринулись, обтекая Косову и Гулю, к внезапному гостю:
- Русаков! Русаков! Русаков! А тот опять сказал Косовой:
- Правильно я догадался: у вас тут полное содружество. Даже про меня с чижом дети знают. Наверняка оповестил Пашка. Выступал тут, поди, каждый день… Я сюда и в спальню-то из коридора без приглашения заглянул как раз на этот дружный, приятный шум… Вы ужменя простите!
Русаков, почти точно как чиж, отвесил Косовой поклон, а она вопреки всем своим правилам, вопреки всей своей железной выдержке смутилась! Она впервые не знала, как ей поступить. Ей ведь неизвестно было, видел Русаков или не видел, что происходило тут минуту назад, и вот пришла в замешательство. И совсем уже не думая, что сейчас нарушит другое свое правило, что назовет ученика не сухо, по фамилии, а ласково, по имени, быстро-быстро произнесла:
- Как я понимаю, вы тоже друг Павлуши!
- Больше…
- Ох, интересно-то как! - не стерпела, вмешалась в разговор Гуля. - Вот бы ребятам услышать про Кыж не только от Паши, но и от самого от вас… Хотя бы чуть-чуть.
Косова глянула на Гулю, что-то скоренько в уме прикинула да и все свои правила пустилась нарушать подряд:
- Что ж… Разумеется, такого мероприятия в расписании нет, но мы расписание поправим.
- А с чижом можно в класс? - спросил Русаков.
- Раз вы с ним приехали, значит, можно.
9
Но и в классе опять все пошло не только не по правилам, даже не так, как хотела Гуля, не так, как сказала заведующая. И совсем по-другому, как думал Пашка.
Шагая в класс бок о бок с Русаковым, придерживая вместе с ним чижиную клетку, Пашка полагал: сейчас Косова и Гуля усадят Русакова за учительский стол рядом с собой, Русаков поставит на стол клетку с Юлькой, да и сразу махнет Пашке: "Садись к нам тоже!" И вот они устроятся у всех на виду, и класс будет смотреть, какие они все трое - Русаков, Юлька, Пашка - друзья. Весь класс на них будет любоваться, а когда Русаков заговорит про Кыж, про экспресс, да Юлька еще ему подпоет, да еще Пашка сам подскажет чего-нибудь, то все так и захлопают в ладоши.
Все, даже Косова, захлопают тому небывалому в классе празднику, посреди которого он, Пашка Зубарев, чуть ли не главная фигура.
Главная, потому что затем Русаков поднимется, отвесит всем за хлопки поклон, как недавно отвешивал Косовой, да вот тут же и заявит: "А сейчас прощайся, Пашка, с классом! Наступило время ехать тебе домой, в Кыж!" И уж он, Пашка, после этого рассусоливать не будет, кланяться особо тоже никому не станет, разве вот одной Гуле, и вскочит, и гаркнет: "Прощай, интернат!", да и ринется в спальню собирать свои вещички.
Но вышло все совсем не так…
Еще когда выходили из спальни, еще на ходу в коридоре Пашка почувствовал: его от Русакова оттирают. Не то чтобы отпихивают силой, а именно этак помаленьку оттирают. Причем, как ни странно, энергичнее всех тут действуют девочки. И теснятся они не к чижу Юльке, на Юльку они почти не глядят, а лепятся прямо к Русакову. Те же, кто в толкотне прилепиться не сумел, те забегают наперед и, оглядываясь, устремляя на долгорос-лого Русакова сияющие глаза, все спрашивают и спрашивают: "А ты к нам надолго? А ты к нам навсегда? А ты с нами завтра и послезавтра еще побудешь?"
В этом галдеже, писке, толкотне все позабыли не только про Юльку, все позабыли даже про Пашку. Русаков, похоже, и тот Пашку из виду совсем выпустил. Раздосадованный Пашка стал толкаться тоже, да так вот все кучей и ввалились в класс.
В классе порядок наводить принялись Косова с Гулей. Но и здесь ребятишки поуспокоились только тогда, когда за дело взялся Русаков сам. Он сказал:
- От вашего шума чижик оглохнет! Смотрите, как присмирел. Усаживайтесь на свои места, тогда я отвечу на каждый ваш вопрос.
