- Как это можно! - вскричала Зоя Ульяновна:-вы взялись смотреть за детьми, а думаете о каких-то экзаменах… Это ни на что не похоже! Если бы вы предупредили меня, я не наняла бы вас.
- Книги не помешают мне смотреть за детьми, - возразила Ольга:-я буду читать по вечерам, когда они спят.
- Отлично! Будете заниматься по ночам, и потом целый день ходить сонной, раздражительной!
- Нет, уверяю вас, я постараюсь усердно смотреть за детьми, - сказала Ольга.
- Это мы увидим, - заметила Зоя Ульяновна и вышла из комнаты, сердито хлопнув дверью.
С этой минуты у нее явилось убеждение, что новая няня не может добросовестно исполнять свои обязанности, и она стала на каждом шагу уличать ее в невнимательном отношении к детям.
- Женя, кажется, не причесан сегодня? Отчего это у Тани расстегнут сапожок? Боже мой, такой холод, а вы ведете детей гулять, не завязав им ушки! Отчего это Жени плачет? Он верно нездоров, а вы и не замечаете? Что это, как Таня дурно держит вилку. Неужели вы не видите? Верно дети скучают, оттого они и капризничают. Разве вы не можете занять их чем-нибудь?
Эти и тому подобные замечания повторялись ежедневно с утра до вечера и сопровождались колкими намеками на то, что "за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь", "воспитание детей вещь трудная, кто за него берется, не должен думать ни о чем другом", "нынче все хотят быть учеными, а главного не понимают", что "нужно добросовестно исполнять то, за что получаешь деньги" и т. п.
Ольга всеми силами старалась не заслуживать упреков своей хозяйки, но вскоре убедилась, что это совершенно невозможно. Зоя Ульяновна всегда находила к чему придраться и, не стесняясь, делала ей выговоры и при детях, и при гостях. Молодая девушка краснела и чуть не до крови кусала себе губы, чтобы удержаться от резкого ответа, который навлек бы на нее еще большие неприятности. Вообще - она любила детей и дома охотно возилась с младшими сестрами и братом; но Женя и Таня были далеко не привлекательные малютки. В четыре, в пять лет они уже сознавали себя маленькими господами, которым все окружающие обязаны служить и прислуживать.
- Одевайте меня, я вставать хочу! - кричала Таня, барахтаясь голыми ножками в постели.
- Нехорошо так говорить, Танечка, - замечала Ольга: - надо просить повежливее…
- Вот еще, стану я просить, - возражала девочка: - вы должны меня одевать, я пожалуюсь маме - она вам прикажет.
- Женя, - заметила Ольга: - я не буду с вами играть, если вы будете ломать Танины игрушки.
- Нет будете, - спорит мальчик: - вы не смеете не играть с нами, вам за это жалованье платят.
Поступая на место, Ольга надеялась, что в течение дня у нее найдется один, два свободных часа, чтобы почитать, пока дети займутся какой-нибудь игрой; но она скоро увидела, что это была напрасная надежда. С той минуты, как дети просыпались утром, и пока они засыпали вечером, у нее не было ни секунды покоя. Они не умели не только сами одеться, умыться, причесаться, но даже в играх им постоянно нужна была помощь старших. Женя не мог сам запрячь лошадку, Таня не могла сама одеть куклу, мало того - ни один из них никогда не мог придумать игры: они стояли беспомощно перед целым шкафом игрушек и не знали, за что взяться, чем заняться. Нужно было целый день забавлять их, играть с ними, рассказывать им что-нибудь, при этом беспрестанно следить, чтобы они не упали, не ушиблись, не укололись, не перепачкались, не поссорились и не разревелись. Никогда не воображала Ольга, чтобы обязанность няни была до такой степени трудна. Уложив вечером спать своих неугомонных воспитанников, она чувствовала себя до того утомленной, что должна была сначала отдыхать, прежде чем взяться за книгу. И как трудно было сосредоточить внимание на книге, когда беспрестанно, с мучительною ясностью, вспоминались все вынесенные в этот день неприятности, когда в будущем представлялся бесконечный ряд таких же неприятностей, таких же унижений! А между тем читать, учиться надо было много и не теряя времени. Приехав в Петербург, она узнала, что для поступления на медицинские курсы ей нужно иметь диплом на звание учительницы и выдержать еще поверочный экзамен из нескольких предметов. К этим-то экзаменам она теперь и готовилась; ей во многом приходилось дополнять свои знания, так как они не подходили к установленным программам, многое надо было прочитать, многое повторить, другое выучить вновь, но эта работа не пугала ее: не впервые было ей просиживать половины ночей за книгами и трудиться одной, без посторонней помощи. Только бы кое-как прожить до весны на этом месте, чтобы скопить немножко денег на время экзамена, когда уже нельзя будет заниматься ничем посторонним!
