– Я не делаю различий – ни по расе, ни по происхождению, ни по полу, – усмехнулся Стивен. – Я принципиально пренебрегаю всем, что мне советует кто бы то ни был.
– Потому что никто ничего не знает лучше тебя, да?
– Вот именно.
Она со стоном запрокинула голову и так и осталась. Газосветная трубка снова мигнула, на сей раз дольше.
Иешуа макал тампон в жидкость, промокал бумагу, снова макал. На сей раз попалось место, которое с трудом поддавалось воздействию химии.
– Ну, – сказал он, когда в лампе снова послышался треск и свет задрожал, – ещё не хватало, чтобы она, как назло, именно сейчас испустила дух. Наверняка во всём здании не найдётся ни одной запасной.
Стивен поднял брови. Юдифь всё ещё сидела, запрокинув голову к потолку.
– Может, всё-таки сфотографировать, – сказал он.
– Сейчас, – отозвался Иешуа.
Светящиеся точки на новом участке бумаги казались рассыпанными совершенно произвольно, никак не желая складываться ни в чёрточки, ни в линии, ни, тем более, в слово. Иешуа рычал, вымачивал тампон дольше, прижимал его к бумаге крепче. Его глаза уже слезились от едких испарений.
– Вот! – сказал он, отрывая тампон от бумаги. – Можешь прочитать?
Стивен схватился за штатив фотоаппарата:
– Давай всё же сфотографируем то, что есть.
– Сейчас, сейчас. Ты только взгляни…
– Да я смотрю, – Стивен склонился над листом. И чуть не уронил штатив. – О, черт…
В это мгновение ультрафиолетовая лампа погасла. Без малейшего звука, без видимой причины. Она просто погасла, а с ней вместе погас и проступивший текст на влажной бумаге.
– Не может быть… – Иешуа сердито потянулся к выключателю, выключил его, снова включил, всё напрасно. Никакого результата, лампа была мертва. – Проклятье!
– Но ты же успел прочитать, да? – спросил Стивен.
– Как нарочно, именно сейчас, – злился Иешуа. Он вскочил, подбежал к шкафу в конце лаборатории, выдвинул ящик, другой. – Так я и знал. Запасной нигде нет.
– Иешуа, – ещё раз настойчиво спросил Стивен, – но ведь ты тоже прочитал?
– Типичная история, – продолжал тот негодовать, входя в раж. – Бардак, куда ни глянь. Каждый норовит только взять и даже не подумает восполнить запас. А сейчас шаббат! Где я вам сейчас раздобуду запасную трубку?
Стивен с нарочитым стуком отставил в сторону штатив фотоаппарата.
– Иешуа!
Его друг умолк, и гнев его улетучился. Он глянул на Стивена и кивнул, присмирев:
– Да. Я тоже прочитал.
– Значит, ты тоже видел?
– Да.
Юдифь снова распрямилась и устало посмотрела на обоих.
– Что случилось? Вы прямо побледнели, как привидения. Какое же там было следующее слово?
Стивен склонился над плоской ванночкой, опершись на прямые руки так, будто его корпус внезапно потяжелел на тонны.
– Lived, – сказал он. – Следующее слово было lived.
18
Техника раскопок зависит от вида материала, из которого были построены откапываемые здания. Нам достаточно рано стало ясно, что это будут отдельные строения из глиняных кирпичей или камня. Предстояло следить лишь за тем, чтобы вовремя отличить обычную руинную массу от остатков стен и сохранить их в целости. Особенно внимательно надо было смотреть за тем, чтобы пол внутри строений был тщательно обследован, поскольку находки, которые попадаются на полу (например, керамика, стекло, монеты, скарабеи), позволяют точно датировать период.
К моменту написания данного сообщения ещё не определилось, будут ли вновь предприняты работы при Бет-Хамеше и если будут, то когда.
Профессор Уилфорд-Смит. "Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше".