Все сразу послушались, сели. Пашка, деваться ему некуда, сел тоже на свое законное место рядом со Степой Калинушкиным.
Но сесть-то ребятишки сели, а все равно каждый тянул вверх руку, каждый с нетерпением приговаривал: "У меня есть вопрос! У меня есть вопрос!" От выкриков по классу катился гул.
Тогда Косова сказала:
- Какие могут быть вопросы, когда мы еще не услышали обещанного рассказа о железной дороге… Я думаю, рассказ начинать вполне пора.
А Гуля при Русакове отчего-то осмелела совсем, Гуля Косову поправила.
- Если вопросы есть, пусть ребята все же их задают.
- Точно! - кивнул Русаков. - Мне на вопросы отвечать даже легче.
- Чивли-чай! - подсвистнул Юлька. - Чивли-чай!
Класс дружно заулыбался, все принялись тянуть руки выше.
Русаков ребят оглядел, долго не мог ни на ком остановиться. Наконец его выбор пал на Степу Калинушкина, да и то потому, что Степа - единственный - руки своей не поднял.
Даже Пашка, который был все-таки уверен, что Русаков о нем обязательно и отдельно вспомнит, даже он, Пашка, поднял руку, чтобы спросить о бабушке, а вот Степа, как сел за парту, как глаза вниз опустил, так до сей поры и не ворохнулся.
- У тебя, малыш, разве вопросов нет? - спросил Русаков.
- Это не малыш, это Степа… Калинушка! - подсказал Пашка.
- Прошу прощения… У тебя, Степа, разве ни одного вопроса не имеется?
- Не смущайся, Степа, спрашивай… - подбодрила мальчугана Гуля.
- Когда с тобой разговаривают взрослые, молчать невежливо, - сказала Косова.
Тогда Степа набычился еще круче и, не поднимая от парты глаз, почти сердито пробубнил:
- К чему задавать-то? Мне и так все давно известно…
Русаков улыбнулся еще шире:
- Да ну! Так уж и все?
- Все! - упрямо бормотнул Степа. А Гуля сказала:
- Ты, Степа, пожалуйста, встань и, пожалуйста, нам объясни, что же такое "все" тебе известно. Не тушуйся. Объясни толково. Ты же у меня один из лучших учеников.
- Объясни! Встань! - загудел еще громче класс.
Пашка подтолкнул приятеля под бок:
- Не трусь… Коля Русаков тебе ничего не сделает…
И тогда почти таким же решительным рывком, каким недавно выскакивал перед Косовой Пашка, Степа встал над своим местом.
Он поднялся, глянул Русакову напрямую в глаза да и выпалил:
- Зря ты к нам приехал! И братишкой меня называешь не по правде!
- Как?! - изумился Русаков, даже опустил клетку с чижом на пол.
- Как?! - выдохнул единым гулом класс, и сразу наступила жуткая тишина.
В этой тишине лишь явственно проговорила Косова:
- Что за грубость?
А Гуля побледнела точно так, как Степа, хотела к Степе побежать, потому что он уже навзрыд плакал, да Гулю опередил Русаков.
- Постойте, постойте, тут что-то совсем не то… Мы со Степой разберемся вдвоем, сами.
И, оставив примолкшего чижика вместе с клеткой на полу, он к Степе шагнул очень быстро и, опять руша все интернатские правила, Степу приобнял, Степу поднял, широченной ладонищей утер обе его уже мокрехонькие от слез щеки.
- Ты что? Ну, что? Почему это я приехал зря и почему это я тебя не могу назвать братишкой?
Степа ткнулся мокрым лицом в плечо Русакову, завсхлипывал, забубнил безо всякой теперь сердитости:
- Да потому что все-все неправда… Да потому что братишка у тебя только один Пашка. Ты сам о нем сказал: "Побратим"! И я знаю: ты приехал на своем алом экспрессе только лишь из-за него и уедешь в ваш хороший Кыж только с ним. А мы никто-никто никуда-никуда ни на чем не поедем… Мы вот и Пашку-то больше не увидим. А он мне, вот уж который день, стал - друг! Потому и выходит: даже на алом экспрессе ты уж к нам лучше бы и не приезжал! И пусть бы все оставалось у нас по-старому!