И она целые дни переносила грубость и капризы балованных детей, колкости и оскорбления их матери, а по ночам прилежно училась; щеки ее все бледнели, глаза тускнели, но она не теряла бодрости. Весна недалеко; она выдержит экзамен, на лето возьмет себе место полегче, осенью выдержит другой экзамен, а там, - там уже все будет отлично…
ГЛАВА XI
Дмитрий Александрович Потанин кончил курс в университете и получил место учителя в одной провинциальной гимназии. Вчера он устроил прощальный вечер своим товарищам, а сегодня сидит все утро с Ольгой, которая пришла помочь ему уложить его вещи и проводить его на железную дорогу. Комната, занимаемая им, почти так же мала и бедна, как та, в которой жила Ольга; чемоданы, стоящие среди пола, и валяющиеся всюду клочки бумаги, обрывки старых тетрадей и книг, окурки папирос, сломанные перья и разный хлам, неизвестно откуда появляющийся при переезде, придают ей еще более унылый вид. Но этот вид не производит впечатления на брата и сестру. Он сидит на кровати, с которой уже снято постельное белье, она-на закрытом и увязанном, чемодане, и они весело разговаривают.
- Я рад, - говорил он: - что мне дали место именно в К*. Мать может там жить со мной вместе, это будет для нее большим утешением, да и приятно повидаться со всеми родными и старыми знакомыми.
- Я думаю, тебя там никто не узнает, - смеясь, сказала Ольга:-ты очень переменился за последние годы.
Дмитрий Александрович заглянул в небольшое зеркало, висевшее над его комодом, и, по-видимому, не остался доволен своею наружностью; да и трудно было остаться довольным: из румяного, стройного юноши, с густыми шелковистыми кудрями и блестящими глазами, он превратился в человека уже почти немолодого, со впалыми щеками, зеленоватым цветом лица, редкими, обвислыми волосами, преждевременными морщинами на лбу.
- Да, - вздохнул он, - не легко бедному человеку без всякой поддержки, одними своими усилиями, пробить себе дорогу… Еще бы год, два такой жизни, какою мне приходилось жить здесь - он с отвращением оглянулся кругом - и я, кажется, не вынес бы! Хорошо, что все это уже прошло, - прибавил он более веселым голосом, после минуты молчания; - несмотря на все трудности, я-таки добился своего, и чем тяжелее была борьба, тем приятнее, наконец, достигнуть цели. В К* я отдохну от всех здешних лишений, поздоровею, пожалуй, даже помолодею!
- Через пять лет и я к вам приеду доктором, - улыбаясь сказала Ольга: - и вся наша семья опять будет в сборе.
- Ну, у тебя это пустые мечты, - возразил брат: - впрочем, мы не будем на прощанье спорить, - прибавил он, заметя на лице сестры выражение неудовольствия. - Во всяком случае, я, с своей стороны, готов помочь тебе осуществить твое желание. Как только я устроюсь в К*, я каждый месяц буду присылать тебе несколько денег…
- Ах, нет, нет, пожалуйста, не нужно, - с живостью перебила Ольга. - Я устроилась отлично и теперь пока мне ничего не надо; когда понадобится, я напишу тебе, а до тех пор не присылай, прошу тебя.
- Да отчего же так? - удивился, несколько обиделся даже Дмитрий Александрович.
- Твои деньги другим нужнее, чем мне, - отвечала Ольга. - Надобно успокоить маменьку, и о младших детях позаботиться, особенно о Маше. Ты ведь отдашь ее в гимназию, Митя?
- Ну, конечно, надо будет дать ей какое-нибудь образование.
Ольга проводила брата на железную дорогу, и они распрощались очень нежно, хотя без особенной грусти. Занятый каждый своими делами, они редко видались, да, кроме того, он никогда не сочувствовал стремлениям сестры, и она давно перестала считать его своим другом, поверять ему все свои мысли. Теперь он достиг цели, он получил высшее образование и возможность безбедно жить своим трудом, он был счастлив и гордился своим успехом, а ей еще предстояло несколько лет тяжелой борьбы…
"Да, он может быть доволен собой! Не легко дались ему эти года!" - думала молодая девушка, следя глазами за поездом, уносившим брата. "Когда-нибудь, может быть, и я буду чувствовать то же, что он теперь", - мелькнуло в голове ее, и веселая улыбка осветила лицо ее. "Как хорошо, что я отказалась от его помощи, - продолжала она думать, идя от вокзала к себе домой, - он все еще не верит мне, считает, что я пустая мечтательница; как хорошо будет, если я добьюсь своего сама, без всякой поддержки, собственными усилиями! А я наверное добьюсь! Главное сделано-я на курсах, и мне есть чем жить!"