Наверное, человек, который сидел сейчас в кресле широко и могущественно, как властелин мира, пожелал, чтобы обсуждение результатов сонартомографии состоялось здесь, в его временном жилище, где работал кондиционер, а не под открытым небом, вокруг какого-нибудь раскладного столика. Это был спонсор раскопок, очень большой босс, насколько успел узнать Джордж Мартинес. На нём был безупречный тёмно-серый костюм с шёлковым галстуком, закреплённым золотой булавкой с бриллиантом, у него была безукоризненная причёска, и потеть он не желал. Хотя в это субботнее утро снаружи было, по ощущениям Джорджа, очень приятно, а здесь, внутри, почти холодно; в этом конференц-зале, таком белом, Джорджу вообще казалось, что он по ошибке попал в холодильник.
Докладывать о результатах должен был, как обычно, Боб Ричардс. Джордж проделывал всю работу, а Боб пожинал лавры, так было и на сей раз. Но сегодня это было Джорджу как нельзя кстати. Он был рад, что ему ничего не придётся говорить. Так надёжнее, чтобы не проболтаться.
Гидеон ведь не шутил, это чувствовалось по нему. Хотя поначалу Джордж решил, что этот крепко сложённый израильтянин хочет его разыграть: посмотреть, чего можно наплести тупому мексиканцу. Но потом все подозрения отпали.
Тогда, может быть, он ослышался? Что-нибудь неправильно понял? История была просто невероятной.
Боб вначале расстелил на весь стол снимки, сделанные аппаратом Сотом-2, чтобы дать всем на них как следует полюбоваться. Он всегда так делал. Подать себя и свою работу он умел, как никто другой. Люди, как правило, тупо смотрели на эти изображения, ничего не понимая, а когда они уже были близки к отчаянию, слово наконец брал Боб Ричардc. Он невозмутимо проводил рукой по своим светлым, волнистым волосам и начинал объяснять как бы между прочим, в тоне лёгкой болтовни, как будто на столе была разложена обычная карта города и всем было ясно, о чём он говорит. Он никогда не произносил таких фраз, как: "Это тёмное пятно указывает на остатки стены на десятиметровой глубине". То же самое звучало у него совершенно иначе, например: "Эта стена пролегает на глубине метров десять, не больше". И тогда все начинали кивать, исходили благоговением и видели стену на смутном снимке именно там, куда указывал палец Боба Ричардса.
Когда-то Джордж даже злился на спектакли, которые устраивал Боб, демонстрируя результаты, не им полученные! Но после того, как ему однажды пришлось самому представлять свои результаты и потом смотреть в скептические, недоверчивые лица, а в конце даже доказывать эффективность сонартомографа, он понял, наконец, что убедительная презентация – не менее значимое дело, чем проделанная для этого съёмка.
Он следил, как Боб располагал снимки на плане раскопок, который лежал на столе. Он указывал на стены, на кости, которые ещё не были выкопаны, и подолгу останавливался на рассуждениях по поводу различных слоев камня. Он всегда так делал, когда ему нечего было сообщить. А здесь, в Бет-Хамеше, ему нечего было сказать. Деньги выброшены на ветер, и задача Боба Ричардса состояла в том, чтобы помешать заказчикам прийти к такому же выводу. Университет штата Монтана вёл со своим сонартомографом прибыльный бизнес, и недовольные клиенты были ему не нужны. В этом состояла причина, почему вместе с Джорджем всегда посылали Боба Ричардса.
– Ну и что, я не вижу тут ничего, – возмутился наконец какой-то жирный человек. – Эти картинки напоминают мне ультразвуковые снимки моей жены, когда она была беременна. Тогда я тоже ровным счётом ничего не разглядел.
Боб победно улыбнулся ему:
– Но ведь врач вашей жены наверняка на них что-то увидел, разве не так?
– Хм-м, да. Он сказал, что будет мальчик.
– И что, родился мальчик?
– Да.
Все засмеялись.
– Ну, – благосклонно сказал Боб, – эти вот картинки мы получили похожим образом. И я вижу на них, что вам тут ещё рыть да рыть, много чего найдёте.
При этом он получил ещё одну порцию признательного смеха. Даже жирный человек криво ухмыльнулся.
Мужчина в тёмно-синем костюме прекратил смеяться первым.
– А как насчёт металлического ящика? – спросил он. – Вы его нашли?
– Металлический ящик? – Боб обернулся и Джордж отрицательно помотал головой. – Нет, к сожалению, ничего в этом роде мы не обнаружили.
– Вы уверены? – докапывался босс.
Боб утвердительно кивнул:
– Стопроцентно.