- Верно… Пускай бы по-старому… - вздохнул вслух сидящий совсем невдали Федя Тучкин, а класс насторожился тревожно.
Русаков Степу с рук опустил, взглянул на Пашку.
Взглянул, тронул за плечо:
- Не понимаю ни слова… Какой такой алый экспресс? И при чем здесь ты, Пашка?
Вздыхать теперь пришлось Пашке. Он, повинно глядя на Русакова, сказал:
- При том, Коля, я здесь, что про алый-то экспресс это я и придумал. Ждал тебя, ждал; маму вспоминал, папу вспоминал; а еще все помнил и помнил твою, с Юлькой, о друзьях песенку… И вот - придумал для себя и для ребят алый экспресс! Он мчится вперед и вперед, а на нем едешь в Кыж ты, и с тобой, может быть, мы все вместе… Но теперь придумка кончилась, и Степа, и Федя считают: ни на какой экспресс, ни в какой Кыж ты, конечно, весь класс взять не можешь…
Вот от этого им и грустно, вот от этого Степа и заплакал, и сказал, что все зря.
Чем подробней, чем повинней говорил Пашка, тем серьезнее слушал его Русаков. И тем внимательнее смотрели на Пашу и на Русакова ребятишки, тем сочувственней становилось лицо Гули. Даже Косова, как в самом начале, недоуменно повела плечами.
Русаков, после того как Пашка смолк, с целую долгую минуту, а может, и намного дольше, тоже озадаченно молчал.
Да вдруг и задал всем живо, весело вопрос:
- А собственно, почему все, что мечтается, не всегда должно сбываться?
И сам ответил тут же:
- Никакая мечта на свете не бывает зря! Пашкина задумка - не такая уж выдумка. Когда у вас первые каникулы?
- Почти через три недели… - не слишком смело, но все же с надеждой в голосе ответила Гуля.
- Через три! - стройно, куда Гули уверенней, моментально все наперед сообразив, грянули ребятишки.
Ну, а Русаков их уверенность поддержал. Он произнес то, чего они и ожидали:
- Приглашаю вас каждого на каникулы в Кыж! Мой в Кыжу дом будет вашим домом хоть насколько!
- Постойте! - опомнилась и заведующая. - Что вы хотите этим сказать? Вы хотите сказать, что берете над первым "Б" свое личное шефство? Не так ли?
- Ну, если этому так надо называться, то пусть так и называется. Я не против. С вашего, конечно, доброго разрешения.
- Разрешите, Валентина Семеновна, разрешите… Ну, прошу вас! - сказала Гуля.
- Разрешите, Валентина Семеновна, разрешите! - закричал Пашка.
То же самое закричал вслед за Пашкой Степа, за Степой Федя, а там и девочки подхватили:
- Ох, разрешите, Валентина Семеновна!
И вот, может быть, впервые слыша свое собственное имя из уст ребятишек, Валентина Семеновна впервые в своей педагогической жизни развела руками. Развела, сказала:
- Хорошо, хорошо… Только, товарищ Русаков, под вашу ответственность. И только под вашу строжайшую ответственность, Галина Борисовна… Вы, Галина Борисовна, разумеется, обязаны поехать тоже в Кыж. Главным сопровождающим.
- Нам так еще лучше! - возликовал класс.
- А вот это будет всего прекраснее! - всколыхнулся еще живее Русаков.
Лишь сама Гуля тут не сказала ни слова. Ну, а Пашка совсем зазвенел:
- В Кыжу не только Колин дом, в Кыжу теперь и бабушкин дом станет домом нашего первого "Б"!
И тут Пашка вспомнил про всеми забытого чижа, поднял клетку, спросил весело:
- Что мы будем делать, Юлька, в Кыжу все вместе?
- Пе-еть! - чувствуя всеобщее славное настроение, отозвался чиж. И выдал мотив всем уже известной, поведанной Пашкиным стараньем всем бывшим заговорщикам русаковской песенки:
Что так спешно поезда
С нами вдаль несутся?
Да затем, чтобы всегда,
Хоть откуда, хоть когда,
Нам к друзьям вернуться!