Действительно, два месяца тому назад Ольга начала посещать медицинские курсы, и этот первый шаг к достижению заветной цели радовал ее до того, что все - и настоящее, и будущее, представлялось ей в розовом свете. Все профессора казались ей необыкновенно умными и учеными, все подруги необыкновенно симпатичными, лекции, которые она слушала, и учебники, которые читала, необыкновенно интересными, даже серое петербургское небо смотрело на нее уже гораздо приветливее прежнего. Своими средствами к жизни она была вполне довольна, хотя на самом деле они были крайне скудны. Весной Софья Дмитриевна умерла от чахотки, и перед смертью передала ей один из своих уроков: надо было заниматься три часа каждый день с двумя девочками за 20 р. в месяц. Кроме этих 20 р., у Ольги ничего не было, но она считала себя вполне обеспеченной: она поселилась в одной комнате с двумя такими же бедными студентками; они все расходы делили сообща и, экономничая на пище, на свечах, на всякой мелочи, умудрялись сберегать несколько рублей на покупку разных дорогих учебников и руководств, без которых невозможно было заниматься. Экономничать им, само собою разумеется, приходилось очень сильно; часто ложились они спать с пустым, желудком, часто должны были кончать занятия раньше, чем хотели, потому что лампа догорала и керосину не на что было купить. На одежду им почти не оставалось денег. Ольга привезла из К* шубку, хотя старенькую и не очень теплую, но все же ей было лучше, чем ее подругам, из которых одна всю зиму проходила в какой-то коротенькой кацавеечке, а другая, выходя на улицу, должна была закутываться в плед, служивший ей в то же время и одеялом. Несмотря на эти лишения, все три девушки были бодры и без малейшего уныния глядели вперед.
Жизнь втроем, представлявшая выгоды, имела с другой стороны и большие неудобства. Никогда-ни днем, ни ночыо не оставаться одной, постоянно остерегаться, как бы не стеснить других, не помешать им, - это неприятно. Ольга, обыкновенно после обеда уходила на урок, и только возвратясь домой в десятом часу, могла приняться за занятия. А подруги ее в это время хотели отдохнуть, поболтать, посмеяться, принять у себя гостей. Кроме того, одна из них ложилась всегда рано спать, так как ей приходилось давать уроки до начала лекций и она должна была вставать часов в шесть утра. Вечером подруги часто не давали ей заснуть, а утром она почти всегда будила их, хотя и старалась как можно тише одеться и уйти. Каждой девушке приходилось во многом стеснять себя, соблюдать осторожность в словах и поступках, чтобы не оскорбить своих сожительниц и не подать повода к ссоре. Они все трое вполне сознавали необходимость этого, но на деле не всегда могли выдержать, и тогда жизнь в их небольшой комнате становилась очень неприятной. Быть по необходимости неразлучным с человеком, которому мы наговорили или от которого услышали разные колкости, очень тяжело, а тут еще приходится или себя стеснять для него, или стеснять его. Хорошо еще, что и сама Ольга, и обе ее подруги были несварливого характера, и всякую небольшую размолвку спешили как можно скорей покончить миром. Благодаря этому, благодаря своей неприхотливости и взаимной уступчивости, они без горя прожили зиму и успели хорошо подготовиться к переходным экзаменам с первого курса на второй.
Следующий год оказался для Ольги гораздо тяжелее. Одна из ее подруг вышла замуж, другая заболела так серьезно, что принуждена была на время уехать из Петербурга, и молодой девушке пришлось жить одной. Несмотря на все ее старания, денег, которые она получала, не хватало ей даже на самое необходимое, а тут, как нарочно, ученицы ее заболели корью, не учились, и она целый месяц ничего не заработала. Одежда ее, привезенная еще из К*, приходила в ветхость, необходимо было подновлять ее, а для этого не было другого средства, как отказываться от пищи. Теперь Ольга поняла, как можно жить так, как говорила Софья Дмитриевна, обедая не каждый день. Она не чувствовала себя несчастной, у нее не являлось желания бросить эту жизнь и, как в каждом письме советовали мать и Митя, вернуться в К*, в круг семьи. Занятия на медицинских курсах сильно интересовали ее; теперь уже она училась не для того, чтобы сравняться с мужчинами, а просто потому, что это было ей приятно, увлекало ее. Одна беда: она чувствовала, что слабеет, что здоровье изменяет ей. Часто на лекции она вслушивалась в слова профессора, она силилась усвоить себе его объяснения, и вдруг в глазах ее темнело, в ушах делался шум, она совсем переставала понимать; иногда которая-нибудь из подруг звала ее провести у себя вечер, она знала, что там соберется молодежь, будет весело; ей, пожалуй бы пойти, но она ощущала во всем теле какую усталость, ей тяжело было двигаться, тяжело говорить, завертывалась в большой платок, бросалась на постель и весь вечер проводила в каком-то неприятном полусне. Ученицы ее стали замечать, что она часто бывает раздражительною и нетерпеливой, и мать их несколько раз говорила ей:
- Что это вы все нынче кричите на детей, Ольга Александровна? Разве они учатся хуже прежнего, или вы сами нездоровы?