Никто не смог бы произнести это слово таким грудным тоном глубокой убеждённости, как это делал Боб Ричардc.
Джордж увидел, как профессор тут же повернулся назад к полноватому мужчине, который вроде бы был писателем. Джордж навострил уши и услышал шёпот:
– Я же говорил, что камера не здесь!
Итак, значит, всё-таки камера. Это слово Джордж расслышал точно. И укоризненный взгляд, который шеф охраны метнул в сторону руководителя раскопок, был всё равно что подтверждение. Значит, так и есть – эти люди действительно верили, что где-то в Израиле зарыта камера, на которой снят…
Джордж даже думать об этом не смел.
Видеосъёмка Иисуса Христа!
Неужто такое могло быть? Конечно, для Бога ничего невозможного нет. В том числе и путешествия во времени. Может быть, это даже входило в Его непостижимый план, чтобы человек именно нашего времени, в котором такую роль играет телевидение, получил возможность снять на видео Спасителя, чтобы укрепить Его церковь и вернуть людей к вере. А как ещё можно было совершить это, если не таким чудесным образом?
Джордж почувствовал, как забилось его сердце. Но… Кому достанется раскрыть эту тайну? Неужто вот этому человеку, один костюм которого стоит столько денег, что хватило бы прокормить целую деревню где-нибудь в Бангладеш в продолжение года? Неужто в его алчные руки попадёт этот неповторимый документ? Что же он станет с ним делать – только новые, ещё большие деньги?
Конечно, видеозапись достанется именно ему. И никто, кроме клиентов его телевизионной сети, её не увидит. А стать клиентом вдруг окажется дорого, непомерно дорого. Он закабалит своих клиентов долгосрочными договорами и вынудит их смотреть и всю его бульварщину и попсу.
Слова Господа он будет передавать в промежутках между самыми дорогими рекламными блоками всех времён. И зрители будут терпеть бесконечную трескотню о прохладительных напитках, чистящих средствах, автомобильных шинах, гигиенических прокладках и жевательной резинке ради того, чтобы увидеть лик Спасителя. И Иисус опять будет распят на Голгофе коммерции – снова, и снова, и снова: сперва в субботний вечер, в самое лучшее время, потом в дневные часы и, наконец, в детские, когда показывают рекламу кукол Барби и Кена.
– Джордж? – донёсся до него вопрос Боба. – Тебе нехорошо?
Он помотал головой, снова приходя в себя.
– Уже ничего, – сказал он. – Наверно, перегрелся вчера на солнце.
Боб смотрел на него с колебанием:
– Ты мог бы взглянуть сюда? – спросил он. – Мне бы хотелось знать, что ты думаешь на сей счёт.
– Да, – слабо кивнул Джордж, – конечно.
Он встал рядом с Бобом у стола, на котором кто-то разостлал поверх сделанных им снимков большую карту местности. Карта была вычерчена точно и, видимо, представляла собой копию служебного документа. И то, что увидел на ней Джордж, показалось ему чем-то знакомым.
– Это план Храмовой горы в Иерусалиме, – сказал ему человек в тёмно-сером костюме, и бриллиант в его галстучной булавке сверкнул. – Что нужно предпринять, чтобы просветить её сонартомографически?
* * *
Стивен Фокс проснулся в это утро поздно и чувствовал себя так, будто по нему проехал бульдозер. И причина была не только в том, что он почти не спал.
В шаббат время завтрака продлевают, чтобы люди могли выспаться. Разумеется, в шаббат не работали, и вольнонаёмные, которые жили не в самых дальних концах Израиля, пользовались случаем съездить домой. И получалось, что в лагере практически оставались только неевреи, которые готовы были работать и в субботу, потому что шаббат порождал у них странное чувство, что воскресенье наступило на день раньше.
Когда Стивен пришёл под навес кухни, на многих столах были выставлены шахматные доски, другие рабочие сидели с книгой и чашкой кофе где-нибудь в тени. Немного в стороне несколько человек, встав в кружок, перебрасывали ярко-зелёный диск фрисби. За одним из столов он увидел Юдифь. Даже бледная от недосыпания, она выглядела сногсшибательно. Стивен поставил себе на поднос три полные чашки кофе, а потом ещё взял – скорее из рациональных соображений, чем от голода, – миску кукурузных хлопьев и подсел к ней.
Какое-то время они жевали молча. Потом, когда Стивен принялся за вторую чашку, она спросила:
– Ну и?
Стивен сделал большой глоток горьковатой жидкости. Кофе здесь варили очень крепкий.
– Что и? Что я обо всём этом думаю?
– Да.
– Ничего не думаю. Я просто раздавлен, если честно признаться.
Она посмотрела вокруг больным мигреневым взглядом. Поблизости не было никого, кто бы мог их подслушать.
– Может, не надо делать преждевременные выводы. Ведь ты пока знаешь всего четыре слова из двухстраничного письма… Погоди, пока не будет расшифровано всё.
У него по-настоящему разболелась голова. Только этого ему не хватало! У него ещё никогда в жизни не болела голова. И желудок протестовал против кофейного наводнения. Стивен отставил третью чашку в сторону и посвятил себя кукурузным хлопьям.
– Я спрашиваю себя вот о чём, – продолжал он, жуя, – может ли это быть вообще. А для ответа я пока мало сведущ. Ведь должны же быть и другие источники, помимо библейских текстов, где упоминался бы Иисус. Что там, например, с переписью населения, которое тогда провёл император Август? Ведь это был Август, нет? "В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле". Где-то я читал. И Мария тогда как раз была им беременна.
– Но только ещё беременна.
Стивен неудовлетворённо помотал головой.
– Надо где-то почитать. Я просто не могу в это поверить. Представь себе, что бы было, если бы можно было доказать, что в действительности Иисуса никогда не было! Что бы это значило!
Юдифь пожала плечами:
– Это было бы открытие. И ты был бы первооткрывателем. Ведь именно этого ты хочешь.
– Но что это значило бы для мира? Что ни говори, а ведь это центральная фигура христианства, самой многочисленной религии мира. Если Иисус никогда не жил, то это означает, что кто-то придумал его образ. Что это некая искусственная фигура. Как Супермен. Или, если уж на то пошло, как Микки-Маус!
– Ну уж не драматизируй. Большинство людей относится к религии безразлично. Их бы ты гораздо больнее задел за живое, если бы смог доказать, что Микки-Мауса никогда не было.
– Очень остроумно, – Стивен вернулся к третьей чашке кофе. – И я не понимаю, почему меня это так тревожит. А это меня тревожит. Я всерьёз спрашиваю себя: можно ли брать на себя ответственность открыть такую правду?
– Ого, – Юдифь широко раскрыла глаза. – Совсем новые интонации, мистер Фокс.
Стивен отставил чашку и посмотрел на Юдифь в упор.
– Скажи-ка, что означают твои постоянные подколы? За кого ты вообще меня принимаешь?
Юдифь скривила рот в широкую язвительную улыбку, и глаза её гневно сверкнули.
– Есть вещи, которых ты ещё не понял. И одна из них состоит в том, что в жизни есть кое-что поважнее, чем стремление всегда выигрывать.
– Ах, вон как? – мрачно ответил Стивен. – Кто тебе оказал такую глупость?
– Ты ведь хочешь всего лишь доказать, что ты умнее Джона Кауна, великого менеджера.
Ну, даже если и так? Может, я действительно умнее. И что это тебе даст? Стивен почувствовал, как в его крови вскипает, словно углекислота, готовность к бою.
– Каждый хочет выиграть, – сказал он. – И кто утверждает обратное, тот просто перестал верить в свои силы. Всё, чего хочет такой человек – лишь бы не проиграть, а этого легче всего добиться, когда больше не участвуешь в борьбе.
– Это в тебе говорит американец. Что, мол, всё можно сделать, надо только знать, как.
– Да. Совершенно верно.
Юдифь помотала головой:
– Это так… плоско. Так поверхностно. Я не знаю – может быть, играет роль то, что я происхожу из народа, культура которого насчитывает пять тысяч лет, а культура твоего – двести лет.
– Это самая махровая ерунда, какую мне когда-нибудь доводилось слышать, – заявил Стивен и поднялся. – Все твои пять тысяч лет культуры ты можешь спустить в унитаз, если из этой культуры вылезает такой отстой. А теперь извини, мне надо идти. Мне ещё нужно написать одно бизнес-предложение, чтобы огрести очередной миллион, если всё получится.