"Боже мой, неужели я в самом деле нездорова, неужели я серьезно заболею? - с тревогой думала Ольга: - что же со мной тогда будет, я потеряю уроки, мне нечем будет жить, придется бросить медицину! Нет, нет не надо давать себе расхварываться, надо бодриться!"
И молодая девушка всеми силами бодрилась, заставляла себя и ходить в гости, и заниматься, несмотря на все более и более овладевавшую ею усталость, несмотря на припадки лихорадки, мучившие ее по ночам; она старалась сдерживать свою раздражительность и сохранять видимое спокойствие, хотя всякая безделица ужасно сердила и возмущала ее. Занятия на медицинских курсах были в этом году гораздо серьезнее, чем в предыдущем, требовали гораздо более усидчивости и напряжения.
"Я, кажется, совсем поглупела! Я ничего не понимаю, ничего не могу запомнить", с отчаянием говорила Ольга, отталкивая от себя книги и тетради, над которыми она сидела часа два, напрасно стараясь заучить множество трудных названий или мысленно повторить себе объяснения профессора.
А время шло. Зима кончилась, настала весна, а с ней и экзамены, - экзамены, страшные для всех учащихся. В этом году Ольга ждала их с меньшим волнением, чем в предыдущем. Ее чувства как-то притупились, ей главное хотелось скорей кончить и отдохнуть, совсем отдохнуть. Уроки ее на лето прекращались, и она решила, что примет от Мити деньги на дорогу и проведет каникулы в К*.
Первый экзамен сошел у нее довольно хорошо, второй слабо, профессор только из снисхождения поставил ей удовлетворительную отметку. Ольга испугалась.
"Господи, неужели я срежусь, - со страхом думала она: - нет, надо отбросить эту глупую усталость, надо постараться!"
Она напрягала все свои силы, не спала две ночи на пролет и явилась на третий экзамен, по своему мнению, очень хорошо приготовленною, но страшно бледная, с воспаленными глазами, с сильною головною болью.
Первый вопрос, предложенный ей профессором, касался отдела, очень хорошо знакомого ей; она попробовала отвечать, хотела заговорить, и вдруг мысли ее спутались, она как-то разом все забыла и не могла произнести ни слова; профессор попробовал предложить ей еще несколько вопросов, - все то же тупое безнадежное молчание.
Она сама не помнила как вышла из залы, как пришла домой, как легла на постель; едва голова ее упала на подушку, как ее охватил тяжелый, свинцовый сон, и она проспала таким образом до следующего утра.
Проснувшись, она долго не могла очнуться, долго не могла собраться с мыслями; она чувствовала только, что ее гнетет что-то тяжелое, неприятное. И вдруг она вспомнила все… Живо представилось ей то унизительное положение, в котором она находилась вчера, и все последствия этого положения. Она не выдержала экзамена, она не перейдет на следующий курс. Как расскажет она об этом в К*.? Как отнесутся к этому ее домашние, что станут они говорить?
О, это легко было предвидеть: они станут повторять свои бесконечные уверения, что наука - не женское дело; они станут жалеть о том, что она там похудела и побледнела, будут твердить, что она потеряла здоровье и ничего не приобрела, опять будут называть ее пустой мечтательницей и убеждать бросить бредни и спокойно жить с ними. Что ответит она им, чем разубедит их? Она в самом деле расстроила здоровье и не приобрела требуемых знаний, не выдержала экзамена! Так что же? Значит, согласиться с ними, отказаться от своего намерения, остаться там? Нет, нет! ведь это только несчастная случайность, временное нездоровье, ведь на самом деле она не глупа, она может заниматься, - конечно, не теперь, - теперь она так страшно устала, но отдохнув немного; ведь со всяким может случиться, что он не выдержит экзамена, неужели из-за этого бросать все? А они, наверно, будут уговаривать, требовать, опять спорить, бороться, бороться ей придется теперь, когда она так устала, так хочет отдохнуть! Одно средство-не ехать в К*, остаться в Петербурге. Но чем жить? Ну, все равно, авось не умрем с голода!